Кашин и Россия без авторитета: почему мэр Собчак верил Путину, и как президент стал глобальным оппозиционером

Последний либеральный камрад: почему без адвоката Фейгина в России станет хуже В новой колонке Олег Кашин рассуждает о лишении адвокатского статуса Марка Фейгина, известного защитой активисток Pussy Riot на пр...

О том, что в России внешняя политика подменила внутреннюю, я писал много раз начиная с 2014 года. Сейчас это уже, конечно, приобрело хронические формы, и вот что мне захотелось вспомнить. В начале нулевых я дружил с какими-то московскими оппозиционерами и, в частности, с Ильей Яшиным, который сейчас руководит Красносельским районом. Однажды Яшин и его друзья — как раз ровно в эти дни, в годовщину Чернобыля, — поехали в Минск участвовать в акции местной оппозиции, там тогда, по крайней мере, была такая традиция, что, вспоминая Чернобыль, белорусские оппозиционеры протестовали против Лукашенко, а Лукашенко, в свою очередь, руками своего ОМОНа или как он там назывался, их разгонял и всячески прессовал. И вот Яшина и его друзей тоже схватили и посадили в белорусскую тюрьму, они там сколько-то дней просидели, потом я встречал их на вокзале, и потом мы разговаривали об их белорусском опыте — они гордились тем, как бросили вызов диктатуре, а я с моими тогдашними взглядами говорил что-то в том духе, что все зависит от точки наблюдения, и что с точки зрения нынешнего глобального мира Лукашенко не просто не диктатор, а наоборот, глобальный оппозиционер, и если Яшин рискует десятью сутками несвободы, то риски Лукашенко значительно выше — я не помню, был ли тогда жив Милошевич, или он еще сидел в гаагской тюрьме, но, по крайней мере, мы уже видели, что бывает с теми диктаторами или псеводиктаторами, которые настраивают против себя весь мир, ну или, чего уж там, весь Запад, мир тут не нужен.

Понятно, что я тогда хотел прежде всего интеллектуально покрасоваться перед Яшиным, и я меньше всего думал, что ту формулу мне придется вспомнить теперь, в наше время, когда глобальным оппозиционером — понятно, что здесь есть доля шутки, но все же только доля, — глобальным оппозиционером делается теперь наш старый добрый Путин. Тоже такой почти штамп из моей публицистической практики — я несколько раз сравнивал Навального с Путиным, там действительно много каких-то смешных или несмешных сходств, но обычно такое сравнение нужно, чтобы объяснить Навального — а если перевернуть конструкцию и уже Путина объяснить Навальным? Это игра, наверное, но я решил сыграть в эту игру, рассуждая о том, каким будет наше общество в новом путинском шестилетии. Моя колонка для издания Репаблик.

Путин не нуждается в оппозиции, потому что теперь он сам по факту международный несистемный оппозиционер, всемирный Навальный, тыкающий острой палкой в тех, кого он считает жабой на трубе, обличающий смотрящих в стол западных лидеров, грозящий несанкционированными акциями и с помощью своей «доброй машины правды» (от RT до пригожинских троллей) атакующий вражескую медийную повестку.

Российское общество ⁠в этой логике наделяется всеми чертами, которые пропаганда на ⁠протяжении последних лет находила в оппозиционерах – «не рефлексируйте, распространяйте», «хомячки» и ⁠так далее. То, ⁠что у нас принято ⁠называть внутренней политикой, оказывается просто не нужно. Теоретически оппозицию можно поискать внутри монолита власти, если иметь в виду, что настоящей оппозицией всегда будет недовольная часть номенклатуры, а не уличные активисты. Вот, наверное, Игорь Сечин – настоящий оппозиционер. Он был недоволен министром Улюкаевым, боролся с ним всеми доступными ему политическими способами (а какие способы доступны Сечину, в общем, известно) и в конце концов министр в тюрьме. Наверняка таких оппозиционеров вокруг Путина достаточно, но поскольку каждый из них так или иначе к самому Путину и привязан, Путин будет находиться вне этой политической борьбы – министры и генералы будут время от времени поедать друг друга, но борьба вокруг Путина не сможет стать борьбой с Путиным.

Такие описания существующей системы выглядят как пародия, но еще большим издевательством было бы смотреть на российскую политику «довоенными» глазами, описывая ее в принятых десять-пятнадцать лет назад терминах. В России нет публичного политического субъекта, который можно было бы назвать оппозицией, в России нет политических сил, которые можно было бы назвать левыми или правыми, либералами или консерваторами. Новое путинское шестилетие, которое формально начнется в день его инаугурации, а на самом деле, наверное, уже началось (скорее всего – в день послания «про ракеты», 1 марта), требует прежде всего ревизии всех сложившихся представлений о российской политике, о том, кто в ней есть, кто кого представляет и кто чего хочет.

Сайт «Кольта» проводит выборы морального авторитета. В голосовании приняло участие 84 тысячи человек, в списке авторитетов — 1200 с чем-то. Такая довольно впечатляющая пропорция, почти что по авторитету в каждый дом, и даже с понятной поправкой на то, что это все не более чем игра, все равно это объективно отражает проблему, сама возможность такого голосования — одно дело, когда есть один царь в Царском селе, а второй — в Ясной Поляне, и совсем другое — когда в каждой палате по царю, и все кушают таблеточку. Мне эта тема близка, угадайте почему — нет, я не призываю всех бежать и голосовать на Кольте за меня, но вообще-то это основа моего авторского метода — я не могу себе позволить выступать как представитель какой-то политической силы, потому что у меня ее нет, я не могу выступать как эксперт, потому что ну какой я эксперт, и, в общем, поэтому я выбрал для себя в своем общении с вами позицию вот буквально морального авторитета, который так или иначе оценивает происходящее в России с точки зрения, как сказал бы один мой земляк, морального императива. Имею ли я на это какое-то право? Очевидно, нет, но секрет в том, что никаких справок никто не спрашивает, это как зеленый коридор на таможне — мой императив действует только на тех, кто сам готов его признавать, и где красота — в глазах смотрящего или наоборот, — это большой вопрос.

То есть да, наверное, и я, и другие люди из списка Кольты так или иначе пользуются атомизированностью нашего общества и тем, что никаких авторитетов по умолчанию оно не признает. Поэтому голосование такого рода всегда будет превращаться либо в троллинг — а вряд ли можно назвать иначе топовое место Захара Прилепина на сайте, где его, очевидно, не любят, — или в битву собственных аудиторий кандидатов, когда на самых первых местах можно увидеть вообще каких-то людей из параллельных вселенных — видеоблогеров, деятелей имиджбордов и так далее. Несколько лет назад я пытался завести дискуссию о том, какой гимн должен быть у идеальной России — ну вот очевидно же, что песню Михалкова на митинге не споешь, а нужно что-то петь, чтобы все плакали и чувствовали себя частью большого народа. Я предлагал, как сейчас помню, песню «Надежда» — про компас земной, — но в итоге все свелось к тому, что а вот давайте возьмем песню Семена Слепакова про откат, или Вадима Степанцова про царство грязи и насилия, или вон у рэпера Хаски тоже что-то хорошее было — эпоха цинизма привела к тому, что всерьез на такие темы у нас не говорят, потому что это пафос, а где пафос, там обман. И вот как-то мы живем всю жизнь в этой парадигме, и иногда все-таки хочется пафоса. Осталось найти его носителя, а если не найдем — давайте это буду я, ну в самом-то деле.

О тупике, в который зашло голосование про авторитетов — моя колонка для Репаблика.

Анкета морального авторитета в условиях России десятых незаполняема, этого теста не пройдет никто, любое сочетание взрывоопасно, любое направление тупиково. Последовательный либерал обнаружит себя радующимся гибели доктора Лизы. Последовательный патриот станет сопереживать пиратам из ЧВК Вагнера. Последовательный государственник поцелует в плечо Рамзана Кадырова.

Можно ли при таких условиях выбрать морального авторитета? Он возможен там, где есть мораль, признаваемая всем обществом. Он возможен там, где есть общество. Если чего-то не хватает, любое голосование будет устроено по тому же принципу, что и давние телевизионные выборы имен, достопримечательностей и прочего, где Сталин боролся со Столыпиным, а ингушская крепость Вовнушки с Мамаевым курганом, и утверждающие свое, смешиваясь с ниспровергателями чужого, ведут себя так, что лучше держаться от них подальше.

Участники голосования «Кольты» выбирают главного героя продолжения хармсовской пьесы, в которой новая идея огорашивает человека, к ней не подготовленного – победитель выйдет к людям, скажет «Я моральный авторитет», и услышит то же, что слышали писатель, художник, композитор и химик. Другое развитие событий не предусмотрено самим устройством российской реальности, тем более что невозможность моральных авторитетов – не самая чудовищная ее проблема.

На президентских выборах в марте я голосовал за Собчак, это был неожиданный выбор прежде всего для меня самого, и версий, чтобы его объяснить даже себе, у меня гораздо больше одной. И вот сейчас я попробую сформулировать, что меня расположило к Собчак на самом старте того сюжета, который для нее закончился полутора процентами, включающими и мой голос.

Я дружу с Верой Кричевской, режиссером и одной из основательниц Дождя, и я наблюдал, как Вера снимает кино о Собчаке-папе — рассказчицей в этом фильме выступает Ксения Собчак, она же автор идеи фильма, и, я, может быть, сейчас совсем жуткую вещь скажу, но у меня сложилось впечатление, что, по крайней мере, на старте Ксения знала о своем отце не больше, чем знаю, например, я. Или даже меньше, потому что я, как уже говорил, двадцать лет пишу о политике, а юность Ксении Собчак прошла у нас на глазах, и никакой политики в ней не было, и сейчас такое ощущение, что трагический, но при этом и захватывающий политический путь Собчака его дочь Ксения открыла впервые для себя именно прошлой осенью, когда началось это кино. Все остальное уже дело необязательной техники — первая публикация в «Ведомостях», когда кремлевский источник сказал, что они ищут для выборов женщину, типажно как Ксению Собчак, потом встреча Собчак с Путиным, когда она у него брала интервью для этого фильма, ну и, в общем, такие сюжеты в любом случае выходят за пределы стандартной формулировки «проект Кремля» — если в сюжете есть человеческое, первично именно оно, я считаю.

Сейчас уже появился трейлер фильма «Дело Собчака», готовой картины никто еще не видел, но премьера вроде бы совсем близко, и я как человек, наблюдавший за монтажом, могу назвать себя зрителем этого фильма и написал о нем — ну не рецензию, наверное, а скорее сочинение на тему. Понятно, что Собчак — та фигура, которая во многом объясняет Путина, и перемещение Путина из петербургских чиновников во всероссийские самодержцы — это, конечно, производная от падения Собчака, остался бы он мэром, остался бы и Путин при нем, может быть, был бы сам сейчас губернатором Петербурга и говорил бы про сосули, строил бы «Зенит-Арену». Могло так быть или нет? После фильма о Собчаке мне кажется, что нет. Об этом я написал в Репаблике.

Бывшего мэра вот-вот должны посадить, и все вокруг него уверены, что он умрет в тюрьме, потому что у него предынфарктное состояние. Спасти его может только чудо.

И мы знаем, как зовут это чудо. Чудо работает заместителем у Валентина Юмашева. Отпрашивается с работы, берет частный самолет и тайно, в нарушение закона отправляет Собчака во Францию. Конечно, это Владимир Путин, и о своем поступке он вспоминает, как и полагается настоящему герою, в формате «а что такого?». Он говорит, что умопомрачительной карьеры не планировал и потому не боялся рисковать своей работой в Кремле, спокойно рассуждает об уголовных делах, которые заводятся против невиновных людей и не могут быть закрыты, потому что система не имеет обратного хода; он говорит, что если человек болен, то его надо лечить, а не сажать в тюрьму. И вот это самая настоящая фантастика, едва ли запланированная сценарием фильма. Перед нами — буквально попаданец, человек из путинской эпохи (эпохи, помимо прочего, Алексаняна и Магнитского!), который каким-то образом вдруг попал в те уже вполне доисторические времена и, как и положено человеку из будущего, влегкую переигрывает всех ничтожеств, из которых тогда полностью состояла российская власть и которых мы только что видели на экране.

Все помнят, как Ельцин сделал Путина преемником. Вторая чеченская, телевидение, включая прежде всего лично Доренко, взрывы домов, новогодняя отставка — сюжет общеизвестен, понятен и, в общем, не допускает каких-то альтернативных толкований. Но оказывается, именно судьба Собчака позволяет увидеть преемническую историю совсем иначе — во всей полуживой вертикали в тот период обнаружился, причем на глубоко второстепенной позиции, только один человек, который, в отличие ото всех остальных во власти, был в состоянии что-то делать и добиваться успеха даже в условиях противостояния с силовиками. Конечно, он и должен был стать президентом после Ельцина — а кто еще?

На этой неделе как-то все затихло с Телеграмом — все работает, все им пользуются даже несмотря на то, что весь окружающий интернет трещит даже не по швам, а по живому, и, конечно, будничность этой катастрофы — самое сильное впечатление от всего происходящего. Я когда вижу по телевизору Карена Шахназарова, рассуждающего о мировой политике, всегда вздрагиваю — ну вот зачем он нужен, что он может сказать. Но потом вспоминаю его фильм «Город Зеро», в котором повар кончает с собой, когда гостю не нравится торт в виде его головы, а в приемной сидит голая секретарша, а в музее кровать Калигулы, и убежать некуда — и да, понимаю, что Шахназарова надо звать всегда, потому что это он придумал сегодняшнюю Россию тридцать лет тому назад. Это программа Кашин гуру, мы ничего не придумываем и всех любим. Я Олег Кашин, встретимся через неделю на Дожде.