Кашин и рутина репрессий: обыски у «царедворца» Серебренникова, «унижение» Миронова и «тайная служба» Саши Спилберг

Добрый вечер, это программа Кашин гуру, я Олег Кашин. Каждый день я пишу колонки и думаю о судьбах родины. Нам сегодня снова есть о чем поговорить, но начнем с контекста.

В Екатеринбурге сотрудники гинекологической клиники выбросили на свалку медицинские карты пациенток учреждения. Интимные тайны десятков женщин могли попасть в руки злоумышленников, если бы не бывший сотрудник ФСИН, а ныне клоун, который в поисках реквизита для своих выступлений рылся среди мусора на свалке. Обнаружив пачки документов, он по фсиновской привычке решил их изучить, ужаснулся и позвонил по номерам телефонов, указанных в картах. Документы переданы пациенткам, которые обещают судиться с клиникой.

В Саяногорске в Хакасии неизвестный мужчина, угрожая ножом, ограбил магазин, отобрав у кассира 2710 рублей. Когда он выбегал из магазина с добычей, его заметила следователь местного ОВД, которая погналась за грабителем. Убегая, он сбросил с себя куртку, в кармане которой лежал паспорт. Благодаря паспорту грабителя поймали.

В Новокузнецке неизвестный ограбил кафе. Воспользовавшись невнимательностью официантов, он похитил с барной стойки стопку меню в кожаных папках общей стоимостью 4 тысячи рублей. Когда официанты погнались за грабителем, он выбежал на улицу, потом на мост, потерял равновесие и упал в река. Грабителя спасли, а меню утонули.

В Краснодаре из салона красоты местный житель украл металлическую фигурку слона, подаренную сотруднице салона коллегами на день рождения. С помощью камер видеобнаблюдения полицейские быстро нашли грабителя. Он не смог объяснить, зачем украл слона, и не смог вернуть его хозяйке, потому что, как он заявил полиции, он его уже успел потерять.

Человек недели — Кирилл Серебренников. Как изящно выразилась «Комсомольская правда», «будничную процедуру обысков театральные звезды обратили в шоу», и хотя такая формулировка звучит, я надеюсь, все еще дико. Тем не менее автор «Комсомолки» прав — процедура обысков в нашей стране действительно давно стала будничной. Другое дело, что не каждый день объектом этой будничной процедуры становится не оппозиционер и не критик Кремля, а представитель вполне лояльной творческой корпорации, человек, который на протяжении многих лет сознательно приносит пользу государству, которое его, в общем, для этой же пользы и наняло.

Друзья и поклонники Кирилла Серебренникова не любят об этом говорить, и в эти дни я успел поругаться с некоторыми коллегами из отделов культуры, которые настаивают на том, что к Серебренникову нельзя подходить с некрасовской меркой про поэта и гражданина. Но я не виноват, что он, каким бы большим поэтом ни был, еще и гражданин вполне выдающийся. Мы поругались с ним семь лет назад, когда я брал у него интервью о постановке спектакля «Околоноля» — Серебренников в те годы был близок к Владиславу Суркову и вызвался инсценировать его повесть, делая при этом вид, что имя автора не имеет значения, просто повесть такая гениальная. Фестиваль «Территория» в свое время Серебренников делал на те деньги, которые обеспечил ему Сурков, и это совсем не театральный, а вполне политический сюжет. У нас почему-то именно в постсоветские постмодернистские годы восторжествовал такой довольно, мне кажется, ущербный искусствоведческий подход к любому творчеству, когда на художника положено смотреть в отрыве от контекста, но художник — всегда политик. Иногда революционер, иногда царедворец, а Кирилл Серебренников, как тоже иногда бывает, сочетает в себе оба признака — он царедворец в облике революционера. В этом смысле он, кстати, очень похож на Захара Прилепина, по роману которого у Серебренникова был знаменитый спектакль «Отморозки».

В «Отморозках» на сцену выходили ОМОНовцы в камуфляже, теперь они пришли в «Гоголь-центр» уже сами, без режиссерского замысла. Кому в этой ситуации сочувствовать? Колонку об этом я написал для сайта «Знак».

Серебренников — это форма жизни, которая может не нравиться, может возмущать, может отталкивать. А росгвардейцы, чекисты, следователи — это что-то другое, не форма жизни, а часть вполне бесчеловечной машины, все разрушительные и отравляющие свойства которой общеизвестны и отвратительны. Всякий попавший под эту машину заслуживает безоговорочного сочувствия, даже если он сам имел в виду все риски, когда начинал с ней взаимодействовать. А если не думал о рисках — то тем более.

Много лет Кирилл Серебренников вглядывался во власть и в ее людей, а в какой-то момент, как и положено, власть начала вглядываться в него. Нехорошо так говорить, но я надеюсь, что пережитые им в этот день унижение и страх окажутся сильнее всех возможных оправданий в том духе, что власть неоднородна, и что в ней кроме этих оперов есть и симпатичные интеллигентные люди, с которыми можно иметь дело, добиваясь от них поддержки и помощи. Я надеюсь, что итогом этого неприятного дня для него станет такое безусловное и весомое «Будьте вы прокляты», которое он затаит в себе и рано или поздно обрушит на голову этого государства, уже не разглядывая и не разбираясь, кто там в этой вертикали хороший, а кто плохой. И если во власти обнаружится какой-нибудь очередной театрал, который покажет ему рукопись очередного «Околоноля», Серебренников тихо, но твердо скажет ему: «Да пошел ты».

И все-таки многих действительно коробит от того, насколько мощным получился медийный резонанс от обыска и допроса Кирилла Серебренникова в сравнении с другими, явно более трагическими вещами. На следующий день после визита силовиков в театр Басманный суд приговорил к реальному сроку, к полутора годам колонии участника навальновского митинга 26 марта 40-летнего слесаря Шпакова, и это очень серьезный и очень скандальный приговор, а медиа его просто не заметили на фоне того, что происходит с Серебренниковым — это кому-то может показаться несправедливым, но при всем уважении к Шпакову я хочу сказать, что это логично и, в общем, правильно. В случае со Шпаковым репрессивная система едет по привычным рельсам, по колее «Болотного дела», а тут танк сворачивает с дороги и едет по целине, по долинам и по взгорьям, раздавливая своими гусеницами норки и берлоги, в которых пряталась от политики умеренно лояльная интеллигенция от Чулпан Хаматовой до Евгения Миронова. Миронов оказался героем второго дня серебренниковской эпопеи, когда он в Кремле, получая орден, вручил Путину письмо в защиту Серебренникова, и я думаю, мы еще прочитаем в мемуарах Евгения Миронова о том, что он чувствовал в этот день, какое унижение и страх.

Я не вижу за собой морального права требовать от нашей творческой интеллигенции какого-то революционного пыла — никто никому ничего не должен и все такое. Но с точки зрения новых ощущений, которые в эти дни пережили и театральные деятели, и мы, их аудитория — с этой точки зрения, мне кажется, эти дни сравнить просто не с чем. В колонке для сайта «Репаблик» я рассуждаю о том, почему обыск у Серебренникова значит для общества больше, чем приговор Шпакову.

Как бы обидно ни звучали такие слова для тех, кого сажают по делу о митингах или, скажем, за репост, их проблемы действительно давно стали привычной рутиной в российской реальности, а Серебренников проходит совсем по другой категории. Новые приговоры для рядовых незнаменитых оппозиционеров – это уже привычная часть общественного договора. И власть, и общество прекрасно знают, что если слесарь Шпаков получит полтора года колонии, то миллионы людей не выйдут на улицу и не пойдут рушить тюрьму, в которой он сидит. Про лояльных государству деятелей искусства в общественном договоре до сих пор ничего сказано не было. Их отношения с властью до сих пор не выходили за пределы пикировок с Минкультом или лично с президентом на каких-нибудь мероприятиях, а максимальные неприятности, которых мог добиться какой-нибудь совсем уж смелый фрондер вроде Андрея Макаревича, – это отмена концертов и жесткая критика в лоялистской прессе.

Серебренников действительно ⁠оказался первым из деятелей искусства, к кому государство пришло ⁠вот так, и в этом смысле его обыск и допрос в пересчете ⁠на обычных людей ⁠действительно сопоставим с арестом, ⁠колонией, а то и расстрелом.

И все-таки еще надо остановиться на истории Александра Шпакова. О том, что надо ждать нового «Болотного дела», умные люди говорили еще в те минуты 26 марта, когда на Пушкинской площади подростки сидели на фонарных столбах, а оппозиционные лидеры удивлялись тому, сколько народу пришло на несанкционированный митинг. Не прошло и трех месяцев, а уже два реальных приговора участникам этого митинга — кроме Шпакова с его полутора годами общего режима, восемь месяцев колонии-поселения получил актер Юрий Кулий, еще двое ждут суда, а в день приговора Шпакову задержали еще одного человека с того митинга, Дмитрия Крепкина. И это совсем не «Болотное дело» — там было все масштабно, торжественно и долго, а тут тихо, обыденно и незаметно. Даже, извините, тогда был бренд — «Болотное дело», а здесь никто не придумал соответствующего названия, и как это сказать — «дело о митинге 26 марта»? Долго и трудно.

Сколько я себя помню, то есть еще с восьмидесятых, ожидание нового тридцать седьмого где-то сидело в общественных глубинах, все эти шуточки типа «товарищ, верь, пройдет она, так называемая гласность, и вот тогда госбезопасность припомнит наши имена». Никто никогда не исключал наступления таких времен, когда будут сажать. И как-то всегда казалось, что эти времена наступят с таким грохотом, небо упадет на землю, станет темно и страшно. А теперь мы видим, что ничего такого нет. Людей сажают, а жизнь продолжается, и если кто-то заговорит о новом 37-м, ему все рассмеются в лицо. Почему так получается? Об этом я пишу для DW.

Еженедельные приговоры не выбиваются за пределы общего информационного фона, и если в один день выносят приговор слесарю Шпакову, а олигарх Усманов выступает с очередным видеообращением, понятно, какая из двух тем окажется более волнующей для той аудитории, которая ходила митинговать против «Димона». Точечные политические репрессии давно не производят эффекта разорвавшейся бомбы, не выводят людей на улицы и не создают политических кризисов. Поймали, арестовали, приговорили — и до следующего раза. В каком-то смысле это можно назвать настоящим искусством — репрессировать оппозиционеров именно в таких дозах, чтобы это не вызывало массового возмущения и при этом давало нужный деморализующий эффект, когда каждый, кто готов выйти на митинг, понимает, что при некотором стечении обстоятельств он вернется с этого митинга года через полтора-два, а то и позже.

Лимоновцы в Петербурге облили Алексея Венедиктова виски, и это, что называется, моя тема — о «продуктовых акциях» партии нацболов я много писал в начале нулевых, а слово «вискарь» в значении символа сговора между оппозиционными лидерами и Кремлем в декабре 2011 года, я в своих текстах использовал много раз; кто не помнит — это как раз Алексей Венедиктов той ночью принес в мэрию, где шли переговоры, бутылку виски, и этой бутылкой они там отметили успешное завершение переговоров. Сторонники радикального варианта с митингом на площади Революции проиграли, и потом, по мере слива протеста, многие, и я в том числе, возвращались к теме событий той ночи и рассуждали, что было бы, если бы обошлось без «вискаря».

В таких сюжетах почему-то всегда бывают моменты, которые хочется не проговаривать вслух, потому что они невыносимы. Я в свое время любил такой трюк в спорах о Дне Победы — если спасибо деду, и если советская сторона была в той войне носителем абсолютного добра, то скажите спасибо не только политкорректному Жукову, но и маршалу Советского Союза Берии, без которого той Победы, очевидно, тоже не было бы. Скажите это вслух — спасибо маршалу Берии. Не хотите? А почему?

И вот тут хочу применить похожую логику. Я сам в глубине души считаю, что Лимонов в декабре 2011 года был более прав, чем те, включая меня, кто выбрал Болотную. Но что такое партия Лимонова? Сейчас это второй НОД, то есть такие вполне прокремлевские радикалы, герои Донбасса, между прочим, ну и вообще такие люди, что лучше не надо. Давайте скажем вслух — вот эти люди были правы в декабре 2011 года.

Я когда об этом написал, меня стали упрекать, что я воспроизвожу логику лоялистов, что пусть лучше будет Путин, чем фашисты, которые придут и всех повесят. Но это выдуманное противопоставление. Нет никакого «или». Люди, которые брызгаются в оппонентов виски или зеленкой — это не альтернатива, это то, что уже есть сейчас. Не надо пугать, что кто-то придет и будет всех обижать — все, кто мог прийти, уже пришли, и сегодня только последний романтик скажет, что Путин защищает общество от экстремизма и ада. Не защищает, а культивирует.

О неприятных парадоксах истории с «вискарем» я написал в Репаблик.

Атака с виски на Венедиктова – отличный повод вернуться к сослагательному наклонению. Если бы митинг остался на площади Революции и если бы испуг власти, помноженный на радикализм протестующих, привел к каким-нибудь серьезным политическим переменам в стране, то Эдуард Лимонов и его соратники, очевидно, стали бы важнейшими участниками этих перемен. Те силы, которые вместе с партией Лимонова проявили себя в проекте Новороссии, стали бы субъектом российской политики – если бы площадь Революции стала Майданом, на ней гораздо более органично, чем все герои Болотной, смотрелись бы не только Лимонов с Прилепиным, но и другие известные люди, от Моторолы до Игоря Стрелкова. В условиях силового противостояния с властью именно они, а вовсе не Михаил Шац с Татьяной Лазаревой и даже не Алексей Навальный стали бы основой того протеста, слить (еще один термин из 2011–2012-го) который было бы невозможно, и, свергнув Путина в 2012 году, они бы легко превратили Россию в большую ДНР и ЛНР одновременно.

Хорошо это или плохо – решайте сами, но вряд ли будет преувеличением сказать, что реальный и очень неприятный для всех, кто был на Болотной, ее лозунг звучал бы, наверное, так: «Мы ушли сюда с площади Революции, чтобы избежать радикализации протеста и сохранить власть Путина, чтобы такие, как Лимонов, не погрузили Россию в кровавый хаос».

И, конечно, нельзя пройти мимо Саши Спилберг, точнее, Александры Александровны, как назвал ее Вячеслав Володин, приглашая на трибуну Госдумы. Эстетически это, конечно, очень сильный ход; мне даже хочется пошутить про Диану Шурыгину, но я не буду этого делать, а скажу лучше вот что. Сейчас в государственную моду снова, как при раннем Суркове, входит молодежная политика, и снова, как при раннем Суркове, все зачем-то думают, что государство охмуряет молодежь, добиваясь от нее какой-то демонстративной политической лояльности и борьбы с оппозицией. Я же давно говорю, что не Пелевин и не Сорокин лежит в основе этой политики, а Акунин, книга «Азазель» про сирот, которых злая леди рассовывала по всем этажам элиты, чтобы они тайно ей служили. Почему-то в свое время все думали, что нашисты нужны, чтобы противостоять оппозиции на улицах, но вы просто посмотрите, как все сложилось. Откройте сайт «Секрет фирмы», и в очерках о молодых бизнесменах, добившихся успеха в России, вы обязательно найдете массу людей, пришедших в модные стартапы с Селигера. Почитайте про Машу Дрокову в «Уолл-стрит джорнал». Посмотрите на нового вице-президента mail.ru Сашу Кабакова, которого блогеры моего поколения помнят как человека из ЖЖ, который там делал разные росмолодежевские проекты. Никому и не нужно было, чтобы люди ходили на митинги за Путина — власти достаточно, чтобы молодежь понимала, что реальный жизненный успех ей обеспечит не активизм, а вот такая пассивная лояльность, символом которой на этой неделе стала Александра Александровна Спилберг. О ней я написал в своем обзоре для сайта «Сноб».

Принесет ли это государству успех? Самый очевидный ответ — нет, не принесет, потому что, когда просто блогер превращается в прокремлевского блогера, он теряет свое первозданное обаяние, становится скучным, серым и очень быстро растворяется в толпе политологов и прокремлевских активистов. Но неприятный для оппонентов Кремля секрет привлечения блогеров на сторону власти в этом и состоит — никто и не рассчитывает на то, что все миллионы поклонников Саши Спилберг вслед за ней полюбят Госдуму и откажутся ходить на митинги «по поводу того, что кто-то носит желтые кроссовки». Главный успех Кремля — он уже достигнут: новой, только что сформировавшейся среде тинейджеров-видеоблогеров продемонстрировали, что популярность и (самое отвратительное, но при этом и самое громкое слово этого года) хайп приведут лучших из этой среды на трибуну Госдумы. То есть тот, кто лучше всех кривляется в своих роликах, станет объектом интереса чиновников и, может быть, даже сделает в чиновничьем мире какую-то карьеру. То есть главное здесь — не агитационный ресурс видеоблогеров, а вот эта безысходность — даже в YouTube ты не скроешься от внимания и опеки власти, сопротивление бесполезно.

Колонку Олега Кашина о том, как интеллигенция перепутала Путина со святым Николаем, читайте по ссылке.

И немного уже не нашей судебной хроники — корпорация Resolute, вырубающая канадскую тайгу, судится с Greenpeace, который борется против этой вырубки. Сумма иска 300 миллионов долларов, для Greenpeace это очень много, и, в общем, речь идет о самом сильном, если брать денежный эквивалент, ударе по мировому экологическому движению. Пишущие люди из разных стран, чьи книги могут быть напечатаны на бумаге из канадских деревьев, подписали открытое письмо в поддержку Greenpeace — там больше сотни авторов, есть Стивен Фрай, есть Алек Болдуин, и я тоже есть. Вместе защитим тайгу. Это программа Кашин гуру, я Олег Кашин, встретимся через неделю на Дожде.