Забытое чувство страха: о чем нужно вспомнить тем, кто выходит на снова модные митинги против власти

На прошлой неделе в «Афише» вышло интервью голландского архитектора Баудевейна Алмекиндерса, который, как там написано, приведет в чувство Болотную и Якиманку. Имеется в виду, конечно, программа «Моя улица» — расширение тротуаров, установка лавочек и клумб и все такое прочее. В какой-то момент корреспондент спрашивает голландца: «Что вы знаете о Болотной площади?» И тот так растерянно отвечает, что он слышал, что там когда-то проходили протесты: «да, это важная часть памяти этого пространства, но поймите меня правильно: трудно было бы создать концепцию благоустройства улицы с опорой на эту идею».

Конечно, чертовски символично, что такой диалог появился именно в «Афише» — в совсем другой «Афише», чем пять лет назад, но все равно, пусть и несколько раз переформатированная и поменявшая коллектив, это все равно та «Афиша», которая в 2012 году выходила с портретами Навального и Pussy Riot на обложке, с революционными манифестами разных протестных авторов. Журналисты «Афиши» после каждого митинга чуть ли не всей редакцией оказывались в автозаках, а ее тогдашние главред и редакционный директор заседали в оргкомитете митингов на Болотной. Тот ураган прошел, нас мало уцелело, и внезапный отголосок прошлой жизни в интервью далекого от российской политики голландского архитектора — это такая идеальная метафора того, что случилось за эти пять лет.

И вот как правильно описать, что же именно случилось? Это был путь из точки А в точку Б, и в точке А были надежды, ощущение своей правоты и обиды на государственный обман — обман на выборах, обман при рокировке. И еще была уверенность в себе; когда люди на одном из первых митингов кричали: «Мы здесь власть». Даже если не воспринимать эти слова буквально, в них все равно была вера в себя. И вот эту веру я бы назвал основным свойством точки А в декабре 2011 года.

А в точке Б «мы здесь власть» не кричали, а демонстрировали с помощью своих дубинок московские омоновцы. И люди, с которыми они дрались и которых они били, конечно, были уже совсем не те, что на первой Болотной. Веры в себя и уверенности в себе не осталось, было два дня до инаугурации Владимира Путина, и, хотя никто не знал в деталях, как именно будет выглядеть наступающая эпоха, было ясно, что она не будет похожа ни на первые два путинских срока, ни тем более на странную медведевскую четырехлетку.

Я, может быть, сейчас уже неточно воспроизвожу настроение рассерженных москвичей 2012 года, но это уже те подробности, которые никого вообще не могут интересовать — что думали и что чувствовали побежденные, обычно не имеет значения, а московские протестующие той весной уже были побежденными, и это стало ясно еще задолго до той майской Болотной. Но кто был победителем — те омоновцы, Путин, телевизионные борцы с оппозицией? Очевидно, нельзя сказать, что 6 мая для кого-то из них — день победы или успеха, нет. Это был, скорее, день интенсивной учебы или экзамен. В тот день российская власть перешла в новый класс, на новую ступень.

Тогда на Болотной она училась быть жестокой ровно в тех пределах, чтобы не быть откровенной диктатурой. Бить, но не стрелять. Сажать десятками, но не тысячами. Зачищать центр, но не весь город.

Начинающий полицейский изобьет задержанного, и тот назавтра явится снимать побои весь в крови и с переломами, и полицейский сядет. Опытный полицейский будет бить, не оставляя следов, и задержанный умрет от легочной недостаточности, но на его теле не останется ни единой царапинки, и никто никогда не докажет, что смерть не была естественной. 6 мая 2012 российская власть сдала свой экзамен на опытного полицейского — с тех пор не было ни одного раза, когда бы она, даже совершая самые спорные шаги, оказывалась в кризисе, хотя бы аналогичном тому, который был в конце 2011 года.

У нас хорошим тоном считается думать, что власть в России боится революции, боится народа. Все эти новости, вроде создания Росгвардии, легко интерпретируются таким образом, как будто у нас вот-вот революционеры возьмут  Кремль, и власть из последних сил пытается отсрочить этот неприятный для нее момент. Наверное, такие мысли кого-то могут успокаивать — они подменяют ту реальность, в которой не власть боится людей, а люди боятся власти. В этом почему-то неприлично сознаваться, но вообще-то да — эти пять лет с болотным делом, запретительными законами, арестами и убийствами и много чем еще вплоть до нынешней так называемой реновации много раз доказали, что у общества, у народа нет и не появилось ни одного качества, благодаря которому власть начала бы бояться людей. Она не боится, а люди боятся, и этот страх не нужно от себя отгонять и прятать его за добродушными улыбками — власть много раз демонстрировала, что она страшная, а страшных нужно бояться, если ты в своем уме.

Невозможно преодолеть страх, не признавая того, что он есть. Сопротивление начинается с признания «я боюсь». Это признание стоило бы сделать еще тогда, пять лет назад, но протестующие москвичи разменяли его на «Оккупай Абай», веселые прогулки и новые митинги. Сейчас, когда митинги снова входят в моду, самое время вспомнить, что власть у нас страшная, и это ее свойство нужно учитывать всегда — и протестуя против нее, и сотрудничая с нею.

Мнение редакции может не совпадать с мнением автора