«Если вы еще не приехали в США – то и не приезжайте». Физик Игорь Алексеев – о том, как из-за санкций в США перекрыли въезд в страну ученым-ядерщикам из России

Даже в разгар холодной войны, научные делегации регулярно ездили друг к другу, в том числе и советские физики – и ставили эксперименты в Брукхейвенской национальной лаборатории, которая теперь для них закрыта решением министерства энергетики США.

Сегодня российский министр образования и науки Дмитрий Ливанов обратился за разъяснениями к американцам, намекнув на то, что им же самим без наших физиков будет хуже. Официальных комментариев на этот момент от американцев пока нет.

О ядерном противостоянии России и США – пока что на паспортном контроле – мы говорили с физиком Игорем Алексеевым по скайпу.

Лобков: Игорь, каким образов вы узнали об этой новости – через информагентство, вам сообщили в персональном порядке?

Алексеев: Узнали вначале на уровне слухов. Это произошло в Национальной лаборатории имени Ферми, там как-то вроде бы кому-то сообщили, что не надо приезжать. А потом физики американские попытались у Министерства энергетики прояснить ситуацию. Наверное, неделю Министерство энергетики молчало и говорило, что разъяснения последуют. После чего был официальное письмо российским ученым из Брукхейвена о том, что если вы еще не приехали, то пока поездку стоит отложить неопределенный срок.

Лобков: А мотивация была какая-то?

Алексеев: Мотивации никакой не было. Есть это письмо, и мотивации там нет.

Таратута: То есть после слов «Не приезжайте пока, пожалуйста» стоит точка?

Алексеев: Да.

Таратута: Конец письма?

Алексеев: Нет, там есть еще один момент о том, что американским ученым запрещается ездить в Россию тоже до особого распоряжения, если это не связано … И список из трех пунктов, что если это не важно для американской национальной безопасности либо для распространения ядерных материалов.

Таратута: А что вы конкретно должны были делать, сотрудничая?

Алексеев: Работа. Я даже не знаю, как объяснить, есть крупные международные установки, на которых работают огромные коллективы. Там же приезжают только физики из России, там приезжают физики со всей Европы, приезжают физики из Индии, из Китая.

Таратута: Я просто хотела, чтобы вы перечислили проекты, если можно, которые сорвутся из-за противостояния.

Алексеев: Я надеюсь, что в итоге ни один проект не сорвется. Это все-таки не пятиминутное явление, будем надеяться, что это разберется в обозримом будущем. Один эксперимент – это эксперимент по столкновению тяжелых ионов и поляризованных протонов, это физика, связанная с устройствами микромира, это никак не связано с оружием или с чем-то таким. Это абсолютно фундаментальное исследование.

Лобков: То есть можно сказать, что политики «перебдели», как у нас принято говорить?

Алексеев: Я думаю, что нет. Я думаю, что на все министерства США пришла разнарядка хоть что-нибудь запретить, и они пытались найти самое то, что они считали безболезненным, что не связано непосредственно с бизнес-контактами.

Лобков: А способствует ли это, что люди возьмут билет в один конец и просто окажутся там же в Брукхейвене, только уже с другой стороны?

Алексеев: В какой-то мере способствует. Я бы сказал, что способствует, но в минимальной мере по сравнению с другими проблемами в отечественной науке.

Лобков:  В советские годы ведь тоже были серьезные периоды охлаждения, были «Звездные войны», были другие программы подобного рода, другие противостояния. При этом, как я понимаю, Фермилаб и Дубна постоянно обменивались делегациями и, по крайней мере, делали вид, что это их не касается. Или все равно касалось?

Алексеев: Мне тяжело сказать, потому что я несколько моложе. Я непосредственно этого не застал, совсем уж советские годы. Но, насколько я знаю, сотрудничество все время продолжалось. Наиболее активно оно было активизировано при Ельцине, а потом с приходом администрации Клинтона это начало потихоньку сворачиваться.

Таратута: Примерно с такой же ситуацией, как сейчас в научном секторе, столкнулась культура. Буквально по театральной линии начались проблемы. Совсем недавно был такой случай, когда один из театров Прибалтики, я говорю о Латышском национальном театре, решил не приезжать на гастроли в Москву. Речь шла о «Гоголь-центре», Кирилл Серебрянников, известный режиссер, написал гневное письмо, такое письмо обиженное, что не он присоединял Крым, и в этом смысле зрители не должны страдать. Как вы, ученые, смотрите на такую форму контакта с вашими западными коллегами?

Алексеев: С коллегами мы контакты постараемся поддерживать. Все-таки национальные лаборатории и структуры, подведомственные американскому министерству экономики, это не вся американская наука, это не такая большая часть. Университеты, насколько мне известно, контакты поддерживают, переписка с коллегами вся идет.

Лобков: А при этом не говорят ли вам США о том, что… Не секрет, что сейчас исследования делаются на распределенных вычислениях, где участвуют суперкомпьютеры, которые стоят в Тэватроне, в Фермилабе, в Брукхейвене и в ЦЕРНе, в том числе и в России. Вот подобного рода сотрудничество, я имею в виду обработка сложных результатов опытов, будет продолжаться, это вам не закрыли?

Алексеев: Пока нет. Пока весь виртуальный мир доступен. Закрыта очень простая вещь – я не могу сейчас туда поехать, причем не вообще в Америку, в университет можно спокойно ехать. Невозможно поехать в Национальную лабораторию, принадлежащую Министерству энергетики.

Таратута: Мы говорим сейчас об американской инициативе, о том, что запрет исходит оттуда. Вы помните, примерно год назад, когда были проблемы вокруг поправок закона об усыновлении, о запрете на американское усыновление, была совершенно обратная ситуация, когда ученых зарубежных не пускали на российские конференции, закрывали участие. Сейчас, в эту минуту российская сторона не проявляла какой-то активности? Речь идет исключительно об американской стороне?

Алексеев: Мне  такого неизвестно. Более того, в прошлом году на той конференции в разгар этих событий, на которой я был в Дубне, американские ученые были представлены.

Таратута: То есть все все-таки приехали?

Алексеев: Мне фактов неизвестно, поэтому я ничего сказать не могу.