Путин больше не "мочит в сортире"

"Путин пожалел об обещании мочить в сортире. Пообещал и никого в сортире не замочил" - написал сегодня в Twitter пользователь GeenYou, отреагировав так на выступление премьер-министра перед металлургами. Все они - полным коллективом Металлургического комбината - не так давно вступили в "Народный фронт". В ответ Владимир Путин наградил их визитом и разразился программной речью. Говорил о том, что России не нужны выборы губернаторов, о том, каким, по его, Владимира Путина, мнению должен быть президент - а именно - порядочным и не жевать сопли. Как менялся язык власти - обсуждаем с лингвистом Максимом Кронгаузом. 

Макеева: Как, по вашим наблюдениям, если говорить об участниках тандема, как эволюционировал язык, как все изменилось за последние, скажем, несколько месяцев?

Кронгауз: Несколько месяцев – все-таки не срок, чтобы что-то говорить всерьез. Но действительно есть образ речевой, который создал Путин за время президентства и сейчас его продолжает. Поэтому довольно неожиданное высказывание, я еще не очень понимаю, как его надо осмыслить.

Макеева: Это удивительно, что он признался, что он переживал и жалел.

Кронгауз: Да, это совершенно удивительная вещь, потому что даже в этом разговоре, если я правильно понял, все равно прозвучали «сопли», так что лексика принципиально не изменилась, но сам факт такого признания, мне кажется, значим. В каком смысле значим – еще не могу сказать. Но если многие политики нам запоминались отдельными словечками, то Путин действительно создал целый стиль политический, и многие политики его подхватили. Как раз я его не согласен, что Медведев не пытался копировать, было несколько таких фраз жестких. Я думаю, что все помнят фразу со словом «кошмарить» - такое слово непонятное. Было еще пару менее заметных фраз, но сегодня, по-видимому Медведев освободился от такого влияния и говорит более естественным для себя образом, потому что то, как говорит Путин, мне кажется очень естественным для него, и попытки копировать для многих оканчивались неудачей.

Макеева: А для Путина, возможно, не очень будут успешными дальнейшие попытки отойти от этого?

Кронгауз: Я думаю, да.

Макеева: То, что мы наблюдаем. Он пытается извиниться, а при этом – «сопли».

Кронгауз: Да, не удалось. Так что, мне кажется, как раз образы речевые выбраны правильно.

Казнин: Ну а все-таки, это могло быть и кокетством, например. Это все-таки такая аудитория – металлурги, им-то как раз ближе, вполне возможно, стиль Путина в лучшие его моменты. Во-вторых, опять же, есть часть людей, которые уверены, что все это пишется заранее и этот стиль создается спич-райтерами.

Макеева: Кстати, а вы как считаете?

Кронгауз: Что-то пишется заранее, безусловно, что-то нет, потому что действительно, абсолютно точно замечено, многие такие фразы прозвучали, когда Владимир Путин был раздражен. Например, ответ журналисту издания, если я не ошибаюсь, был в состоянии явного раздражения, поэтому я не уверен, что все пишется. Но это неважно – пишется или импровизация, это кухня, которую мы не знаем. А важно, что образ соответствует – хорошо сидит. Мне кажется, это главное. Вообще, ведь политик – в большей степени актер, чем писатель, творец, ему важно привлечь к себе внимание. И вот эти фразочки эту функцию выполняли очень хорошо.

Казнин: Стиль этот востребован, нельзя этого отрицать. В народе, по крайней мере, его и любят-то во многом за эту прямоту.

Макеева: Можно я в иллюстрации твоих слов процитирую. Дело в том, что у меня полный текст выступления Путина перед рабочими магнитогорскими. Он с одной стороны говорит, что в 1999 году в разговоре с другом своим в Питере сожалел об этих словах, и тут же добавляет, что его друг ему сказал: «А я сейчас ехал в такси, и таксист говорит – там мужик какой-то появился, правильные вещи говорит». Так чего же от них отказываться – вон какой успех, сразу все таксисты твои.

Казнин: А с другой стороны, сейчас появилась другая риторика, другой стиль. Это модные слова – «нано», «модернизация» и т.д., которые, на первый взгляд кажется, совершенно на другом полюсе находятся. Они также популярны, ведь они тоже пошли в народ, но немного с другим знаком, наверное.

Кронгауз: Они пошли в народ, а эти слова пришли из народа, поэтому здесь принципиальная разница. Они пошли по-разному. Над «нано» до сих пор издеваются, говорят всякие каламбуры на этот счет, так что это немножко разные вещи.

Казнин: Это тоже успех?

Кронгауз: Это тоже успех. Вообще слово и речь – это способ зацепить электорат, поэтому когда это получается, то слава богу. И в этом смысле я не очень верю в отход от своего речевого образа, потому что он востребован и народом, как вы сказали, но не только народом – он востребован журналистами. Я просто знаю, что журналисты следят за речью Путина и говорят: «Ой, еще ничего не сказал», и ждут словечек.

Казнин: Вообще это характеризует, на ваш взгляд, людей? То есть крылатые фразы, которые запомнились у правителей, брать любую страну на протяжении многих веков, начиная от «Государство – это я» Черчилля, они все-таки принадлежали интеллектуалам, скажем так. Здесь мы наблюдаем немного другую ситуацию.

Кронгауз: По-разному. Самые крутые фразы совершенно необаятельно интеллектуальны. Рубикон перейден, жребий брошен – там ничего интеллектуального нет. А запоминаются действительно либо афоризмы, и у нас главным генератором был покойный Черномырдин, он как-то удивительно порождал мудрые фразы при таком внешнем косноязычии. Кто-то запоминался словами, вообще за каждым политиком стоит свой речевой образ. Иногда это отдельные словечки, ну что мы помним про Хрущева? – «кузькину мать». Здесь тоже возникают эти образы, но вот чем наши президенты отличаются – в лучшую сторону – от Буша? Что такое «бушизмы» – это ляпы. И конечно, остаться ляпами не хочется. А здесь, скорее, продуманный образ, продуманная речевая политика.