«Талантливый лоялист». Ни у кого нет морального права ругать Константина Богомолова за поддержку власти

Я об этом говорил до его ареста, я об этом — понятно, гораздо сдержаннее, — говорил и после ареста, и все контраргументы знаю наизусть. Режиссер — не писатель и не живописец, он не может создавать шедевры, окопавшись в землянке или даже заперевшись на даче, ему нужен театр, а театр — это в наших условиях всегда государство, всегда власть. Успешный режиссер в России, какими бы ни были его взгляды, обязан взаимодействовать с властью — и ругать его за это, — говорят мои оппоненты, — то же самое, что ругать врача за то, что он работает в государственной больнице или учителя за то, что он работает в государственной школе. То есть вот на этой неделе, когда вышел фильм Кати Гордеевой о Серебренникове, я опять написал о его отношениях с властью, и на меня опять театральные в основном критики набросились вот как раз с этими же аргументами — мол, а что, врач тоже не должен иметь дел с властью.

И я хочу это еще раз проговорить самым прямым текстом. Если взаимодействие с властью неизбежно, значит, да, нужно взаимодействовать. Но врач, который работает в государственной больнице, не равен врачу, который дружит семьями с губернатором и со всеми его головорезами. Режиссер, который ставит спектакль — говорят, хороший, — по книге Суркова, и потом получает от президента буквально в подарок субсидируемый государством фестиваль — это человек, который ведет игру с властью, а не просто взаимодействующий с ней в той мере, в которой вынужден. И да, дела Серебренникова не было бы, если бы он не играл с властью в ее игры. Я не имею права его осуждать за то, что он играл с этими людьми. Риск уголовного дела в этих играх все-таки не стопроцентный, но тоже стоит сказать, что одними уголовными делами риски этой игры не исчерпываются. Можно вспомнить Эдуарда Боякова, тоже очень важного для нашего прогрессивного театра человека в конце нулевых — его не посадили, у него вообще все хорошо, но цена, которую он заплатил за свои игры с властью — это его нынешний ультралоялизм, настолько безумный, что он уже не позволяет разглядеть за этим кремлевским трибуном человека, имевшего когда-то отношение к искусству. На этой неделе о своей лояльности власти заявил еще один ультрамодный режиссер — Константин Богомолов, (как именно заявил — в день тишины мы об этом не скажем) и его сразу же стало модно ругать теми же словами, какими я когда-то ругал Серебренникова.

Но тут имеет, — наверное, имеет, — значение еще один фактор. Все ругатели настолько несимпатичные люди, что выбирая между ними и талантливым лоялистом, невозможно по совести выбрать их — то есть хорошо, давайте запретим Богомолова и оставим этих кристально последовательных либералов из фейсбука. Хорошо с ними одними будет, интересно, надежно? Я наверняка сейчас упрощаю — или усложняю, потому что Богомолов мне даже ответил, но, кажется, он меня не понял и самого меня записал в ругатели, а я нет, я считаю, что сейчас — наверное, к сожалению, — в обществе нет той силы, которая могла бы легитимно предъявлять кому-то моральные претензии. То есть у лоялизма сейчас объективно больше шансов, чем даже пять лет назад, хотя лучше, конечно, все-таки без него.

Об этом жутковатом противоречии — моя колонка для издания Репаблик.

Демонстративно уходить на сторону власти – плохой выбор для интеллигента, и напрасно защитники Богомолова вспоминают о любимовской Таганке, которой покровительствовал секретарь горкома Гришин, или о перестроечных рок-музыкантах, спокойно выступавших по тому же телевидению, которое транслировало съезды КПСС – если бы те музыканты вдруг начали славить партию, а Любимов поставил «Малую землю» (как когда-то Серебренников ставил «Околоноля») или просто выступил на каком-нибудь партсъезде, на этом бы все и закончилось, потому что ценность советских фрондеров, признаваемая, в общем, даже властью, в том и заключалась, что публичная лояльность для них была невозможна, иначе это уже не фрондеры, а обычные солдаты партии, которых и так всегда хватало. Удивительно, но правило, действовавшее в тоталитарном СССР, в нынешней (в любом случае более свободной) России не работает – в ней и фрондеру положено быть солдатом партии, и никаких исключений партия не признает.

И это, наверное, была бы совсем невыносимая для художника ситуация, если бы художника действительно было нужно от кого-нибудь защищать. Если бы существовала какая-то нонконформистская среда, задающая этический стандарт и легитимно контролирующая его соблюдение. И вот сейчас кажется, что этой среды впервые за много лет вообще не осталось –  режиссера, который мог бы сказать, что, старик, ты уже все, иди к Ямпольской, прогрессивный театр дальше будет жить без тебя – такого режиссера нет, и влиятельного критика, который выступит с таких позиций, нет тоже, и вообще нет никого, чей голос в этом смысле имел бы значение – люди или сами давно ушли «к Ямпольской» (понятно, что не к ней, а к кому-нибудь менее одиозному – ну вот как Евгений Миронов к Путину), или превратились в полубезумных активистов украинского толка, даже биографию Кобзона сводящих к одному голосованию за «закон Димы Яковлева». В этом смысле Константин Богомолов, уходящий в лоялисты, ничем не рискует, в защите не нуждается, и объясняться ему не с кем.