Владимир Мартынов: в России нет композиторского рынка, хотя в одной Москве 4700 композиторов

У нас в студии – Владимир Мартынов.

Лобков: Вы написали в свое время, что эпоха композиторов закончилась. Когда я прочитал эту книгу – это был 2002-2003 год, я сразу вспомнил «пора ди-джеев». Если закончилась эпоха композиторов, значит, началась эпоха ди-джеев, сэмплов, и если такие академические композиторы, как вы, это признают, значит, действительно что-то происходит.

Мартынов: Конечно. Просто такая ошибка часто происходит, что конец времени композиторов означает конец времени музыки, что творчество перемещается в другие пространства. Конец времени композиторов связан с тем, что монополия композитора связана текстом. Когда появились звукозаписи, микрофон, человек, пишущий текст, был отодвинут на второй план человеком, который просто может подойти к микрофону и без всякого текста какой-нибудь нью-орлеанский джазмен, не знающий нотной грамоты, окажется не хуже.

Лобков: Или темнокожий ди-джей.

Мартынов: Совершенно верно. Сейчас настало время цифровых технологий, во времена ди-джеев. Конечно, сейчас фигура ди-джея гораздо более актуальна и перспективна, чем фигура композитора.

Лобков: Это чем-то мне напоминает историю про смартфоны, которые, как многие считали год назад, убили профессию журналиста, потому что журналист – это некий автор, который дает авторскую интерпретацию того, что он видел своими глазами, а поскольку каждый очевидец может на все информационное пространство распространить свои наблюдения, то, соответственно, умер и некий посредник.

Мартынов: Похоже. Но здесь, конечно, немножко осторожнее надо говорить, потому что каждая специальность имеет свою инерцию, в нее закачены огромные средства, и в корпорацию композиторов, и в корпорацию журналистов. Эти деньги должны еще какое-то время прокручиваться. Конец времени композиторов связан с такой парадоксальной вещью, что композиторов стало гораздо больше. В одной Москве 4 с лишним тысячи композиторов. Эта цифра совершенно немыслимая, потому что в Советском Союзе не было больше 3 тысяч. Теперь композиторами считаются все, кто на FM крутят. Это не мертвые души, они получают деньги, их музыка звучит, но можно ли их назвать композиторами?

Лобков: Я следил за вашей биографией, потому что я знаю, что вы играли со многими и писали для многих, кто составляли гордость нашей музыки в 70-80-е годы. Такое ощущение, что вы жили в каком-то обособленном мире, где не было ни режима, ни Брежнева, того давления, которое испытывали литераторы, потому что они все равно таки или иначе залезали на политическое поле. Вы в 70-е годы писали мессы и литургии, и вам никто не мешал, вы писали электронные литургии, и вам никто не мешал. Такое ощущение, что вы были все эти годы отъединены от пространства, которое называли застоем, что у вас рождалась трагедия из духа музыки совершенно независимо от того, что происходило в обществе. Так это или нет?

Мартынов: Это отчасти так. Но надо оговориться, что это не только ко мне имеет отношение, что если мы возьмем 70-е годы, которые считаются самыми застойными, это время расцвета московского концептуализма, это время восхождения Кабакова, Булатова, Рубинштейна, Сорокина – это все 70-е годы. Какой это застой, когда это расцвет всего? Я имею счастье иметь какое-то отношение к этим замечательным годам. Это был такой островок, который был мало кому тогда известен, но он был. Мы играли концерты Кейджа, Штокхаузена в 74, 74, 76 годах в Питере, Новосибирске, Таллине. Наши концерты запрещали, конечно. Но получается с музыкой особая статья, потому что если литературу и живопись легче классифицировать идеологически, музыка более трудно уловима. Там можно было предъявить обвинения в технологии, например, нельзя додекафонию.

Лобков: Нельзя?

Мартынов: Конечно, ни сонорику, ни додекафонию, это все считалось буржуазным, капиталистическим. Но все равно прессинг в музыке был гораздо мягче, чем в других союзах, например, литераторов, которых сажали в психушки. У музыкантов ничего этого не было. Когда сейчас некоторые музыканты хотят мифологизировать прошлое, что они страдали, не надо им особенно верить. Композиторы особенно не страдали.

Лобков: Если они как Ростропович не принимали участие в конкретной политической деятельности, связанной с Солженицыным.

Мартынов: Совершенно верно. Все равно неприятности были, концерты многие не разрешали. Допустим, приходили приглашения из-за границы, в Советском правительстве говорили, что они больны, не могут. Разные притеснения были. Но никаких репрессивных методов не было. Все они катались, как сыры в масле.

Лобков: Я посмотрел палитру вашего творчества, начиная от философских работ, касающихся католической литургики, вплоть до музыки к мультфильму «Мышонок Пик» по повести Виталия Бианки. Киномузыка, которая к огромному количеству фильмов вами написана, в том числе к фильму «Остров» Лунгина, как это сочетается в одном человеке? Многие творцы говорят, сюда я буду писать, а для этих я работать не буду.

Мартынов: В советское время, особенно в 70-80-е годы, работа в кино, театре и телевидении была единственным доходом. Все замечательные композиторы, тот же Шнитке, к скольким фильмам написал. Та же самая вещь и у художников. Допустим, Кабаков и Булатов жили детскими книжками, иллюстрировали их. Эта работа у Шнитке переплеталась с его серьезными вещами, потому что многие темы он испробовал в мультфильмах. Первая симфония, одна из самых прорывных вещей, которая была запрещена в Москве, но была исполнена в Горьком, в ней использованы фрагменты того, что было использовано в «Похождения зубного врача» Элема Климова. Он какие-то вещи опробовал сначала в фильмах.

Лобков: А вы тоже так делали?

Мартынов: Конечно. Это такие сообщающиеся сосуды.

Лобков: А вас можно назвать композитором-минималистом?

Мартынов: В принципе я примкнувший к ним. Конечно, минимализм зародился в Америке в середине 60-х годов.

Лобков: Это было связано с Кейджем?

Мартынов: Первое минималистическое произведение – Терри Райли «In C» 1964 год, когда на протяжении полутора часов одно до-мажорное трезвучие. Потом, в 70-е года, это уже проникло в Европу, именно тогда Майкл Найман назвал его «минимализм». Уже где-то в середине 70-х годов это начало проникать в Советский Союз. Один из первых адептов стал я. Потом это трансформировалось, но минимализму я многим обязан.

Лобков: А сейчас музыка дает доход?

Мартынов: Смотря где. В России нет композиторского рынка как такового. Возьмем арт-сообщество и художников, все-таки худо-бедно у нас есть галереи, Бьеннале, есть заказчики, меценаты. Что касается композиторов, это полная катастрофа, потому что нет издательств. На Западе композиторов содержат и менеджируют издательства. Платные фестивали, которые заказывают и платят гонорары, у нас тоже нет.

Лобков: У нас же есть какое-то издательство «Длинные руки», которое как раз взяло на себя функцию публиковать.

Мартынов: Оно жило раньше за счет других фондов, фонда Форда, допустим. Я имею к этому непосредственное отношение, все мои диски ходили тоже под «Длинными руками». Если бы были одни «Длинные руки», ничего не вышло. Был еще фонд Форда. На фонд Форда вышли все наши диски.

Лобков: Сейчас с чем вы вступаете на этом фестивале? Я знаю, что у вас обычно провокативные названия. Сейчас это какая-то история про композитора, к которому пришили новые руки?

Мартынов: Нет, это старый фильм 1925 года «Руки Орлака», замечательный экспрессионистический фильм. Я просто там в качестве тапера там выступаю.

Лобков: То есть вы тапером озвучиваете немой фильм.

Мартынов: Да. Но если говорить об идее фестиваля, его название «Opus Prenatum» - «дело еще не рожденное». У меня до сих пор фестивали проходили под названием «Opus Posth» и «Зона Opus Posth», «опус посмертный» и «зона опус пост», до сих пор я был певцом конца, а с этого момента я хочу быть певцом начала. Я вижу, что есть  некоторые области, которые внушают, несмотря на то что вокруг безрадостные картины, я чувствую эти ростки. Вы говорили о ди-джеевской практике. Не только ди-джеевская практика - ambient музыка. Есть масса вещей, которые внушают сильный оптимизм. Эти молодые люди, которым сейчас в районе 20, это уже совсем другое поколение, которое заставляет думать, что не все так плохо.

Лобков: А сейчас говорят про «путинский застой», это может быть вдохновляющей историей для тех людей, которые хотят заняться своим делом, например, музыкой?

Мартынов: Это абсолютная ерунда. Для кого застой, а для кого мать родная. Путин – это своя история, у нас своя.

Лобков: То есть это может оказаться вполне продуктивным временем?

Мартынов: Абсолютно. Конечно, есть какие-то соединительные равенства между режимом, социально-политической обстановкой и состоянием духовным, но брежневский «застой» показывает, что нет. Как раз эти самые застойные, неприятные годы были крайне продуктивны для того же Кабакова, Сорокина и меня.