Юрист Transparency International Денис Примаков: прокурор нам сказал «Вы хорошо боретесь с коррупцией. Это плохо»

Кроме того, в силе оставлено и официальное предупреждение о том, что организация должна зарегистрироваться в качестве иностранного агента. Обсудили последствия этого решения с нашим гостем – Денисом Примаковым – юрист российского отделения Transparency International.

Кремер: Что означает сегодняшнее решение Замоскворецкого суда для вашей организации? Какие оно имеет последствия?

Примаков: Последствия несет скорее внешние, т.к. по уставу международной ассоциации Transparency International организация не занимается политической деятельностью. Раз мы сейчас признаемся субъектом, который занимается политической деятельностью, то будет вставать вопрос об исключении российского отделения из международного движения Transparency International.

Кремер: Означает ли это, что вы больше не будете получать финансирование?

Примаков: Мы не только не сможем получать финансирование, мы даже не сможем называться Transparency International.

Дзядко: Это некое внешнее последствие, но есть и последствие внутри России.

Примаков: Да, мы намерены оспаривать данное решение в Мосгорсуде в апелляционной инстанции, как будет получено мотивировочное решение. Я полагаю, что еще не все потеряно. Первая инстанция – не показатель.

Дзядко: По сути это означает, что вас обвиняют в том, что вы получали иностранное финансирование, теперь вы по суду еще и занимаетесь политической деятельностью. По факту это означает, что вы иностранный агент.

Примаков: В случае, если мы будем получать иностранное финансирование. Мы отказались с введением в силу этого закона от иностранного финансирования. Теперь мы должны решить, то ли мы подписываемся под это…

Кремер: И тогда к вам возвращается финансирование, но вы называетесь иностранными агентами.

Примаков: Да. Либо тогда мы меняем структуру еще как-то. Тут сложно поменять структуру, потому что аккредитация происходит раз в три года.

Кремер: Когда заканчивается ваша аккредитация?

Примаков: В 2014 году.

Дзядко: То есть получается, у вас еще был год. Как вообще сегодня в суде проходила дискуссия между представителями организации и прокурорами о том, что касается политической деятельности? Как прокуратура убеждала суд, что политической деятельностью вы действительно занимаетесь?

Примаков: Немножко смешное было зрелище, потому что единственная претензия в предостережение было то, что мы занимаемся антикоррупционной экспертизой. Это единственное, что было указано как политическая акция. Мы сослались на то, что сама прокуратура по закону вправе заниматься антикоррупционной деятельностью, но это не значит, что она занимается политической, потому что политической деятельностью запрещено заниматься в силу того же закона о прокуратуре.

Кремер: Как тогда в суде определялась политическая деятельность?

Примаков: Работники прокуратуры пошли другим путем: они стали доказывать, что и интервью на улице является политической деятельностью, круглые столы, интервью на радио…

Кремер: Не является ли по факту политической деятельностью, например, выступление на митингах Елены Панфиловой, председателя российского отделения Transparency International?

Примаков: Если она выступала, она выступала как частное лицо.

Дзядко: По факту человек, который выступает на митинге, который является политической акцией, становится участником этого политического действия.

Примаков: Елена Анатольевна не выступала на политических акциях.

Кремер: Если вернуться к определению, которое сегодня звучало в суде, как суд определял понятие «политическая деятельность»? Что это такое?

Примаков: В законе сказано, политическая деятельность выражена в политических акциях, направленных на изменение политического строя. Мы сказали, что мы соответствуем закону 273 о противодействии коррупции, есть национальный план противодействия коррупции. Наш устав соответствует тем положениям, которые закреплены в этих документах. На что нам прокуратура сказал, мы же не оспариваем, что вы не занимаетесь противоправной деятельностью, но даже положительный эффект, который вы оказываете, тоже запрещен, потому что получается, что он веден к изменению.

Кремер: То есть прокуратура таким образом приватизировала борьбу с коррупцией…

Дзядко: И сказала, что бороться кому-то другому с коррупцией плохо.

Примаков: Да, она сослалась на словари Ожегова и Ушакова, что такое политическая деятельность. Извините, это настолько широко. Тогда профессор политологии тоже занимается политической деятельностью.

Дзядко: У вас есть возможность обжаловать это в Московском городском суде. Если все-таки и там вы не добиваетесь успеха, что дальше?

Примаков: Мы должны пройти или все до конца инстанции в нашем российском суде общей юрисдикции и обраться в Европейский суд, или обратиться в Конституционный суд. Я, скорее, вижу второе, что мы в итоге и обратимся в Конституционный суд, потому что тут происходит коллизия между несколькими законами – закон о противодействии коррупции, закон в нынешней редакции о некоммерческих организациях и Конституция, которая нам гарантирует свободу выражения мысли, свободу совести и т.д. Поэтому скорее здесь Конституционный суд должен решить, что такое политическая деятельность, что такое политическая акция, потому что нигде в настоящем законе это не регламентировано.

Дзядко: Если Мосгорсуд оставляет сегодняшнее решение Замоскворецкого суда в силе, что происходит с организацией? Вы должны на стене повести табличку «иностранный агент»?

Примаков: Мы должны для этого получить иностранное финансирование. Пока мы еще его не получили.

Кремер: То есть вы должны вернуться к иностранному финансированию…

Примаков: И уже потом подать в данный реестр.

Дзядко: Если нет иностранного финансирования, в чем тогда проблема?

Примаков: Они предупреждают нас, что если, то. у нас же пока никаких санкций…

Дзядко: То есть это пока предупреждение.

Примаков: Да, но оно влечет внешние негативные последствия.

Кремер: Сегодняшнее рассмотрение было потому, что вы какое-то время назад все-таки получали иностранное финансирование.

Примаков: Да, в 2010-2011.

Кремер: На этом основании если вы отныне и вовек никогда не будете иностранного финансирования, сегодняшний вердикт суда будет  недействительным.

Примаков: Пока да, негативных последствий не влечет кроме того, что я сказал.

Дзядко: Мы из новостей, которые приходят практически в ежедневном режиме, знаем, что Transparency International не единственная российская НКО, которая через суды пытается бороться с этим ярлыком «иностранный агент». Вы с движением «За права человека» и другими организациями как-то объединяетесь, чтобы вместе добиваться своих целей, или вы действуете по одиночке?

Примаков: Конечно, мы объединяемся, проходят некоторые совместные консультации, но мы по-разному оспариваем, потому что в разных предостережениях разные претензии. Потом антикоррупционная деятельность является социально ориентированной. Я спросил, может ли быть организация одновременно социально ориентированной и политической, на что прокурор, то ли не зная закона, то ли просто его забыв, сказал, вы сначала зарегистрируйтесь как социально ориентированная. Для того, чтобы быть социально ориентированной, не надо регистрироваться.

Дзядко: Эти действия правоохранительных органов, бесконечные бюрократические, юридические формулировки, которые вы сейчас озвучиваете, очевидно, в суде их было в разы больше. Это все для того, чтобы Transparency International в России больше не было? Для того, чтобы Transparency International в России стала себя вести иначе?

Примаков: Это не только уже о Transparency International речь, а вообще о гражданском обществе. Закрутить гайки, закрыть рот гражданскому обществу, гражданскому активизму. Поэтому это не только вопрос к Transparency International. Мы, может быть, выживем, а может быть, нет. Нельзя зубную пасту затолкать обратно в тюбик. Если гражданское общество почувствовало себя сильным, ее сдержать на каком-то этапе можно, но потом можно дождаться более отрицательных последствий.

Дзядко: Отрицательные последствия – это что?

Примаков: Революция и всякое такое… Вы же понимаете, к чему все может привести.