Против чего выступил Павленский, отрезав себе мочку. Соратница художника Оксана Шалыгина рассказала Дождю о его новой акции

Лобков: Мы можем показать сейчас, как все это было, а вы прокомментируете.

Шалыгина: Продолжалось все достаточно долго, потому что прибывшие сотрудники скорой помощи, полиции, МЧС просто не знали, что делать. Как и всегда, когда проходят акции Петра, они ставят их в тупик. Вроде бы человек сидит, вроде голый, но с ножом, ну и забор высокий. Они очень боялись залезать, что он их всех порежет, хотя у них у всех было оружие, какие-то палки с собой. Даже приехал директор института имени Сербского.

Лобков: Вот это особенно интересно. Он хотел госпитализировать его прямо там же, отвести внутрь института?

Шалыгина: Я так понимаю, он продумал операцию, как его оттуда извлечь. Это была его идея, чтобы они подобрались сзади, а здесь его просто отвлекали какие-то другие сотрудники.

Лобков: Такое ощущение от деятельности Петра Павленского, что мир стал настолько жесток и настолько черств, что привлечь внимание к какой-либо проблеме можно только при помощи членовредительства, только при помощи своего тела. Люди не реагируют на граффити, люди не реагируют на какие-то художественные акции, если при этом не проливается кровь.

Шалыгина: Можно и так сказать. Нужно не забывать, что карательная психиатрия возвращается. Надежда Савченко находится как раз в институте имени Сербского. Мы же не знаем, что с ней там происходит, какие к ней применяются карательные операции. То есть художник – это порождение времени, потому что иначе к проблеме внимание не привлечь.

Лобков: Я знаю, что вы принесли заявление Петра Павленского.

Шалыгина: Да, я бы хотела его зачитать.

Лобков: У вас есть такая возможность.

Шалыгина: «Нож отделяет мочку уха от тела. Бетонная стена психиатрии отделяет общество разумных от безумных больных. Возвращая использование психиатрии в политических целях – полицейский аппарат возвращает себе власть определять порог между разумом и безумием. Вооружаясь психиатрическими диагнозами, бюрократ в белом халате отрезает от общества те куски, которые мешают ему установить монолитный диктат единой для всех и обязательной для каждого нормы. Ампутированный фрагмент никогда не вернется на прежнее место, если формалин не сохранит его для научного изучения – перед ним остается разложение. Умерли дьяволы, бесы и прочая нечисть, но их смерть породила тварь еще ненасытнее в своем служении букве закона. Ментальная болезнь. Институт психиатрии – аппарат исключения, который общество не сможет исключить, пока не избавится от веры в нового демона».

Лобков: Скажите, это реакция на собственные проблемы? Потому что, как я понимаю, Петра пытались подвергнуть несколько раз психиатрической экспертизе после того, как он жег покрышки, после того, как он прибил свои части тела к брусчатке. Какой  был повод, я не помню.

Шалыгина: Это всего лишь следствие течения обычной жизни Петра, это все, что с ним происходит в его обычной жизни. Ситуация какая? Был следователь, который затянул дело по вандализму, а потом уволился. Появился новый следователь. Он более рьяно, он очень хочет выслужиться перед начальством.

Лобков: А в чем суть вандализма? Он жег покрышки в городе – загрязнение окружающей среды, ну хулиганство.

Шалыгина: Они не могут доказать, в чем смысл. Брусчатка не пострадала. А иного способа привлечь его, кроме как психиатрия, сейчас у них нет. Уже третье судебное заседание следователь падает прошение, чтобы его отправили на обследование психиатрическое месячное, но третий судья отказывает. Но она полна решимости продолжать снова.

Лобков: То есть это значит, что «телефонное право» не всегда работает. Может, судья не разделяет взглядов Петра, по крайней мере, симпатизирует его мужеству.

Шалыгина: Это третий судья, это не один судья. Уже третий человек, который говорит «Нет».

Лобков: Это говорит нам о том, что не всегда это «позвоночное право» работает.

Шалыгина: Нет, не всегда.

Лобков: А ему себя не жалко? У нас в стране так много проблем, что от него может вообще скоро ничего не остаться.

Шалыгина: Есть люди, которым хуже, чем ему. Все-таки мочка уха – это маленькая часть.

Лобков: Он будет ходить без мочки уха или ему пришьют?

Шалыгина: Я не знаю. То, что сейчас происходит, я об это ничего не знаю. Я знаю только то, что его затащили через забор «Сербского», все-таки на территорию психиатрии он попал. МЧСники говорили: «Нет, это не наш. Пусть его туда затаскивают».

Лобков: Зураб Кекелидзе, как я понимаю, туда выходил.

Шалыгина: Да.

Лобков: А какова была его цель?

Шалыгина: Он операцию как раз предложил, он продумал ее, он приехал, и они ее провели.

Лобков: Какую операцию?

Шалыгина: По выемке Петра с забора.

Лобков: Ему удалось уговорить его слезть оттуда?

Шалыгина: Его за руки стянули.

Лобков: То есть без директора они не могли решиться?

Шалыгина: Нет. Они говорили: «Сейчас приедет человек, который все решит. И мы сделаем, как он скажет».

Лобков: Вы не опасаетесь того, что Петр сейчас нарушает подписку о невыезде? Ведь он сейчас в Москве, а должен быть в Петербурге.

Шалыгина: А чего опасаться? Это же несущественно. Здесь есть задача показать ситуацию, в которой мы сейчас все находимся, потому что на самом деле каждого может ожидать такая участь. Ну вот как с Надеждой Савченко получилось. Мы же не знаем.