Евгений Ройзман: «Если им руки отрубят, как они будут торговать?»

Мать одной девчонки просто отчаялась ее вытащить с притонов – она наркоманка законченная – написала отчаянное письмо Путину помочь, спасти ее дочь. И Путин, видимо, прочитал, он тогда был премьером. Она расписал Голиковой помочь. Голикова отправила сюда министра здравоохранения, тот отписал главному наркологу. И за этой девкой на притоне приезжает «карета», забирает ее, она в реанимации отлежала. Потом главный нарколог связался с нами, сказал помогать. Мы ее забрали к себе, она бросила колоться. Вот такая история. Но сейчас Женю Маленкина за это объявили в розыск. Даст, может, показания на Путина. Но мать очень довольна. Я говорю: «Напишите Владимиру Владимировичу, ему будет приятно, что он поучаствовал в спасении человека с нашей помощью».

В 1998 году это начинали Андрей Кабанов и Володя Шахрин. Они общались с родителями наркоманов, давали рекомендации. Уже тогда появилась знаменитая фондовская наклейка, которую сейчас знают по всей стране. Надо понимать, что на 99 год, когда мы начинали, здесь была наркокатастрофа. Я попытаюсь очень коротко объяснить. Здесь по 40 вызовов за ночь бывало на передозировки, бригады реаниматологов мотались по городу. Что такое передозировка – когда у сына или дочери идет пена изо рта, лицо цвета спелой сливы, мать воет. Скорые с обочин трупы собирали. Цыганский поселок отсюда не так далеко, там ходили тысячи людей, цыганские особняки росли на глазах. Цыгане ставили лошадям золотые зубы. Ни в футбол, ни в хоккей, ни на первенстве города, ни на первенстве области не играли парни 78-80 годов рождения – не из кого было набирать команды. Были районы в городе, где половина парней была наркоманами. В школах уборщицы выметали шприцы ведрами. На стенах были надписи «Кто не колется, тот лох». Здесь на Щорса есть автовокзал, от него до цыганского поселка рядами стояли героиновые проститутки, за героин готовые на все. Мы видели 8-летних, 10-летних проституток. Они стояли такими плотными рядами, что в народе их называли «забор». Сейчас я вам расскажу, что я видел своими глазами: колонка, у нее «отъезжает» девка, у нее передозировка, она «втыкает». Всем пофиг, куча людей вокруг. Сидит цыганка, перед ней огромный ковер, а на ковре то, что для поколения наших родителей было синонимом благополучия, - норковые формовки, хрустальные вазы, магнитофоны, кухонные комбайны. У нее на коленях лоток, она торгует с лотка.

С этого цыганского поселка кормились уголовный розыск, отдел по борьбе с наркотиками. День уголовного розыска, день милиции – все приезжали, с цыган деньги получали. Это у них считалось в порядке вещей. Как кто-то говорил, что цыганский поселок наркотиками торгует, они сразу начинали людям сказки рассказывать. «Почему вы не закрываете?» - «Мы ждем более крупную рыбу». Обычные сказки для населения.  Когда мы это увидели, у меня в голове просто побелело. Первая мысль – если это в моем городе возможно и я об этом знаю, кто я тогда такой. Пошло возмущение. Отсюда в метрах 200 был подвал у Игоря Варова – первого президента фонда. Мы в этом подвале собрали всех лидеров неформальных организаций. Говорим: «Парни, такая ситуация в нашем городе, мы должны принимать решение, или мы справляемся с этим, или мы забираем своих детей, родителей и бежим. Но город наш, мы не имеем права бежать». Пожали друг другу руки и сказали, наркоторговцев в нашем городе не будет. Один умник говорит: «А если окажется, что кто-то из наших товарищей торгует наркотиками?»  Ему ответили: «Таких товарищей у нас быть не может». На следующий день договорились встать в цыганском поселке, стоять час и молчать. Это было то самое знаменитое стояние в цыганском поселке, фотографий нет, съемок достаточно. Там было человек 700. Там был Томилов, он тогда был замначальника уголовного розыска. Он говорит: «Ну и как вы запретите торговать?» Ему говорят: «Если руки отрубят, как они будут торговать». Нас вызывают ФСБшники, говорят: «Все очень серьезно, по вам был сходняк, было принято решение вас валить, выехал киллер. Езжайте туда, пусть группа «А» за вами поездит». Мы говорим: «Нет, с цыганами мы как-нибудь разберемся. Они не полезут, они же не самоубийцы. А то, что менты исполнят, а спишут на цыган, - это как «с добрым утром».

Когда задушили цыганский поселок, очень резко увеличился приток наркоманов в клиники. Нам поволокли. Реальная картина: ты не можешь пройти к кабинету, потому что стоят матери, отцы, просят помочь. Я тогда впервые насмотрелся квартир, в которых даже шторы умудрялись снимать. К нам шли, когда уже телевизор вынесен, это для всех была последняя капля. Варов говорил, что надо что-то делать, людей спасать. Он зашел в свой магазин, а там парень ходит, что-то украсть хочет. Варов его спрашивает: «Ты наркоман?» - «Да». «Хочешь бросить колоться?» - «Да». Привел  к себе в подвал и пристегнул наручником к батарее. Дали ему матрас, книжку, кефир, ему еще нормально. Там за неделю человек семь уже в подвале было, и куча народу идет. Ему говорят: «Игорь Германович, мы выздоровели, мы больше никогда не будем колоться. Можно хоть на улице поработать?» Варов растрогался, только что были животные, а тут нормальные парни. Принес лопаты, метелки. У Игоря отлегло от сердца. Там был Артур, с него сняли курточку, купили несколько грамм героина и все упоролись, спустились в подвал. Один говорит: «Совестно, надо, наверное, признаться». Варов спускается в подвал, они ему признаются. Тот за голову хватается, ругается. Ему Дюша говорит: «Это наркоманы, ничего особенного». Когда их совсем много стало, нам дали помещение, его подписал нам один добрый человек, у него сын был наркоманом. Там был бордель. Мы там навели порядок, первые заехали, и уже в начале 2000 года было человек сто. Проект изначально было некоммерческий, по три тысячи платили. У нас всегда процентов 40 было бесплатно, сейчас – процентов 70. Перед разгромом было 275 человек, бывало до 310. Для нас самой важной была оперативная работа. Мы стали отслеживать каждого наркоторговца, оперы доставляли общественного обвинителя. Все поняли, что если мы вцепляемся, мы не отпускаем, у нас гигантская база данных. Люди были рады давать всякую информацию, все рассказывали о своей жизни, о том, с кем кололись, у кого покупали. Потом мы выхлапывали всех его наркоторговцев, поэтому после года он выходит на пустое место. Друзья его, как правило, поумирали, кто-то сидит.

Когда родители привозят, сразу же пишут соглашение, и их ребенок тоже пишет соглашение: «Я изъявляю желание пройти реабилитацию». Первое время у нас режим был очень жесткий, но все наши первые выпуски не колются. Потом режим помягчел, не стало наручников. С конца 2008 мы наручники не применяли. Поставили видеонаблюдение. Без наручников очень сложно, потому что половина – судимые. Суть реабилитации очень простая – у нас система Макаренко. Это коммуна, надо самим себя обсуживать, добрые дела делать. Мы ремонтировали детские садики, школы, пожары тушили. Человек попадает на карантин, на нем ограничение в питании 27 дней: хлеб, вода, лук, чеснок, соль, сейчас еще каша. Разговаривали с врачами, они говорят, что детоксикация организма гораздо легче проходит на пустой желудок. Но когда наркомана ломает, у него все мысли только про героин, и вдруг у него проклевывается совершенно нормальное, забытое человеческое чувство голода. Он начинает думать не только о героине. У них самый большой страх, когда они бросают колоться, они не могут спать, некоторые полгода не спят. А у нас начинали спать уже на третий-четвертый день. 27 дней отлежал, и выходят на общих основаниях в палаты, кухню. Кухня – очень интересная вещь, представьте себе накормить 120 человек 3 раза в день, еще оперативники все время ездят. Там же нет поваров, охраны с улицы, все свое. Врачи у нас всегда были, просто это не декларировали, потому что как только мы официально берем врача, мы должны лицензироваться. Лицензию как дали, так и отнимут, поэтому лучше без врачей.

Мы всегда знали, в каких районах передозировки, адреса. Мы по передозировкам знали, где брали героин, и вышибали точку. Этого не делали никогда ни одни службы здесь. Мы 14-ый год каждый день работаем со скорой помощью. Когда мы начали накладывать всплески передозировок на движения поездов, самолетов, тоже многие вещи поняли. Одна из самых первых операций с ФСБшниками была, когда мы нашли 120кг в автобусах, мы вышли на них.

Торговцы, задержанные, осужденные, национальности, особняки, статистика по смертям – мы каждый год отслеживаем все. По каждому цыганскому дому переписка. Первый прецедент создали – снесли цыганский особняк, договорились с Госархстройнадхоров, они вышли в суд на незаконное строительство, мы его просто кувалдами разнесли. Остальные случаи мы не показывали, на самом деле мы это делали много. На меня потом цыгане писали. Мы всегда их убивали знанием предмета. «Ни для кого не секрет, что в цыганском поселке Ленинского района за последние 3-4 года появилось порядка 100 особняков, часть из которых построена на деньги от наркоторговли. Предоставляем вам фотографии некоторых из них. Улица Тельмана 48, дом принадлежит Татьяне Маразовской, которая торгует наркотиками 12 лет», ей, кстати, потом 14 лет дали, мы работали по ней.

Я вынужден был пойти в Государственную думу и работал там по этой теме. Я разрабатывал закон о принудительном лечении. Закон , который сейчас принят, об ужесточении санкций за торговлю наркотиками вплоть до пожизненного изначально был мой закон, который я вносил в 2005-2006. Его не дали провести, но его взяли за основу. Я Воробьеву, премьеру нашего Правительства, показал съемки, что мы наснимали в цыганском поселке, он за голову схватился. Россель собрал Совет безопасности, меня пригласил. Когда у нас возникали проблемы с силовиками, Россель вставал рядом, потому  что он избранный губернатор и ориентировался на население, а не на того, кто его назначил. Мешарин про нас знал и раньше, и похоже, мы спасли кого-то из его знакомых. Когда дошло до дела, он дал нам это помещение в безвозмездную ренту, скоро уже 14-ый год, как мы здесь. Это было как уважение к фонду и признание наших заслуг. Сейчас это помещение пытаются отнять.