Почему в Чечне нет искусства

Тема трех девушек, которые уже 4 месяца находятся в СИЗО, стала сегодня основной. Кроме акции перед лицом министра, плакаты за освобождение панк-группы представлены в рамках проекта «Культурная единица» художника Арсения Жиляева.

Об открывшейся в Москве биеннале молодого искусства мы говорили с художниками Асланом Гайсумовым и Анной Титовой.

Дмитрий Казнин: «Когнитивный диссонанс» -  популярное у нас сегодня словосочетание. Нет такого, когда вас называют молодыми художниками, причем официально? Просто это такое определение, когда говорят: «Вы знаете, вы не настоящие еще художники - вы еще молодые. Когда вы повзрослеете, тогда и перейдете в высшую лигу». Как бы так это все выглядит или нет?

Анна Титова: Вообще, художник всегда молод, в любом возрасте. Я тут не вижу никакой проблемы. 

Казнин: Но вас ограничивают до 35 лет. 

Ольга Писпанен: Мне кажется, еще есть время. 

Аслан Гайсумов: Наверное, это ограничивается просто можешь ты участвовать в этом биеннале или нет. 

Казнин: Об этом и речь, да. То есть получается, что есть молодые художники, а есть те, кому за 35. 

Писпанен: Которые настоящие - ты это имеешь в виду?

Казнин: Которые уже художники без всяких приставок. 

Гайсумов: «Молодой» здесь, как мне кажется, воспринимается как особое видение тех или иных событий, мира. Потому что когда ты молод, ты видишь мир совершенно по-другому, нежели когда ты взрослый. 

Писпанен: А Анна, наверное, считает наоборот, что художник всегда молод. 

Титова: Нет, я просто не вижу в этом проблемы. 

Казнин: Не проблемы, а некого, скажем, неудобства. Что мы сейчас будем приводить примеры художников, которые уже в 19 лет были великими, да? Никто их в жизни бы не назвал «молодыми». 

Титова: Мне кажется, любой стереотип - это всегда неудобство. Это абсолютный шаблон, абсолютный стереотип. Это действительно определенная рамка, куда тебя записывают. Но это твое желание - ассоциироваться с этим или нет. У меня нет прямой ассоциации с этим. Это действительно определенный формат мероприятия, скорее всего. Но интересно, что говорит Аслан. Может быть, это действительно для организаторов какая-то попытка показать то, что еще не совсем сформировалось, именно в современном искусстве, в Москве, в России. Возможны какие-то эксперименты. В этом нет однозначности и это, наверное, интересно. То есть это как бы поле для экспериментов.

Писпанен: Вас в какие-то шаблоны загоняют?

Титова: В смысле?

Писпанен: Вы говорите о том, что это какие-то стереотипы, какие-то шаблоны. Участие именно в молодежной биеннале - это тоже какой-то шаблон? Вы должны что сделать? Прямо-таки эдакое, вычурное? 

Гайсумов: Я, например, туда тот проект, который у меня был. Я его не делала ни для молодого, ни для старого биеннале. Я туда послал проект, они его выбрали, и мы его выставили. Вот и все. 

Казнин: Мы видели, по крайней мере в каталоге, ваш проект, читали о нем. Там размышления о войне, ваш особенный взгляд на войну. Вы делали это где, в Грозном? Каким-то образом вам помогали? Власти, например. 

Гайсумов: Нет, я не живу в Грозном. Я из Грозного, но живу в Москве уже 4 года, и я это все делал в Москве. 

Казнин: То есть это воспоминание?

Гайсумов: Но я не стал бы брать какую-то помощь от властей. 

Казнин: Почему?

Гайсумов: Потому что этот проект говорит о самой власти. Он никак не являлся бы таким, если бы я брал какую-то помощь от властей, чтобы сделать его. 

Казнин: Это травма какая-то? Переживание детской травмы?

Гайсумов: Нет, я бы не сказал, что это детская травма. Когда началась первая война мне было 3 года, и мы там жили. Я рос в этой войне. 

Казнин: А вы пережили уже это? Вы будете и дальше работать с этой темой войны?

Гайсумов: Я не сидел и не думал, что я сейчас сделаю проект про войну. Это мои внутренние чувства, моя внутренняя потребность. Может быть я на 5 лет прекращу этим заниматься, а потом это чувство потребности опять появится и я буду продолжать. 

Казнин: Простите за такое вопрос, наверное. Но тем не менее, в Чечне сейчас много современных художников?

Гайсумов: Там вообще нет художников. Там вообще нет искусства. 

Писпанен: А почему? Они все уехали, или оно просто не может рождаться на развалинах этой войны?

Гайсумов: Там вообще образования нет. Сейчас очень большая проблема с образованием в Чечне. 

Казнин: С художественным?

Гайсумов: Вообще, в принципе. 

Казнин: Просто война обычно дает очень мощный внутренний толчок художникам. Например, после ПМВ появился целый ряд блестящих художников. 

Гайсумов: Находясь в Чечне, очень трудно, мне кажется, понять это. Для того, чтобы это понять, нужны какие-то знания и нужно что-то еще увидеть. Нужно увидеть каких-то других художников, чтобы понять, что я могу так же чувствовать или же что-то еще. Там есть художники некоторые, в классическом понимании этого слова - живописцы и так далее. Но это тоже очень все слабо. Современного искусства там вообще нет, и классического искусства тоже. 

Казнин: Печально это звучит, конечно. 

Гайсумов: Да.

Писпанен: Но хорошо хоть есть на молодежном биеннале. 

Казнин: Анна, вы вообще сравниваете свою работы с теми, которые выставлены на биеннале?

Титова: Если художник рефлексирует, то обычно он рефлексирует совсем на другие темы. То есть вот эти все рамки, которые вам так важны - как называется выставка, формат выставки - не важны, потому что работа художника - это такая черная дыра, которая засасывает зрителя. Она сама по себе автономна и самостоятельна. И если этого не происходит с работой, то это, наверное, тоже повод задуматься. Вот это все, что вокруг - это мишура, которая к смыслу работы имеет малое отношение. Странно, если бы у художников было сравнительное отношение. 

Писпанен: Совершенно не странно, Почитайте воспоминания. 

Казнин: Это совершенно обычно: все художники ставят другим «5», «2», «3», вообще отвергают искусство соседнего художника и восхваляют другого. 

Титова: Так это же не сравнение - это критика. Это совсем другое. Критика и сравнение - это разные режимы. 

Казнин: Вы критикуете то, что видите?

Титова: К некоторым работам я критически отношусь, да. 

Казнин: Ваши работы, на ваш взгляд, понятны были бы без сопроводительных объяснений, текста?

Титова: Их сейчас нет. 

Казнин: Вот я смотрю на вашу работу, читаю...

Титова: Вы какую работу имеете в виду?

Казнин: «Чулан», по-моему, называется. 

Титова: Да. 

Казнин: И именно текст раскрывает намного глубже. 

Титова: Вы ее уже видели?

Казнин: Я видел ее в каталоге. 

Титова: А в каталоге, если я не ошибаюсь, вообще-то эскиз. Вообще в современном искусстве присутствие очень важно. Современное искусство это не какая-то репродукция. То есть то, что ты видишь в интернете - это совсем не то. По крайней мере то искусство, которое мне интересно, подразумевает присутствие. Поэтому если вы пойдете и посмотрите, то очень интересно услышать, насколько она для вас понятна или непонятна. А в каталоге был не мой текст. 

Казнин: Так, как правило, и случается. 

Писпанен: Искусствоведы намного лучше знают работу автора. 

Казнин: Искусствоведы обычно очень глубоко объясняют обычно то, что создано художником. 

Титова: Стас Шурипа не искусствовед, а сам художник. 

Казнин: Я имею в виду кто-то, кто объясняет и смотрит на эту работу со стороны. 

Титова: Да, когда это делает какой-то другой человек, то подразумевается объективный взгляд. 

Казин: Вы рефлексируете на тему творчества группы Pussy Riot? Вы, в общем, одного возраста с этими девочками, которые сейчас сидят за решеткой, и при этом себя позиционировали и позиционируют как современных художников. 

Титова: Вообще я их знала, когда они были активистами. То есть художницами их стали называть после события в Храме Христа Спасителя. И как активисты, мне кажется, это вообще замечательно. И все вопросы и темы мне лично очень близки. Конечно, я сопереживаю. Как бы рефлексия - это немного другое. Рефлексия - это когда ты это непосредственно прочувствуешь лично. Например, Pussy Riot и их акция - это уже больше чем личное. Это публичное, социальное, это важные темы, затронутые для обсуждения в нашем обществе. 

Казнин: Аслан, вы согласны?

Гайсумов: Да, я полностью согласен с тем, что сказала Аня. 

Писпанен: Спасибо большое.