Захар Прилепин: «Люди просто оттачивают умение убивать, это входит и в задачи нашего батальона»

Отвечая на вопрос о том, не собирается ли он вернуться к писательской деятельности, Прилепин пояснил, что уже девять месяцев является военнослужащим и не пишет ничего, кроме колонок — чтобы прокормить семью. «Наверно я вернусь к писательству, просто сейчас немного не до того. Думаю, что если лет пять ничего писать не буду, ничего такого не произойдет», — добавил он.

Писатель также рассказал о том, что не считает себя «голосом войны». По его словам, его батальон стоит в районе города Горловки на передовых позициях и находится в постоянном огневом контакте с войсками ВСУ. «В силу определенных моментов все боевые операции проходят при моем участии и при непосредственной моей разработке», — подчеркнул Прилепин, добавив, что ситуация, по сути, никуда не движется, а по всей линии соприкосновения происходит ежедневное убийство людей, которое не имеет никакого смысла. «Люди просто оттачивают свое умение убивать. <...> Я был бы за то, чтобы, согласно Минским соглашениям, просто отвели тяжелую технику и люди перестали друг друга убивать. И было бы все хорошо», — отметил писатель, между тем отказавшись отвечать на вопрос о том, приходилось ли ему лично убивать человека. 

Прилепин считает, что Россию спасли события, произошедшие в 2014 году в Донбассе и Крыму. «Это та революция, о которой я мечтал», — пояснил писатель. Между тем, на вопрос о том, как он относится к политике президента России Владимира Путина, Прилепин сказал, что поддерживает внешнеполитический курс, но по поводу внутренней политики у него есть определенные вопросы. 

Полная расшифровка:

Как вы бы вообще определили сейчас основной свой род деятельности? Вы, прежде всего, писатель, вы военный или все вместе?

Нет, это не все вместе. Девять месяцев я уже военнослужащий, я ничего не писал все это время, кроме каких-то колонок, которые мне необходимы для поддержания минимального материального статуса и положения, и прокорма семьи моей, которая осталась дома. А книжек я не пишу и, более того, даже не читаю. За девять месяцев я дочитал только одну книжку – биографию Фадеева Василия Авченко, как-то не до этого.

Вы, в основном, находитесь в Донецке, Луганске?

Я живу там, у меня там дом, да.

И как часто вы приезжаете в Москву?

В Москву за последние три месяца первый раз я приехал, а я иногда уезжаю, если мне предлагают какое-нибудь количество денег за очень короткую работу, я могу выехать и заработать там какое-то количество денег, чтобы они у меня были. То есть раз в месяц выезжаю дня на два-три.

А вы вернетесь к писательству или как?

Наверное, вернусь, это мой хлеб, и я умею это делать, просто сейчас было немножко не до того или совсем не до того, я думаю, и в ближайшее время тоже будет не до того. Но не то чтобы я об этом думаю: когда же я вернусь в писательство, когда же я возьму в руки скрипку, встану на коньки и повторю все это? Я про это не думаю, но я предполагаю, что рано или поздно, конечно же, может быть, что-то и напишется. Зачем торопиться? Мне 42 года исполнилось вчера, я написал 10 томов книг, больше, чем Хемингуэй уже, я думаю, что если я лет пять ничего писать не буду, ничего в мире не произойдет такого.

Вы в интервью говорили, что, в основном, занимаетесь, скорее, организаторской работой в батальоне?

Никогда такого не говорил.

Нет?

Я говорил, что военной, организационной и кадровой деятельностью.

Вы в этой войне убивали?

Давайте следующий вопрос.

Поэтесса Вера Полозкова после того, как Захар Прилепин объявил о переезде в Донецк и создании собственного батальона, написала в фейсбуке, что «откроет бутылку лучшего шампанского», когда писателю «отстрелят башку». Нобелевский лауреат по литературе Светлана Алексиевич неоднократно выступала против военного конфликта на Донбассе, обвиняя в разжигании конфликта Москву.

Заочные споры с писателями, которые придерживаются другой точки зрения на войну, и, в частности, со Светланой Алексиевич, с Верой Полозковой. Они для вас кто, они оппоненты, враги?

Нет-нет-нет, упаси, Бог. Я ни о чем не спорил ни с Верой Полозковой, ни со Светланой Алексиевич. Я просто, глядя на поведение этих женщин, я делаю какие-то замечания в целом по поводу человеческой природы и породы, потому что они слишком зримо и выпукло ее обозначают. То есть, мне кажется, что в этой взрослой женщине и относительно молодой женщине, в них особенно видны эти некоторые двойные стандарты и фарисейство, квазилиберальное мышление. То есть это настолько было вопиюще уже, что уже невозможно этого не заметить.

Но Веру я с тех пор больше и не трогаю, потому что она слишком нервно реагирует на простейшие, на мой взгляд, замечания, просто я переживаю о здоровье ее и ее ребенка, в первую очередь, даже больше ребенка, чем о ее. А Светлана Алексиевич, но ей ничего не страшно, она непробиваемая веселая бабушка, поэтому если она еще что-нибудь скажет, я по поводу нее ничего не замечу. А так, да я не скажу, что меня это очень сильно волнует. Ну так, если что-нибудь я прочитаю, Дмитрий Львович что-нибудь скажет или Борис Акунин, конечно, я реагирую, потому что это же коллеги по цеху, это все очень…

То есть они для вас коллеги, кто?

Коллеги, бывшие коллеги, в прошлом коллеги. Это люди, которые, вот есть, в небе витают какие-то разнообразные идеи, которые сталкиваются и искрят, но которые в нашем достаточно двуличном мире не имеют полного звукового и фразеологического обозначения. То есть вроде бы есть какие-то люди, которые выходят на митинги с моим приятелем Алексеем Навальным, они хотят чего-то хорошего. А вот есть какие-то плохие люди, которые воюют в ДНР, они хотят чего-то плохого. Это все каким-то мороком и туманом все покрыто, особенно мороком и туманом покрыто для учеников старших классов московских школ. Они как-то думают, что в чем-то тут прикол. Это такие симпатичные, такие хорошие, приятные люди, а там такие несимпатичные, бородатые, с автоматами.

И эти писатели они помогают как-то обнажить, они же замечательно точно формулируют, они берут и обнажают какую-то такую элементарную сущность процессов, что, допустим, дерусификация на Украине — это благо, это хорошо. Вот они прямым текстом произносят и, конечно, записывают что-то в отдельную книжечку, чтобы потом до этих детей какие-то вещи донести, потому что они же не догадываются, что дерусификация — это благо, надо им рассказать, что это благо, по крайней мере, по мнению Светланы Алексиевич.

Какова конечная цель той деятельности, которой вы занимаетесь в последние девять месяцев?

Чтобы не было дерусификации, чтобы люди, которые находятся внутри русской истории, как это называется, русской матрицы, русской культуры, чтобы люди, для которых святы имена русских святых и не только святых церковных, этот иконостас, и военные, и литературные, чтобы они остались в контексте всего того, о чем я говорю. Чтобы это не подменили этой абсурдной, безумной квазиисторической концепцией мира, которую предлагает нынешняя часть властной украинской медийной политической элиты, вся эта бандера-шухевическая галиматья, все эти квазипсевдоисторики с их бесконечными русско-украинскими войнами. В общем, все, о чем вы прекрасно имеете представление, но не очень часто говорите вслух. Чтобы эти люди несчастные на территории Донбасса, Донецкой и Луганской областей, а желательно и каких-то других областей, чтобы они получили возможность тем или иным образом, желающие остаться русскими, должны остаться русскими, и им надо в этом, так или иначе, помочь.

А фактически это что означает?

Фактически это означает, что я считаю, что Украина должна, так или иначе, разделиться по каким-то этим признакам: национальным, культурным, это может быть федерализация, может быть автономия, может быть какое-то количество отдельных государств. То есть это вопрос, который нужно поставить на демократические рельсы, на ту или иную возможность голосования за это, на те или иные референдумы. То есть надо помочь украинцам определиться с их выбором, кто это население, действительно ли являются 40 миллионов украинцев сторонниками секты Бандера-Шухевича или нет, может быть, их всего два миллиона, а 38 миллионов ждут, когда все это закончится. Я за демократию, за то, чтобы люди могли проголосовать.

Кремль, Москва — она помогает? Как вообще вы сейчас оцениваете взаимоотношения ДНР и ЛНР и Москвы? Нет ли ощущения, что, как это часто говорят, Москва слила две республики?

Да нет, если бы Москва слила, она давно бы уже все слила, это особенно из контекста ДНР и ЛНР, особенно ЛНР и ДНР давно уже не было. А в Донецке я живу и работаю достаточно давно уже, и там никто даже вслух это не обсуждает. Ну, по крайней мере, из тех людей, которые причастны к какой-то работе, к каким-то экономическим решениям, они прекрасно понимают, что Россия включена во все процессы и является важнейшим партнером и товарищем Донецкой Народной Республики.

Генеральная прокуратура России 6 июля направила в Роскомнадзор требование заблокировать сайт «Спутник и погром» как информационный ресурс, содержащий экстремистские материалы.

Возможный запрет «Спутника и погрома», который буквально на днях обсуждался, и прочие действия Москвы, в принципе, можно сделать вывод, что дистанцируется, как минимум, Кремль от ДНР.

Ничего себе, «Спутник и погром» — это центральный сайт Донецкой Народной Республики.

Но это как минимум голос так называемой Русской весны, один из основных.

Я не знаю, может быть, это для вас один из основных, но я — голос Русской весны, и свободная пресса — голос Русской весны, и любой центральный телеканал — такой же голос Русской весны, где выступает Проханов, Дмитрий Куликов, мои прочие товарищи и друзья Донецкой Народной Республики. Я не думаю, что «Спутник и погром» является… Ну там, для какой-то части молодежи быть может, я, кстати, не поддерживаю это решение, я не был читателем этого ресурса постоянным, но какие-то вещи там читал, они достаточно разумно о чем-то писали, иногда неразумно. Я думаю, какие-то там основания есть для того, чтобы их прищемить, и они должны грамотно доказать свою невиновность, но это к Русской весне не имеет ни малейшего отношения.

То есть это не симптом?

Вообще никакой, ни малейший, нет.

10 лет назад, в 2007 году, вас спрашивали, если я не ошибаюсь, на «Эхо Москвы», готовы ли вы служить Отечеству. Вы ответили примерно так, что то, что вы пишете на русском языке, вы считаете это своим именно служением Отечеству.

В каком году?

2007-й это был или, может быть, 2008-й, 10 лет назад. А по поводу более официального служения Отечеству, то есть подразумевался вопрос перехода на какие-то окологосударственные должности, вы очень сильно сомневались. Сейчас вы служите Отечеству?

Могу то же самое повторить дословно. То есть я сейчас книг не пишу, но никакие государственные должности меня не интересуют, ни политика ни в каком ее качестве, ни Госдума, ни правительство, ни иные регалии не интересуют радикальным образом. А меня, кстати, Ксения Анатольевна Собчак спрашивала, по-моему, еще в 2014 году, тоже будучи уверенной, что я завтра пойду в политику, я ей тогда сказал: «Нет», она говорит: «Я не верю». Я: «Давайте встретимся еще через пять лет, и опять будет то же самое».

То есть внутри России. А вам вообще поступают наверняка предложения?

Неоднократно поступали, самые замечательные.

Например, в довоенные времена вы встречались с Сурковым по...

Неправда. Однажды я виделся с Сурковым, один раз с 2005 года по 2014-й, один раз. И после этого еще.

То есть после начала войны вы с ним виделись?

Один раз, да.

На предмет вы встречались?

Да на предмет обсуждения как раз, так как я там работал уже и мог являться специалистом, и человек, который там был военкором, и гуманитарщиком, и прочим индивидуально занимался, я думаю, что у него был интерес просто как к человеку. Я так понимаю, он отвечает за какую-то часть деятельности Донецкой Народной Республики, видимо, было интересно мое мнение по каким-то вопросам. Но это была тоже встреча не один на один. Оба раза мы встречались, и оба раза это не были встречи — тайные вечери, но там было достаточное какое-то количество людей разнообразных.

В феврале этого года Захар Прилепин заявил, что создал собственный батальон, воюющий на стороне пророссийских сепаратистов. В нем он занял должность заместителя командира.

Но вы как раз говорили, что создание батальона — это исключительно ваша инициатива, никак ни с кем, это было неожиданностью и для Москвы, и даже для многих в Донецке. А после создания вы контактируете с кем-то в Москве?

Нет.

Нет?

Я никого…. Сейчас я подумаю, чтобы как-то ничего не забыть. Нет, я ни с кем ни разу не общался, может быть, я виделся с Геннадием Андреевичем Зюгановым на комитете, посвященном столетию революции. Это единственный человек, так или иначе, из мира политики, с которым я контактировал. То есть я и до этого не контактировал и после этого тоже не контактировал, мне никто не звонил, никто. Я просто, ну, я так смутно догадался, как неглупый человек, что изначально это вызвало некоторую, не скажу, что панику, потому что что паниковать, но какую-то легкую административную не состыковку, потому что пошел шум, пошел вал, пошли звонки, в том числе в администрацию президента, а реакции никто еще не проработал, как на это реагировать. Я думаю, перезвонили, может быть, Суркову, может быть, Володину перезвонили, может быть, еще кому-то, Шойгу. Все эти люди, я уверяю вас, были в неведении. То есть это совершенно очевидно, потому что они точно ничего не знали.

Естественно, все, наверное, пожали плечами. И пришлось им оттуда звонить, уже, видимо, в пресс-службу ДНР, а там тоже ведь… То есть они знали, что есть батальон, но они не знают, для них фамилия Прилепин — она для них ничего особенного не означает, они же не люди из русской культуры, они воюют, своими делами занимаются, в пресс-службе сидят сугубо военные донецкие мужики, офицеры. Прилепин какой-то создал, батальон — ну ладно. Им звонят: «А там Захар Прилепин у вас?», они говорят: «Да мы не знаем, какой Захар? В чем дело?». И это в течение 2-3 дней все это происходило, а потом уже, я так догадываюсь, что где-то какой-то представитель кремлевской администрации сказал, что нормально все, не трогайте, пусть занимается, чем хочет. И тогда уже пошли комментарии уже от Пескова, от Лаврова, от прочих людей.

То есть на улицах Донецка вас не узнают?

На улицах Донецка меня узнают постоянно, гораздо, кстати, чаще, чем в любом другом российском городе. Но это случилось, собственно, с того момента это и началось. Раньше узнавали пореже, сейчас меня узнают буквально 10 человек из 15-ти узнают. Но я еще раз говорю, все-таки военные — это особая каста, особенно военные в пресс-службе. Для них мое существование, по крайней мере, для тех трех людей, которые там отвечали на телефонные звонки, оно могло ничего не означать. То есть они сейчас уже знают, тогда могли и не знать.

В 2007 году Владимир Путин встречался с российскими писателями в Ново-Огареве. Захар Прилепин попросил президента амнистировать заключенных членов запрещенной национал-большевистской партии Эдуарда Лимонова за захваты приемной администрации президента и Министерства юстиции.

Раньше, если говорить про власть, вы, в основном, общались с ней по внутренним проблемам. То есть ваш вопрос про политических заключенных на встрече с Путиным, какие-то другие вещи. Сейчас эти проблемы пропали или вы просто считаете, что есть вещи поважнее, а на это не стоит размениваться?

Да нет. Почему? Конечно, вещи поважнее есть, знаешь, что нельзя ни на что размениваться. Я просто действительно переехал в Донецк и в Москве бываю крайне редко. Если была бы возможность, если бы мне кто-нибудь назначил встречу, я бы спросил об этом. Потому что в частном порядке я общался по вопросам политических заключенных и специально сам добивался встречи с начальниками Центра «Э», отдельно общался с Эллой Памфиловой, там есть ряд людей, которые сидят, за которых я переживаю. Но до переезда уж точно я этим занимался достаточно плотно, но не делал из этого никаких публичных акций, но это меня по-прежнему очень серьезно волнует. В том числе и разнообразная антикоррупционная деятельность по линии своей уже, я все-таки из Нижнего Новгорода, там тоже есть ряд проблем, издания медийные, которые я возглавляю, которые тоже этим занимаются.

Просто, естественно, основная часть моей деятельности перешла в то поле, где стреляют, убивают, гибнут мирные жители, и мне лично по-человечески это важнее, страшнее и это любопытнее даже, я даже этого стесняться не буду, необъятное объять действительно невозможно. Но сказать, что я закрыл все эти темы, и меня больше не волнует участь людей, сидящих в тюрьмах, ну это не совсем верно.

Кстати, я же поднимал шум, который наша замечательная либеральная общественность не подняла, по поводу Воротникова и всей этой компании, попавшей в сложную ситуацию в Европе, и я достаточно серьезно их поддерживал, то есть забрасывал свои дела очень важные и возился с ними. Не знаю, чем закончилось, потому что с моей подачи, в том числе, шум этот пошел, дальше пускай уже выкручиваются, как могут.

Еще к прошлым вашим высказываниям, собственно, интервью 2012 года на волне протестов после выборов вы говорили, в том числе, что Россию спасет только революция, если я не ошибаюсь, порталу «Ура.ру» это было интервью. Этот тезис, он...?

Ничего этого не случилось. Я, собственно, от него не отказываюсь, потому что действительно Россию спасла революция, которая произошла в Донецке и в Крыму, и в Севастополе произошел антибуржуазный переворот, абсолютно революционный, собственно, с участием, в том числе и нацболов, так или иначе, с моим участием. Это, собственно, была революция.

То есть Россию это поменяло?

Конечно, это очевидно совершенно, это для вас очевидно. Произошла революцияв России. Произошла та революция, о которой я мечтал. Потому что когда я говорил про революцию на «Эхо Москвы», видимо, все вкладывали какие-то свои смыслы, хотя самые дальнозоркие, конечно, скажем, Олег Кашин или Виктор Шендерович еще в те времена говорили, что дорогие друзья, либералы, не дружите с нацболами, они ведь за другую совершенно революцию. Но все как-то втайне, я помню, читали мои многие либеральные товарищи роман «Санькя» и говорили: «Захар, это про нас, это про Россию».

Я все время думал, не пытался их опротестовать всякий раз, но это было достаточно забавно, потому что это было не про них, а против них, это антибуржуазный, антилиберальный роман, там все это очень жестко прописано, все расписано по ролям и, собственно, от него я тоже не отказываюсь. Поэтому когда события те начались, мы поняли, что пришло наше время, пришла наша удача и пришла наша революция. Ваша была в Киеве и во Львове, а наша была в Донецке, Луганске и в Севастополе, все по-честному.

Большая часть, собственно, и вашего творчества, и жизни связана, так или иначе, с Чечней. Если возвращаться к событиям внутри страны, внутри России, как вы вообще оцениваете место этой республики внутри Российской Федерации? Что вы вообще думаете по поводу убийства Немцова и связи с Чечней?

Без ложного лукавства, я что-то не очень следил. Я видел, что суд начался, посмотрел, там вроде бородатые были какие-то лица, потом прочитал комментарии Маши Гайдар, по-моему, или Жанны Немцовой, кто-то из них прокомментировал, что следствие не хочет до конца расследовать, что-то пытается какие-то… То есть я на этом уровне знаю, но я просто еще раз говорю, я нахожусь в таком контексте совершенно других проблем, что подумал: там что-то с Немцовым, какая-то вот… Но это примерно, знаете, как с Политковской: сейчас повиснет эта тема и будет висеть еще 15 лет, и так никто до конца и не поймет, что там случилось. Потому что, естественно, убивать Политковскую в день рождения Путина едва ли пришло бы в голову хоть какому-то безумцу в России.

Но с Борисом Ефимовичем Немцовым та же самая история. Я знал его неплохо, много с ним общался, Борис Ефимович Немцов не являлся весомой политической фигурой, которую хоть кому бы то ни было из спецслужб, из кремлевской администрации в страшном сне хотелось бы нивелировать, это просто абсурд полный.

Но его убили.

Его убили, какая-то бредовая ситуация, много кого убивают, всякое случается. Старовойтову убили при Ельцине, это же не значит, что Ельцин убил Старовойтову, кого только при Ельцине не убили. И…. так что, забыл.

Вопрос был, скорее, про место в современной Российской Федерации Чеченской Республики.

А, Чеченской. Я только что недавно был в Чечне, как раз ездил на два дня, и я впервые после войны туда приехал, и в сущности остался доволен увиденным. Совершенно спокойно погулял, насколько это было возможно.

Трудно с вами согласиться, потому что когда я последний раз был в Чечне, у нас сожгли автобус. Трудно назвать это спокойным.

В марте 2016 года на границе Ингушетии в Чечни неизвестные напали и избили журналистов и правозащитников, а также сожгли их микроавтобус. Сотрудники СМИ поехали на Северный Кавказ для встреч с родственниками жертв насилия со стороны чеченских силовиков.

Не знаю, что вы там делали, чем вы занимались. Ваши ребята приехали в Донецк, их сразу арестовали и выдворили, а у меня тысяча друзей туда приезжают, и ничего с ними не происходит. Смотря какие задачи люди ставят перед собой. У меня там ничего никто не сжигал.

То есть все дело в консерватории, да?

Все дело в том, что чем вы занимаетесь, я не ваш адвокат.

Насколько я понимаю, во всяком случае, вы были очень или достаточно продаваемым автором на Западе. Вас много переводили, вы были популярны. С точки зрения популярности и продаж, изменилось ли что-то за последние три года?

Как изменилось? Мне просто отрубили всю западную мою историю наши прекрасные западные демократические партнеры, просто вырубили, выключили из розетки всю мою переводную историю и переводят теперь только украинских писателей: Светлану Алексиевич и кого там, всех рукопожатных. Это все жесточайший абсурд этого демократического мира. Это причем, конечно, было понятно уже и в 90-е годы, и в советские годы это было понятно, и сейчас это понятно. Но все делают вид, что это как раз непонятно, это просто… Ну просто так получилось, что Алексиевич, Акунин — это более хорошие писатели, чем я и Лимонов, поэтому мы их будем переводить, а вас мы вообще не будем переводить.

И эти украинские все эти бродяги, скажем, Роман Лойко, «Аэропорт», про киборгов, переведен на 85 языков, уже два миллиона экземпляров. Бездарная на самом деле книжка, плохая, плохая книжка. Или дневники Жадана про Майдан, тоже 25 языков переведено. Мои книги про Донецк никто не будет переводить, их вообще не существует ни в каком контексте. И мы все будем делать вид, что это нормально, что просто так, это вот так просто устроено. Это все бесстыдство, фарисейство, оно в моем маленьком примере просто как в капле росы может отражаться. Меня это нисколько не волнует. Те люди, которые говорят, что Захар за какие-то коврижки, за удачу поехал в Донецк, люди просто глупые, они не понимают, сколько я потерял, гораздо больше, чем Ксения Собчак, которая выходила на площадь Болотную, когда она говорила, что нам есть, что потерять.

То есть я потерял все свои доходы, я закрыл свои телепрограммы, я потерял всю свою западную историю. Но меня нисколько это не волнует, потому что счастье быть среди своего народа — оно куда более важное для меня. В конечном итоге я знаю, что исторически я прав, и все потерянное не в материальном смысле даже, а в человеческом, все вернется ко мне, вернется ко мне просто и все, так или иначе.

Продолжаете вести программу на «Царьграде»?

«Царьград»  и есть дом, потому что это основная моя профессия. Я приезжаю на день в Москву и снимаю шесть программ в течение одних суток — этого как раз на полтора месяца хватает.

Собственно, создатель «Царьграда» Константин Малофеев, один из основных сочувствующих так называемой Русской весне, какие-то другие взаимоотношения, кроме работы на «Царьграде», у вас с ним есть?

Дважды с ним, по-моему, он меня приглашал, что называется, к себе в кабинет, мы с ним обсуждали такие общие стратегические, общечеловеческие вопросы о том, что... Все-таки мы разных взглядов, потому что он монархист, а я не совсем или совсем нет, я, скорее, левых взглядов, таких лево-консервативных, не в европейском смысле левых. И мы как-то обменивались мнениями, он говорил, что вот… сошлись на том, что воинствующие атеисты, наверное, не самые необходимые гости в нашей программе, но это единственный был момент, который мог касаться таких рабоче-политических отношений.

В жизни батальона вашего он не участвовал?

Никаким образом. Он, по-моему, достаточно давно уже, уже даже не когда еще Стрелков вышел, а даже еще до ухода Стрелкова он уже дистанцировался от этой истории и никак в ней не участвует.

Тогда, собственно, вопрос, если позволите, про деньги. Каков ваш основной источник дохода сейчас?

Мой? Зарплата в программе «Чай с Захаром», в Нижнем Новгороде издается газета «Свободная пресса», она издается, то есть я директор там дистанционно в моем присутствии, у меня там есть небольшая зарплата. Я шеф-редактор, опять же, тоже дистанционно, идеологически определяющий работу сайта, собственно, сайта «Свободной прессы». Вот одна маленькая зарплатка, еще одна зарплатка и в «Чае с Захаром». И какие-то колонки я пишу для сайта на «Рен-ТВ», для «RussiaToday» и для какого-то там глянцевого журнала.

А ваш батальон, он существует как? Он существует в структуре этого всего, и у него нет отдельного, условно, под брендом Захара Прилепина отдельный источник дохода?

Прилепин сам очень сильно помогает своему батальону, потому что я все-таки эти денежки разнообразные, они в итоге, еще какое-нибудь приглашение куда-нибудь приехать и что-нибудь выступить, прочитать лекцию, это может иногда очень серьезно оплачиваться, и в итоге весь мой батальон зарабатывает примерно столько, сколько я один зарабатываю. И поэтому какие-то деньги необходимы на пополнение чего угодно: обмундирование, питание и прочая инвентаризация. Конечно, обеспечивается там процентов на 50 за мой счет, другие 50% за счет, собственно, армии ДНР и всех ее ведомств.

По поводу взглядов. Теоретически, если вы левых взглядов, вы против империи?

Ну как против империи, если вся история социализма в России была историей реанимации, восстановления империи. Немедленно причем она началась, мгновенно. И это было отображено в стихах Блока и Есенина.

Но лично вы? Вы против империи?

Конечно, я империалист.

Вы, наоборот, абсолютный империалист. В данном случае тогда фигура Путина для вас — вы являетесь его сторонником?

В плане строительства империи, если действительно некоторые его шаги, касающиеся Донбасса, его шаги, касающиеся Крыма, и некоторые другие его внешнеполитические деяния, если они были частью какого-то его долгого плана, то, безусловно, в этом смысле в истории внешнеполитического строительства я его сторонник. То, что происходит в контексте внутренней российской политики и экономики, вызывает у меня гораздо большее количество вопросов.

Поэтому, собственно, я и приглашаю в программу свою и Делягина, и Болдарева, и Глазьева, и всех мыслителей плюс-минус левого толка, чтобы понять и чтобы они объяснили, какие у нас существуют системные ошибки на уровне власти и определенных трендов, в том числе экономических, которые были получены еще в 90-е годы. Я, скорее, склоняюсь к этим мыслителям. Хотя я не скажу, что я крайне в этом сведущ.

Я все время пытаюсь понять, какая все-таки система доводов у противоположной стороны, что вот та система доводов, которую предлагает условный Греф, побеждает ту систему доводов, которую предлагает условный Глазьев, почему для Владимира Владимировича Путина система доводов такого российского неолиберализма экономического более убедительна.

Если, условно, придет к вам Кириенко в течение ближайших месяцев и скажет: «Будьте доверенным лицом Владимира Путина на выборах 2018 года» — согласитесь?

Нет.

Откажетесь?

Ну конечно. Зачем это? Это ни Путину не нужно, ни мне. Для чего? У меня другие есть дела. Я думаю, что Сергей Владиленович не придет ко мне с таким предложением.

Чуть-чуть подробнее хочу про деятельность именно батальона, если вы не против. Есть ли у него, во-первых, какое-то название?

Нет, названия были на первом этапе существования, собственно, армии, даже не армии, а ополчения. Естественно, собирались какие-то подразделения, у них были свои полевые командиры так называемые, они получали называния. «Спарта», «Сомали» — самые известные. Сейчас уже это структурировано, это армия ДНР, никаких названий, собственно, нет. Как раз «Спарта» и «Сомали» — это два исключения, когда номерные подразделения просто сохранили свои прежние названия. Но мы появились, начали формироваться год назад, летом 2016 года, поэтому мы уже не успели. Журналисты зовут его батальон «Захар Прилепин». Может быть, я придумаю какое-нибудь имя для него попозже, но чтобы носить имя, надо иметь серьезные достижения.

Какова его численность сейчас?

Не скажу. Батальон и батальон. Полный штат батальона.

Можете ли вы рассказать подробнее, что считаете возможным, именно о своей жизни, своей деятельности?

Батальон стоит в районе Горловки, на передовых позициях, между Ясиноватой и Горловкой, занимает определенный участок линии соприкосновения, находится в постоянном, в том числе боевом контакте с противоборствующей стороной, с войсками ВСУ. Так сложилось, что в силу определенных моментов все боевые операции проходят при моем участии, собственно, при непосредственной моей разработке этих операций. Наверное, надо объяснить какие-то детали, чтобы было понятно, потому что я по статусу не только замкомбата ДНР, я еще и советник главы, поэтому я отвечаю на более высоком уровне за деятельность своего батальона и за любые стратегические ошибки, которые могут быть допущены при проведении тех или иных операций. Поэтому, естественно, все это происходит при мне, с моим участием, и я несу за это прямую ответственность.

Там разнообразные, такие сугубо военные вещи, не думаю, что обязательно про них рассказывать. Ну там какие-то появляются, выводит на линию соприкосновения противоборствующая сторона какие-то вещи — БМП-1, допустим, или «сапог», или выставляет минометы. Нужно подавить эти огневые точки раньше, чем они начали стрелять, или одновременно с тем, как они начали стрелять, или когда они отстрелялись, но еще не успели уехать. Это же постоянное, по сути, выматывание противника, уничтожение его живой и неживой силы. Все это имеет несколько даже абсурдные очертания, потому что никто никуда не движется. Мы прошли в серую зону на километр, я думаю, пройдем и еще дальше. Но, по сути, по всей линии соприкосновения происходят ежедневные непрестанные убийства людей, которые не имеют никакого смысла, кроме того, что люди просто оттачивают свое умение друг друга убивать. Это входит, в том числе, и в задачи нашего батальона.

А что касается других сфер деятельности, часть проектов каких-то я веду. Допустим, я недавно провел рэп-фестиваль «Лава Фест». Я его придумал, я за 10 дней его с командой единомышленников раскрутил, и мы собрали 8 тысяч человек впервые за три года войны. 11 рэперов приехало из России в Донецк, и это все получилось отлично. Есть какие-то еще другие проекты околокультурного такого свойства, которые я в силах и в состоянии провести, потому что у меня серьезные связи в России и порядок знакомств. То есть, по факту, я живу два дня в Донецке, потом выезжаю на позиции, живу там два дня, возвращаюсь обратно в Донецк, там живу два дня.

Потом много дел, связанных, имя мое присутствует в медийном поле, есть колоссальное количество людей в России, которые желают ту или иную помощь оказать мирным жителям Донецка и не мирным жителям Донецка, и моему батальону. То есть я все эти схемы продумываю перевоза вещей, распространения разнообразной помощи — гуманитарной помощи, больницам и так далее. То есть это тоже часть моей работы гуманитарной, которую я начал в 2014 году, еще летом, еще три года назад, вот я до сих пор ее так и не заканчиваю.

Считаете ли вы себя голосом войны? То есть из нашего разговора в целом я могу сделать вывод, что как раз тезис «цель оправдывает средства», то есть вы видите определенную цель, вы ради нее всю свою прошлую жизнь бросили.

Это не совсем, «цель оправдывает средства» — это просто фраза, которая ничего не означает в моем случае. Я просто попал в ту ситуацию, которая уже сложилась до меня. Меня, в сущности, может быть, не устраивает ситуация, что люди стоят, друг в друга стреляют, убивают. Я был бы за то, чтобы действительно, согласно Минским соглашениям, просто люди отвели бы тяжелую технику и перестали друг друга убивать, и было бы все хорошо. Я бы так же бы жил в Донецке и занимался бы только культурными проектами. Но так как этого не происходит и, уверяю вас, не по нашей вине, то приходится заниматься этой частью работы.

И в этом смысле тут и не средства, и не цели, просто это та реальность, в которую я попал, и приходится с этой реальностью иметь дело. Там стреляют — мы отвечаем, мы отвечаем — там стреляют. Вот так мы и живем. Это не потому что я поставил себе такую цель — давай-ка мы поедем и убьем там какое-то количество людей. У меня нет такой цели, я как раз за то, чтобы все это прекратилось как можно скорее. Но я просто не хочу, чтобы сюда пришли, на эту территорию, где, я знаю, уже, может быть, тысяча, а, может быть, десяток тысяч людей, которые точно не хотят прихода с той стороны всех этих замечательных ребят, я не хочу, чтобы к ним пришли, я, конечно же, несу за это прямую ответственность. Я пообещал этим людям, что я их буду защищать словом и делом — я их защищаю. Поэтому я иду когда по улицам Донецка, ко мне подходит каждый второй и говорит: «Захар, просто я вам благодарен. Пока вы здесь, мы спокойны, что с нами будет все в порядке».

А прекратить как? То есть вы говорите….

Ну, гсподин Порошенко может отдать приказ о действительном отводе тяжелого вооружения, техники, дальнобоя от линии соприкосновения. Он же не отдает такого приказа. Не отдает.

То есть все упирается в вечный разговор, который длится вот уже два года: вы не выполняете, вы не выполняете Минские соглашения. И тут даже не закапываясь в подробности, очевидно, что стороны говорят о разных вещах, то есть варианта прекратить это мы не наблюдаем.

Нет, варианта нет. Конечно, я все понимаю, потому что история началась давно. Это из разряда курица или яйцо, вы первые начали. Сейчас, когда это уже длится 3 года, сложно сказать, что эти или эти. Я единственное, что могу сказать, и готов это буду доказывать на любом суде, что по количеству потерь среди мирного населения вот то, что творит украинская армия, и то, что делаем мы, это даже не один к ста, а, может быть, один к тысяче. Потому что все наши косяки,  я их все прекрасно знаю, и то, как они стреляют и куда они попадают, и то, как это делаем мы — это просто несопоставимо. Потому что для нас там, конечно, там наше население живет. Мы ни в коем случае не хотим никого запугать и, не дай бог, куда-то попасть. А вот те ребята, конечно, накрошили людей  — мама не горюй.

По поводу, собственно, ответственности. Не боитесь ли вы или предполагаете какой-нибудь международной ответственности для участников ,воюющих на стороне ДНР, ЛНР, вас в частности?

Нет, ну, во-первых, я не боюсь, просто не боюсь, потому что я не боюсь. Я могу и никуда не ездить за границу больше никогда в жизни. Это во-первых. А во-вторых, я не боюсь, потому что я знаю, насколько изменчив Запад, насколько все быстро там меняется. Я помню, еще когда я впервые приезжал на Запад, только закончилась Чеченская кампания в 2005 году или 2004-м, я приехал, и на каждом интервью на радио, везде, на каждом шоу там: «Захар, а вот Чечня, как вам не стыдно? Трам-пам-пам». Ну вот прошло 10 лет, они не помнят ни про какую Чечню, они забыли уже про все эти… Тогда же собирали все эти документы, международный суд, российская агрессия над Чечней. Вот все это кануло в лету, и все эти несчастные чеченские эмигранты, которые туда уехали, они сейчас там бродят никому не нужные, никому не любопытные, потому что Европа уже унеслась. Через 5 лет будет другая война где-нибудь в десятом месте, они забудут, конечно. Что они будут, списки составлять?

То есть Боинг тоже забудут?

Никто никогда в жизни мне не докажет, по крайней мере, пока я не увижу сам какие-то документы, что Боинг сшибли мы. Это может быть либо трагическая ошибка с нашей стороны, либо осмысленным преступлением с той стороны. Вот есть такие два варианта. И они, конечно, для той стороны — они смерти подобны. Для нас это — ну что, открыли небо, полетела бомба. Я вот на самом деле за 3 года работы на Донбассе не видел, вот вам Христом Богом клянусь, я не видел ни одного человека, который бы так вот, выпив, стакан водки и потупив глаза, сказал бы: «Это мы». Никто даже это не обсуждает. Там никто про это реально не знает, просто вплоть до первых лиц государства. Там был отдельный кусок территории, отдельные люди, что случилось — никто до сих пор ответа не дает. Поэтому я сам не знаю.

Не знаю, видимо, апеллировать к расследованию биллинга не имеет смысла, вы ему, наверное, не доверяете? Которым, в принципе, показан был путь Боинга из российской военной части до конкретной точки…

Я и другие расследования видел, что там были «Буки» у украинской стороны, я совершенно точно убежден, что они там были. Я знаю, что они там были.

Вот я, собственно, и спрашиваю: не имеет смысла приводить вам биллинг этот в качестве контраргумента? Ну, наверное, последний вопрос: у вас есть пример, с которым, может быть, вы себя ассоциируете или вы апеллируете. Вот вы упоминали Хемингуэя просто в самом начале по количеству написанного. А какой-то пример для подражания, может быть, даже не из литературы?

Да нет, я даже написал целую книжку «Взвод», и вся эта книжка «Взвод» является примером для подражания. Я там подробно, с самыми разнообразными отсылками к письмам, к стихам на примере Бестужева-Марлинского, на примере Пушкина, на примере Чаадаева, на примере Державина.

Кто главный? Есть ли кто-то у вас?…

Ну нет, главного, конечно, никого нет. Но в целом контекст русской словесности для меня главный. Кого-то одного персонажа? Ну вот у меня над книжными полками дома, перед отъездом на войну я… Лермонтов, Бестужев-Марлинский, Гумилев, Гаршин — по-моему, там четыре человека, может быть, что-то вот такое, нечто среднее из них четверых.

Спасибо вам большое.