Юрий Лоза: «Я работал и для президентов, и для братков»

Желнов: Юрий Эдуардович, первый вопрос позвольте задать мне, и он касается всего того последнего, всех тех контекстов, которые обсуждают в связи с вашим именем, и обсуждают вас как комментатора, в основном, причем отзывающего на самые разные темы: от оценки западных рок-звезд до вывода российских войск, советской авиации из Сирии. Не обидно ли вам, что о вас не говорят как об артисте, а если говорят, то я почему-то этого нигде не увидел и не услышал?

Лоза: Дело в том, что у нас вообще мало кому нужна музыка как таковая сейчас. И я приношу свои произведения, новые песни, я не люблю слово «произведения», но, тем не менее, песни на радио, а мне говорят: «Ты у нас в разделе «Ретро». Что ты нам принес?». Я говорю: «Как? Новая песня». «А куда мы ее всунем?», — говорят они. И я вдруг понимаю, что это честное телевидение, мне говорят: «Нет, не надо ничего. У нас есть программы: «Один в один», «Точь-в-точь», «Танцы со звездами», «Битва хоров с дельфинами». То есть у нас достаточное количество всего, вы нам как артист, в общем-то, не нужны». Вдруг выясняется, что я очень нужен как человек, который имеет собственное мнение. Мне сейчас поступило уже около 5 предложений на коммерческой основе комментировать все, что угодно. Ребята, я просто заболтаюсь, я же не журналист и не комментатор. Но, тем не менее, я воспринимаю жизнь очень философски и принимаю ситуацию как данность. Хотят от меня что-то услышать — пожалуйста.

Желнов: Но для вас это трагедия какая-то жизненная и профессиональная или нет?

Лоза: Для меня это возможность сказать то, что я думаю, почему бы нет? Я давно уже имею достаточно...

Желнов: Нет, то, что вас не воспринимают как музыканта актуального.

Лоза: Но почему же? Я прилетел из Америки вчера, я работал там как музыкант. Они понятия не имеют, что я что-то там еще и говорю. Это странное такое заблуждение, что если я не мелькаю в каких-то передачах, то я не занимаюсь своим делом. Ребята, у меня достаточное количество концертов, меня кормят мои песни. Они живут своей жизнью, и они мне дают возможность существовать безбедно.

Катаев: А в Америку вы из Крыма приехали, насколько я понимаю?

Лоза: Не совсем из Крыма. Я вернулся в Москву и улетел в Америку. Я был в Крыму, а потом в Америке.

Желнов: Редкий трансфер, кстати — из Крыма в Америку.

Монгайт: Вы в Америке работаете на русскую эмигрантскую аудиторию?

Лоза: Абсолютно, как и все наши. Когда они рассказывают, что они порвали каких-то иностранцев — это неправда, все работают на нашу аудиторию.

Монгайт: А почему, как вы считаете, вам, как и всем нашим, не удается порвать иностранную аудиторию?

Лоза: Потому что нас не продают как интересное явление. Мы воспринимаемся всеми как предатели западной музыки, и наше медиа-пространство делает абсолютно все. Сейчас поедет наш мальчик Лазарев, допустим, опять петь как они, опять едет не со своей песней, и я об этому уже кричу, говорю: «Братцы, Патрисия Кааас, заняв свое даже 15 место, едет в мировое турне, она интересна». А победитель наш, который спел западную песню, иностранную песню, он все равно пытается доказать ирландской домохозяйке, что он может как они, а не как мы.

Катаев: Так Пугачева выступила. Чего добилась? На этом же Евровидении.

Лоза: Пугачева? Я думаю, что Пугачева сделала для страны в 100 раз больше, чем все вместе взятые, потому что она показала, что в России хоть что-то есть свое.

Желнов: Юрий Эдуардович, я хотел вас спросить еще вот о чем: поскольку вы стали некоторое количество лет назад активным интернет-юзером, пользователем, то почему бы вам, собственно, если не берут на телевидение и на радио, вообще, мне кажется, это какая-то устаревшая концепция 90-х годов — ротация песен на радио. Так ли это важно? Почему вы не можете размещать в Youtube, в iTunes или еще каких-то носителях, куча существует всяких?

Лоза: У меня около несколько десятков тысяч подписчиков, я всем им задал в свое время один вопрос, я говорю: «Ребята, если я выложу песню, кто-нибудь заплатит хоть копейку?». Они говорят: «Нет». У меня высшее экономическое образование, я очень хорошо считаю. Я говорю: «Ребят, при моих затратах на песню, допустим, я за студию заплачу столько-то, плюс мои интеллектуальные какие-то вложения, заплачу музыкантам, которым тоже надо кормить свои семьи. Я истрачу большое количество денег, времени и сил на создание песни. Почему никто не хочет заплатить хоть что-нибудь? Если я выложу — будете платить?» — «Нет, будем слушать».

Монгайт: Но они потом поедут в турне.

Барабанов: Можно я продолжу эту тему, прошу прощения, но это получается замкнутый круг. То есть вы, получается, не пишете, потому что вам за это не платят, но когда вы приходите на телевидение, вам говорят, что вы ретро. Но вы ретро, потому что вы не пишете новое или не публикуете. Я посмотрел сегодня Википедию, может быть, вы поправите, так это или нет, но последний студийный альбом вышел в 2000 году. Это последнее, что там есть, с новым материалом.

Желнов: «Заповедные места».

Барабанов: Все остальное, что дальше выходило — это, так или иначе, сборники какие-то.

Лоза: У меня вышло несколько новых песен, я их выложил, вы все с удовольствием их послушали, люди, «Заповедные места» у меня было, «Вот и прошел год», я по одной песне, сейчас никто не мыслит альбомом. Альбомное мышление закончилось. Сейчас нет ни одной фирмы, я узнавал, которая бы выпускала компакты, никому это все не надо.

Желнов: Но есть так называемые ограниченные альбомы, там 6-5 песен, есть разные форматы.

Лоза: Нет, даже этот формат ушел в небытие, сейчас осталось что? Берется песня и делается ставка на нее, и она раскручивается. Все. Выход одной песни — это событие, раньше было событие выход альбома, а сейчас событие — это выход одной песни.

Желнов: Хорошо, где тогда эта ваша песня одна?

Лоза: Три песни я выложил новых недавно. Выложил «Заповедные места».

Катаев: Куда?

Лоза: В Youtube. Выложил, у меня сейчас вышла «Вот и прошел год», и вышла «Городские дворы», никому на фиг ничего не надо.

Монгайт: Может быть, дело в песнях?

Лоза: По-разному. Мне, например, позвонила Даша Донцова, и говорит: «17 раз ставила твою песню, она нравится». Может быть, она не нравится молодым пользователям, потому что я для них не пишу, я не пытаюсь сделать так, чтобы им понравиться. Я вообще не пытаюсь никому нравиться сейчас. Я живу сам по себе, я сижу на откидном стульчике в хит-параде, и мне там хорошо.

Барабанов: То есть вы примерно исповедуете ту же модель, что и Юрий Антонов, который тоже часто в интервью говорит, что у него есть несколько записанных альбомов, которые он не реализует никоим образом. Сначала отговоркой и аргументом было пиратство, а сейчас, в силу отсутствия компакт-диска как такового, мне кажется, пиратство — вообще такое слово... То есть сейчас интернет, легальное, нелегальное скачивание. То есть, получается, песни есть, в принципе, какая-то аудитория есть, просто надо до нее достучаться. Но вместо того, чтобы попробовать до нее достучаться, вам легче занять позицию такого наблюдателя, который лучше прокомментирует что-то другое. Так, получается?

Лоза: Понимаете, в чем дело? Громкая реклама нужна для того, чтобы песня выстрелила. Нужно найти своего этого зрителя, нужно хорошо эту песню сделать, сделать из нее какую-то подарочную упаковку, и плюс к этому добавить к этой песне энное количество какого-то скандала, может быть, как-то подтолкнуть эту песню.

Монгайт: А вы сейчас очень хорошо добавили скандала. Мне кажется, отличный момент для раскручивания песни.

Желнов: Да, с пиаром у вас все в порядке, чтобы песни продвигать.

Лоза: Вы просчитали меня совершенно. Я сейчас подумываю о том, чтобы выбросить несколько новых песен в Youtube.

Катаев: Может, стоит их продавать уже в интернете?

Лоза: Если бы их купили, они бы сегодня уже были в эфире, пока я не знаю, как их продать.

Монгайт: Вы говорите об эфире, вы не говорите об iTunes.

Катаев: В iTunes, знаете, Земфира, например, альбом там свой выпускала.

Лоза: Хорошо. Они будут в медиа-пространстве, эти песни, как только я пойму, как я на них смогу заработать.

Барабанов: Вы уже сможете заработать точно, если исполните их на концертах, которые, я так понял, у вас будут в ближайшее время в Москве.

Лоза: 15 мая у меня концерт в Москве.

Барабанов: В Yota Space, да?

Лоза: Да, в Yota Space.

Желнов: Да, мы приглашаем всех.

Барабанов: Но до этого у вас, в основном, концерты были в Домах культуры.

Лоза: Я через 2 дня вылетаю в Челябинск по делу, на концерт.

Катаев: Кстати, насчет молодежи. Многие мои друзья в фейсбуке моего возраста уже собираются к вам на этот концерт, а вы говорите, что вы неинтересны.

Лоза: Это другое дело.

Желнов: Да, ты идешь к Лозе — это таким мемом уже стало.

Катаев: Да-да-да, это уже круто даже.

Монгайт: Получается, что своей критикой мировых музыкантов вы, в принципе, каким-то образом вернулись в медиа-пространство, превратились уж, извините, в интернет-мема, то есть вы как Чак Норрис или Михаил Боярский, вы уже — имя нарицательное именно сейчас, в данный момент. Как это можно все-таки превратить нынешнюю сиюминутную популярность в медийном пространстве и в интернет-пространстве в деньги, как ее капитализировать? Вы же говорите, что вы об этом думаете. Какие у вас вообще есть идеи?

Лоза: Думаю.

Желнов: И вы сам экономист, да.

Монгайт: Что вам предлагают?

Лоза: Пока конкретно спеть песни за деньги мне не предлагают. Предлагают комментировать, я же сказал. У меня сейчас появился свой собственный час на радио, то есть я уже становлюсь радио ведущим, радио-блог  такой свой буду вести, уже веду, четвертый выпуск надвигается, но пока реализовать музыкальный потенциал — никому это все пока не интересно. Что еще могу сказать по этому поводу? Вы знаете, очень интересная реакция той же молодежи. Я работаю иногда на дискотеке, они когда начинают слушать, они реагируют замечательно. На студенческую аудиторию выходишь, пока они не знают, они сидят прохладно, но есть определенная часть людей совсем молодых, меня поразила совершенно. Я приехал, я работал на Дне рождении мужика, ему 50 лет, и он сидит с двумя детьми, и когда объявили мой выход, два его сына одновременно всунули в уши наушники и влезли в айпад. Они даже не собирались меня слушать, они не собирались даже понять, хорошо это или плохо. Я не интересен им по определению, априори.

Катаев: Может, вам продюсер нужен?

Лоза: Зачем? Я сам себе продюсер.

Катаев: Но так заработаете.

Лоза: А вы скажите, зачем мне деньги? Объясните. Зачем мне много денег? Я не затеваю никаких акций, я не собираюсь покупать яхты. Счастлив тот, у кого достаточно.

Желнов: Ясно. Юрий Эдуардович, вы сами себе противоречите. Вы говорите о том, что вы не размещаете на Youtube из-за того, что это невозможно капитализировать здесь и сейчас, и тут же говорите: «Зачем мне деньги?». Давайте определимся.

Лоза: Объясняю. Я вам рассказываю: за всякий труд надо платить.

Желнов: Вот, значит, нужны деньги.

Лоза: Но мне не нужны такие деньги, на которые покупаются яхты и дома, то есть у меня все это есть. Яхты у меня нет, но дом у меня есть.

Монгайт: Да, мы с вами соседи. Вы знаете?

Лоза: Да, я спокойно себя чувствую. Мне, в принципе, хватает, но я не хочу работать бесплатно из принципа.

Желнов: У меня к вам вопрос, раз мы затронули тему корпоративов, точнее, ваших выступлений публичных и закрытых. Когда последний раз вы работали на каком-то корпоративе и сколько раз за вечер вас просили исполнить «Плот»?

Лоза: Я пою «Плот» всегда в конце. Почему? Потому что «Плот» — универсальная закрывашка. Я очень долго капитанствовал в футбольной команде. Сколько бы ни было артистов, каких бы ни было, всегда все закрывалось «Плотом». После него как-то трудно вообще что-либо петь. Есть такие песни, которые рассматриваются как итоговые песни в любом концерте, к сожалению или к счастью, так случилось, что как бы ни строилась программа, обычно я ее сам режиссирую, предлагаю людям: «Скажите, пожалуйста, давайте сами проставьте песни так, как вам вздумается», все равно «Плот» стоит последним.

Желнов: А бывало так, что кто-то подходит и говорит: «Сейчас еще тысяча долларов, но спойте еще раз «Плот»? Это стандартная практика на корпоративе: башляют, и поете, и поете, и поете.

Лоза: Бывало. Честно вам скажу, бывало. Бывало просто подходили...

Желнов: Сколько раз? Рекорд какой исполнения «Плот»?

Лоза: Не знаю. Подходил просто так человек, без всякого пения, и говорит: «На, понравился». Один раз ко мне подошел человек, говорит: «На тебе цепь (и такая в палец толщиной из белого и желтого золота), хорошая пацанская цепь, хороший пацан носил, сейчас пацана нет, цепь осталась» и т.д. Я говорю: «Зачем?» — «Ты классно все, понравился». Одел, я так снял ее, к батюшке отнес в храм. Батюшка говорит: «Я ее освещу и крест на нее повешу». Такая отдельная тема.

Монгайт: Вы комментировали свадьбу Саида Гуцериева, вы теперь все комментируете, где вы сказали: «Дорогая свадьба — это заставить Монсеррат Кабалье выучить «Владимирский централ».

Лоза: Это не я, это анекдот такой есть. Я люблю анекдоты цитировать.

Монгайт: Но я его не знала, выглядело действительно как блистательная цитата. В какой-то степени эти ваши высказывания звучат, не обижайтесь, как зависть, потому что на свадьбе Гуцериева вы же не поете, и тех самых миллионов, которые предлагает Гуцериев Стингу, не получаете.

Лоза: Я пою на других мероприятиях, деньги платят. Гуцериев ко мне относится, может быть, не так, как к Стингу, может, он Стинга любит больше, чем меня. Есть люди, которые меня любят больше, чем Стинга, я знаю таких людей.

Барабанов: Но вы, кстати, конкуренты с Гуцериевым. Я так понимаю, что эта книга, которую вы нам раздали, она по большей части посвящена текстам.

Желнов: Да, у нас флешмоб такой, у нас у каждого лежит книжка Юрия Лозы «Научу писать хиты».

Лоза: Но я не трогал тексты Гуцериева. Когда я ее писал, Гуцериев еще не был поэтом.

Барабанов: Но просто очень интересно услышать, вы же так остро высказываетесь по разным поводам. Но я просто сталкивался с тем, что поп-артисты, в том числе и старшего поколения, сталкиваются с тем, что чтобы петь на станциях, принадлежащих Гуцериеву, надо как минимум одну песню с его текстами записать.

Монгайт: А сколько у него станций? Какие станции его?

Барабанов: Штук 5 или 6, включая «Шансон», что очень важно.

Желнов: «Весна», «Шансон».

Барабанов: Конечно. Вы к его текстам как относитесь?

Лоза: Я не знаю, тут нечего комментировать. То есть цепляться за них особо нечего. Допустим, есть тексты, к которым можно прицепиться, а у него я там смотрел, один раз мне не понравилось, рифма — подъезды и съезды, потому что «ботинки-полуботинки» я как-то не рифмовал никогда, считал, что это не рифма. Но, тем не менее, он считает, что это нормально, и кто-то это все поет. Но что интересно? На одной из его станций я был как приглашенный гость, звезда, и со мной сделали эфир. Я на этом эфире рассказывал о себе, и внутри этого часа прокрутили песню на стихи Гуцериева. И я так подумал: «Боже мой, как так интересно устроен мир. Пригласили артиста, композитора, у которого 100 песен, и не нашлось ни одной, чтобы поставить в этот эфир». А песню, девочка какая-то спела песню на его стихи, оказывается, это условие на его станции: раз в час должна звучать его песня.

Желнов: А вы бы спели за то присутствие на станции?

Монгайт: Если бы вам предложил Гуцериев исполнить песню на его стихи, взять в свой репертуар?

Лоза: Нет, не взял бы, нет, ни за какие деньги.

Монгайт: Это из принципа, да?

Лоза: Из принципа. Я сам делаю то же самое, и мне нравится то, что делаю я. Почему я должен петь на чужие стихи? Если меня попросят, я напишу свой текст, и он будет, мне кажется, с моей точки зрения, более соответствовать мне, чем текст Гуцериева. Есть, кому этим заняться.

Барабанов: Хочется вернуться все равно, я не удержусь, к теме, с которой все началось — The Rolling Stones, Led Zeppelin и т.д. Все ухватились за эти яркие фразы, но не боясь, что здесь присутствуют, в основном, люди, не разбирающиеся в музыке на уровне музыкальной грамоты, на уровне гармонии, не разбирающиеся в тонкостях, вы можете объяснить, что не так с Китом Ричардсом, прямо в терминологии музыкальной?

Лоза: Кита Ричардса давным-давно на протяжении всей жизни упрекают в том, что у него плохо настроена гитара. Он придумал универсальную отмазку. Когда ему в 20 раз об этом сказали, он сказал однажды в одном интервью: «Моя гитара расстроена настолько, насколько мне это нужно». Мик Джаггер был просто уже до косточек разобран. Майкл Джексон в одном интервью написал: «Я вообще не понимаю, как он стал звездой, он попадает ни в одну из нот». Это люди говорят, это не я. Мне перевели все эти цитаты. Когда Градский сказал, что он ушел с четвертой песни Aerosmith, потому что та не попадает ни в одну из нот, опять все промолчали.

Барабанов: Но 40 тысяч остались в этот вечер на концерте на Лубянке.

Лоза: Стоит сказать о том же самом Лозе, сразу: «Ты на них набрасываешься». Но если весь мир это говорит, почему я не могу это процитировать?

Барабанов: Юрий, а можно в продолжение этой темы, я просто хотел спросить давно уже: а вы считаете, что правильные ноты и виртуозное исполнение — это главное в их музыке? Или, может быть, все-таки главное — это некая энергия, эмоция, драйв, секс?

Лоза: Я вам скажу то, что люди ходят посмотреть на свою молодость, очутиться в том времени, что угодно, к музыке это не имеет практически никакого отношения. Я все время привожу, ребят, послушайте студийные колонки, возьмите студийные аппараты, включите ту же самую музыку.

Желнов: Но на Rolling приходит и молодежь, и молодые люди, конечно.

Лоза: Я знаю. Эта молодежь, их привели детьми, дети пришли с папами и т.д.

Желнов: Нет, там нет ностальгического эффекта, о котором вы говорите, Юрий Эдуардович.

Лоза: Хорошо, нет, вы можете как угодно это все воспринимать. Я вижу старых мальчиков таких, которые всю жизнь в одном и том же качестве, они не меняются. Допустим, если я беру любой отрезок времени, скажем, 1969-1979 год, ансамбль, допустим, Pink Floyd. Это колоссальный рост. Ноты — быстрее играть Гилмор не стал, но он стал играть умнее, вкуснее, гитара зазвучала по-другому. У Кита Ричардса она звучит точно так же, как он приехал первый раз, взял аккорд, и он так же его берет и через 50 лет. То есть они не меняются, они законсервированы, может быть, это и есть тоже хорошо. Все говорят — плагиат, мы говорим — традиция. То есть это старая фраза такая. Они работают с традицией, слава Богу. Я разве сказал, что это плохо? Пожалуйста, хочешь окунуться в то время — иди на The Rolling Stones.

Я, как профессиональный композитор, как профессиональный аранжировщик, звукорежиссер, слыша все это, у меня, давайте я вам сразу скажу, чтобы было понятно: один мой товарищ торгует и ставит вообще Hi-End-системы. И люди ему говорят: «Ты поставь нам Hi-End, я хочу послушать свою любимую музыку на хорошем звуке». Он говорит, я сразу их предупреждаю: «Ребята, я вам поставлю колонки, ты не будешь слушать ту музыку, тебе понадобится другая музыка другой глубины». Рок-музыку нельзя слушать в Hi-End. Почему? Потому что она сразу становится плоской. Если вы ставите хороший оркестр, Фрэнка Синатра берете на пластиночке, вы слышите, какая глубина этой музыки, вы ставите Венский симфонический оркестр.

Монгайт: Скажите, а вас можно слушать в Hi-End?

Лоза: Нет. На коленках сделано все, детский сад. То есть меня можно слушать так же, как всю рок-музыку — только на айфоне, на айпаде.

Роменский: Юрий Эдуардович, но вы все о каких-то динозаврах от рок-музыки Deep Purple, роллинги, Led Zeppelin. А что-то из нового вам нравится?

Лоза: Вы знаете, я следил, я изучал историю этой музыки, я видел все, и каждое новое поколение раньше приходило с новым видением мира, с новой информацией. Рок-н-ролл сменился роком, рок сменился новой волной диско и т.д. Все время новое-новое-новое и новое. И вдруг ни с того, ни с сего наступает новый век — и полная пустота, и пошла перелицовка.

Роменский: То есть сейчас вам ничего не нравится? Электронную музыку не слушаете?

Лоза: Электронная музыка тоже исчерпала себя. Пошла перелицовка, пришло поколение пользователей, и из поколения создателей вдруг пришло поколение пользователей. Смотрите, поют все, что раньше было написано, все перепето по 2 раза.

Желнов: То есть вы хотите сказать, что не появилось ни одного имени за нулевые?

Лоза: Я вижу интересные Maroon 5, классные, здорово сделано, очень современно, очень интересно. Уже в 1980 году, с 1980 года, когда поколение рока… а почему это поколение рока начало отходить? Потому что аудитория поменялась. Когда протестное начало ушло, то эти ребята, которые сидели и слушали по 15 минут, как Джимми Пейдж подносит руку к терменвоксу и убирает ее, то есть это психоделика называлась, они ушли. Люди стали просто слушать, и выяснилось, что те музыканты, которые раньше играли, они слабы с точки зрения технической, потому что нельзя сравнивать, допустим, музыкантов нового поколения, тех же гитаристов, не знаю, Нуно Бетанкур, допустим, не сравним с теми гитаристами, которые играли раньше, это уже другое поколение совсем. Джо Бонамасса,  которых сейчас слушаем. Бонамасса настолько современен, что бы он ни играл сейчас, это звучит современно.

Роменский: Но сейчас пользователи, значит, побеждают профессионалов, потому что я у себя дома за синтезатором могу написать песню, ее спеть, выложить в Youtube, стать гораздо популярнее, может быть, вас для определенного круга людей. Как вы к этому относитесь?

Лоза: Замечательно отношусь. Просто сейчас такое время пришло. Сейчас не надо, допустим, сильно заморачиваться на качестве, достаточно сделать продукт, который будет хорошо восприниматься. И есть, опять же, музыка для получения «Грэмми», а есть музыка для того, чтобы собрать максимальное количество лайков. Нам Gangnam Style этот, который просмотрело 5 или 8 миллионов, он ни в одну категорию не попадет в «Грэмми» просто никогда.

Катаев: А Адель разве тоже не нравится вам? Адель крутая сейчас певица.

Лоза: Да какая она крутая, ребята? Подумайте сами, ее нельзя сравнивать с теми людьми, которые действительно по-настоящему, с Хьюстон вы не будете ее сравнивать.

Катаев: Так, наверное, каждое поколение говорит.

Лоза: Почему? Нет. Возьмите сейчас любой альбом. Я вам так скажу, я всем говорю: «Ребята, попробуйте взять какую-то работу и перенести ее на 20 лет вперед за историю музыки». Вы возьмите ансамбль, допустим, The Rolling Stones, если бы он в то время не выскочил на сцену, а выскочил на 20 лет позже, его бы никто не заметил. Но если вы возьмете альбом 1995 года Chicago, допустим, когда они перепели мировые каверы, перекиньте его в этот год, он снова соберет все «Грэмми», он как произведение искусства гораздо выше.

Барабанов: То есть все-таки вы озвучиваете, мне очень нравится, это не массовый вкус, а вкус такого среднестатистического в хорошем смысле российского меломана. То есть он всегда предпочитает правильные ноты, виртуозное исполнение, виртуозные соло и вычищенную, грубо говоря, гладкую музыку, предпочитает какой-то эмоции, драйву, рифу.

Лоза: Одно разве другому мешает?

Барабанов: Очень мало, когда совпадает.

Лоза: Но смотрите, я смотрел концерт Бонамассы из «Карнеги холла». У него не было ни одной кривой ноты, зато была такая энергетика сумасшедшая.

Барабанов: Но не было бы Бонамассы без Би Би Кинга, без Джеффа Бека, не было бы его. То есть он вырос на их плечах, поэтому мне как раз кажется, что он дико вторичный, хотя он играет очень круто и безупречно.

Лоза: А теперь смотрите, когда Пол Гилберт, допустим, выходит...

Барабанов: Мистер Биг.

Лоза: Мистер Биг, он выходит, допустим, и играет те же самые кавера. Он играет и как Хендрикс, как Би Би Кинг, и как Бек, всех их может скопировать просто до нотки. Они бы никогда в жизни не сыграли так, как он — вот в чем разница. Мы прошли эту школу и пошли дальше, а некоторые остались в этой школе, понимаете?

Монгайт: Скажите, пожалуйста, вы подарил нам книгу, которая называется «Научу писать хиты». Вы не могли бы в двух словах рассказать нам, как писать хиты? Вы так легко отзываетесь о других, дайте нам этот рецепт. Скажите в чем его ключ?

Лоза: Вы прочитаете книгу, вы, во-первых, уже сможете написать текст и продать Киркорову — это первое.

Катаев: А вы знаете этот рецепт?

Монгайт: Подожди, сейчас шанс узнать все.

Лоза: Я рассказываю, я знаю, в этой книге все описано. Я здесь, в первую очередь, учу не совершать детских ошибок. Первое, чему пытаюсь научить, я хочу сказать: «Ребята, текст, профессиональный текст — это не поэзия». Мы знаем тексты, которые к поэзии не имеют ни малейшего отношения. Песня «Ой, мороз, мороз» — это никакая не поэзия, это суперпопулярная песня. Поэтому текст для любого человека, владеющего словом, знакомым с литературным каким-то трудом, это дело совершенно утилитарное: сел и написал. Поэтому можно просто так сесть и придумать все, необязательно для этого творческое вдохновение, ловить какие-то флюиды сверху. Нет, пожалуйста.

Монгайт: То есть сейчас, в принципе, вы при желании так в два счета пишете хит всенародно любимый?

Лоза: Нет. Хит — это другое. Хит — это количество просмотров, это надо попасть. Я пишу хит потенциальный. Потом уже дальше начинается раскрутка.

Желнов: А они вас как раз спрашивали о том, как попасть.

Барабанов: То есть это другая книга должна быть, наверное.

Лоза: Это другая книга. Песня, допустим, «Двигай попой» может стать хитом, хотя там текста нет.

Катаев: Что хорошего в этом?

Лоза: Это просто данность.

Барабанов: А вы не хотите, чтобы кто-нибудь для вас написал такую книгу, как сегодня нужно делать хиты, может, научиться чему-то, потому что явно, что идеального текста, с вашей точки зрения идеального текста песенного, идеальной мелодии, идеального исполнения, сейчас этого явно недостаточно, нужно что-то еще, как выяснилось и на вашем примере.

Лоза: Во-первых, очень много сопутствующих факторов. Самый главный фактор: наша страна расслоилась. Хоть музыкант и вертикальная профессия, то есть как и стоматолог, то есть мы поем для всех сверху вниз, но я прекрасно понимаю, пройдя эти слои, я работал и для президентов, и для братков. Поймите, что надо сейчас выбрать слой, для которого ты пишешь, и не пытаться сделать песню, которая угодит сразу всем. Если это раньше было возможно, то есть когда я работал в 1980-е годы, в 1970-е, страна была однородна, на одинаковых кухнях все одинаковые анекдоты травили, я писал вообще для всех. То есть сейчас мне звонят: «Напиши песню для мальчика». Я говорю: «Пожалуйста, я могу написать эту песню, но не хочу», по одной простой причине — не хочу писать песню для мальчика, у него завтра закончится финансирование, и песня умрет, а мне хочется, чтобы она звучала. А для всех я уже написать не могу, потому что страна расслоилась.

Роменский: А у меня к вам такой вопрос был: вы давали недавно интервью, говорили о том, что вас Балабанов буквально обманул, поскольку взял вашу песню «Плот» в свой фильм «Груз 200». Тогда же из ваших уст звучала такая фраза, что это было бы подобно тому, что если бы вам предложили сейчас: «Слушай, мы снимем рекламу нетрадиционных отношений, нам нужна твоя песня. Ее, песню, свяжут с этим». Это то же самое, вы сравнивали такой пример?

Лоза: Абсолютно.

Роменский: У меня к вам вопрос другой: на одном из ваших первых альбомов я нашел песню «Мой приятель — голубой». Там рассказывается, я так понимаю, о вашем товарище или о каком-то человеке, который не свинячит за столом, ведет себя прилично, поддерживает беседу, и он голубой, но, в общем, что же с этим, там поется, что и вы такой же?

Лоза: Нет, вы же понимаете прекрасно, что это шутка.

Роменский: У меня просто вопрос: как вы относитесь к той политике охраны традиционных ценностей, которую проводит наше государство и руководство страны?

Лоза: Я целиком за то, чтобы мы придерживались традиционных ценностей. Если мы их не будем придерживаться, то наши нетрадиционные семьи перестанут рожать детей.

Катаев: Да ладно, их всего 5%.

Лоза: Это вам кажется так. Их по медицинским показателям 1%.

Роменский: Подождите, то есть раньше вы готовы были признаваться и шутить на тему того, что ваш приятель — голубой, рассказывать об этом, теперь у вас другая позиция?

Лоза: У меня есть до сих пор приятели, которые явно придерживаются нетрадиционной ориентации. Если он ее не пропагандирует, не несет ее в массы, и не пытается навязать мне...

Роменский: Вы же этой песней несли в массы историю о том, что ваш приятель — голубой.

Желнов: Сегодня вы бы могли написать песню «Мой мальчик — голубой»?

Лоза: Нет, мальчик — нет. «Мой приятель — голубой»?

Желнов: «Мой приятель — голубой».

Лоза: Наверное, теоретически мог бы.

Барабанов: Это какой-то 1984 год, 1985?

Монгайт: Это очень смело для 1984 года.

Роменский: Это был 1983.

Лоза: Да, теперь смотрите, тогда это все укладывалось в рамки медицинских показаний, то есть тогда был 1%, сейчас их 10% уже в некоторых странах. А почему так происходит? Потому что это стало пропагандироваться.

Монгайт: Песня дошла до аудитории.

Лоза: Сейчас я бы уже не стал этого делать.

Роменский: То есть тогда вы были готовы пропагандировать, сейчас — нет?

Лоза: Тогда я не думал, что это станет такой проблемой, я тоже не безгрешный.

Катаев: Увеличилось количество?

Лоза: Да. Что это разрастется до таких пределов.

Роменский: А в чем принципиальная разность?

Желнов: А какой смысл учитывать конъюнктуру? Простите, если вы художник, то какая вам разница, чего где увеличилось в процентном соотношении?

Лоза: Объясняю. Если вы пошутили на какую-то тему, и вдруг выяснилось, что это совсем не шутка, то вы понимаете, что лучше больше не шутить, потому что эта шутка вдруг ни с того, ни с сего становится угрозой чему-то там: ценностям ли, жизни и т.д. То есть мы можем шутить на какие-то темы, зная, что это беззлобная шутка, что она не будет во вред. А здесь в данном случае я пошутил, и думаю, что зря, потому что это вдруг из шутки превратилось действительно в серьезную проблему.

Желнов: Ок.

Катаев: Простите, я все-таки дополню, вернусь к Алексею Октябриновичу Балабанову, меня этот вопрос волновал давно, я очень обрадовался вашему приходу. Дело в том, что это мой любимый режиссер, это мой любимый фильм — «Груз 200», и эта песня, которая там прозвучала, «Плот», вернула вас в современный какой-то контекст, она снова по-новому прозвучала, эта песня как раз-таки характеризует ту эпоху, которую показывал Балабанов, ту изнасилованную страну, вообще тот ужас, который творился во время Афгана. Что же вам так не понравилось то в этом фильме?

Лоза: Дело в том, что есть фильм «Сияние», мы его все прекрасно знаем, с Николсоном в главной роли. Это фильм вне времени, он об изменении психики человека, как человек сходит с ума, он фильм о маньяке. Балабанов тоже снял фильм о маньяке. Вы думаете, сегодняшний человек, который порезал на куски свою жену и выбросил ее на помойку, он чем-то отличается от того маньяка? Маньяки всегда одинаковые, они ведут себя абсолютно одинаково в любой эпохе и в любое время.

Катаев: Простите, вы сами сказали, что это фильм-патология.

Лоза: Это фильм о патологии.

Катаев: О патологии советского режима?

Лоза: Нет. Это фильм о патологии конкретного человека. Я жил в то время, были и маньяки, и был в это время и Сахаров, и был в это время и академик Лихачев. То есть время не влияет на количество в процентном отношении, маньяков столько во все времена.

Катаев: Подождите, там фильм не про маньяка, там этот фильм про афганский синдром.

Лоза: Там нет никакого афганского. Там есть психопат, никакого там афганского синдрома нет, там есть психопат.

Катаев: А музыка — «Плот», который абсолютно симптоматично звучит в этом кино, чем же...?

Лоза: Если этого психопата перекинуть в наше время, ничего не изменится.

Катаев: Но вы что, не рады, что эта музыка прозвучала в этом кино, которое тоже прозвучало?

Лоза: Я не рад, что мне говорят — фильм о времени снимаем, а снимают фильм о психопате.

Катаев: Конечно, о времени, шел 1984 год — этим заканчивается это кино.

Желнов: Но как-то вы жалуетесь, что вас не берут в современный контекст, а когда вас берут в современный контекст, вы недовольны.

Лоза: Нет, секундочку, давайте так: если мне говорят, что нужна моя песня для чего-то, я спрашиваю, для чего. Если вы говорите: «Снимаем фильм про маньяка, и нам нужна ваша песня», я говорю: «Ребята, давайте пока что без меня».

Желнов: Какая разница, если это стало событием? Фильм стал событием — это факт.

Лоза: Но меня обманули, мне сказали, что фильм будет о времени, а он оказался о маньяке.

Катаев: А он то и получился о времени, о советском времени.

Монгайт: Вы знаете, я бы хотела вернуться к вопросу о времени. Вы говорите, что нынешнее время очень сильно расслоило граждан страны, что раньше это был монолит, который вы понимали и работали для всех, теперь это очень разная аудитория. То есть с одной стороны, естественно, мой вопрос: кто сейчас потенциально ваша аудитория? Наверное, я читала ваш фейсбук, как ваше личное медиа, где вы говорите, что вас сейчас травят, и особенно это делает некая «пятая колонна», ненавидящая все российское до мозга костей. Но кто эта «пятая колонна»?

Лоза: Во-первых, не так...

Монгайт: Нет, это прямая цитата. Кто эта «пятая колонна», кто эти люди? Работаете ли вы для них тоже? Или вы этих людей вычеркиваете из своей жизни?

Лоза: Я работаю для всех, кто платит деньги и одновременно не пытается мне навязать какой-либо образ мышления, образ действий и т.д. Я просто прихожу и пою, делаю свою работу.

Монгайт: Во-первых, кто это, что это за «пятая колонна»? Во-вторых, каким образом они там могут что-то навязать? Вы же самостоятельно мыслящий человек, вас не то чтобы можно активно подтолкнуть к какой-то другой позиции, нет?

Лоза: Вы знаете, есть определенная часть нашего общества, которое против, допустим, этого, а есть, которые за.

Монгайт: Против чего?

Лоза: Есть ура-патриоты, и вы сами прекрасно знаете. Тот же берем Крым: 96% в Крыму говорят, что мы за, и в то же время 4%, которые кричат: «Вы все идиоты и ничего не понимаете». Как к ним относятся? Эта «пятая колонна» — это же взято откуда было? Это же перед войной.

Катаев: Испания.

Лоза: Да, перед войной, это как бы нарицательное, общее...

Желнов: Нет, значение термина мы понимаем.

Монгайт: А кого вы конкретно имеете в виду? Некие люди, которые ненавидя все российское до мозга костей, травят вас. Кто вас травит?

Лоза: Да никто меня, кто вам сказал? Да там нет такой фразы, кто вам придумал, сказал, что меня травят?

Монгайт: Это я скопировала копипастом из вашего фейсбука.

Лоза: Меня никто никогда не травил.

Монгайт: Слово «травля» было.

Лоза: Господи, да не было там слова «травля», потому что кто меня может затравить вообще теоретически?

Монгайт: Этим я и интересуюсь.

Лоза: Да чушь собачья. Я говорю, что есть «пятая колонна», определенная группа людей, которых называют «пятая колонна». Они сейчас собрались в городе Вильнюсе, недавно совсем, люди, которые пытаются улучшить нашу страну, живя там. Я об этом тоже написал. Как я к ним должен относиться? Они сидят и придумывают рецепты для страны, находясь за рубежом.

Роменский: А оппозиция, которая внутри России, она не «пятая колонна», то есть?

Лоза: Внутри России есть люди, которые настроены абсолютно оппозиционно. Этих людей я тоже отношу туда. Почему? Потому что они не видят ничего, кроме негатива.

Желнов: А кто конкретно, Юрий Эдуардович?

Лоза: Я не знаю, мне там конкретно...

Желнов: Но вы же следите за повесткой информационной?

Лоза: Посмотрите, в нашем цеху, допустим, сейчас Макаревича туда. Он встал и говорит: «Все мои коллеги стали глистами, потому что поддержали Путина». Екарный бабай, как так?

Роменский: Но Макаревич теперь «пятая колонна» для вас?

Лоза: А кто же он тогда для меня? Как я могу к нему относиться? Он меня считает глистом, потому что я поддерживаю некоторые преобразования в стране.

Барабанов: То есть это не поэтически, вы прям воспринимаете это как прямое определение, не как поэтический образ?

Лоза: Я понимаю так, что если человек говорит прямым текстом, если мне Макаревич говорит: «Кому ты на фиг нужен?», — мне говорит Макаревич. Я говорю: «Это тебе судить?».

Желнов: Он вам лично сказал?

Лоза: Конечно, он это написал, первый же отзыв был на публикацию. Я говорю: «Андрей, дорогой ты мой, — я ему тут же написал в ответ, — это не тебе судить, кому я нужен. Наверное, нужен тому мужику, который перешел улицу, чтобы пожать мне руку, той женщине, которая написала, что ваша песня спасла мне жизнь. Наверное, я им как-то нужен, но ты же не можешь об этом судить. Ты не можешь судить, допустим, правы или не правы люди, проживающие в Крыму. Если ты говоришь: Крым наш, и начинаешь потом ерничать — съезди туда и поговори с ними, я только что оттуда».

Катаев: И что? Это же не повод отнимать одну часть государства от другого, если люди за.

Лоза: Я объясняю. Это случилось в Косово, и это все поддержали. Если это стало нормой, ребята, давайте спросим тогда у населения Косово и спросим у населения Крыма, чем они отличаются друг от друга.

Роменский: Юрий Эдуардович, я был на концерте, посвященном как раз-таки второй годовщине присоединения Крыма к России, правда, не в Крыму, не в Севастополе или еще где-то, а в Москве. Очень интересный момент, вы знаете, в 4 часа, когда должен был этот концерт начаться, на площади на Васильевском спуске было очень много людей, невозможно было пробиться к сцене. Через полчаса, хотя концерт перенесли, в итоге он начался в 5, там практически уже ряды поредели существенно, я думаю, половина ушла. И очень много людей туда пришли за деньги. Мой друг и товарищ 27-летний шел, возглавляя колонну пенсионеров России, и ему говорили: «А если тебя журналисты будут спрашивать, говори им, что ты — молодежное крыло». Потом очень долго люди возмущались, что 300 рублей платят, как и 2 года назад.

Лоза: Вы понимаете, у меня были посты, в которых я этот ура-патриотизм разбабахивал в пух и прах. Меня никогда не относили к явным ура-патриотам, вы знаете, почему? Потому что негатив для меня негатив. И если мне не нравится что-то, я говорю, что это мне не нравится. Но есть определенная часть людей, которая абсолютно политизирована в одну стороны какую-то. Допустим, есть люди, которым все не нравится. Но, ребята, подождите, но я же езжу по этим улицам. Если я вижу, что плитка стала, допустим, ровненькая, и что здесь чистенько, я говорю о том, что стало чистенько. Если я вижу, что помойка осталась на месте, то я говорю: помойка осталась, ее неплохо бы убрать. Но люди, которые видят только помойку или только чистую плитку, понимаете, я писал об этом, я говорю: «Ребята, если вы из средств массовой информации...».

Роменский: А что в ура-патриотах вас не устраивает?

Лоза: Ура-патриот — это тот, кто пытается представить Путина форвардом, способным забить 9 шайб.

Роменский: Вы не верите в это?

Лоза: Чушь собачья.

Барабанов: Ребята все увели в политическую сторону, но вы все пишете в своем фейсбуке, мне интересно это бывает читать. Я, честно говоря, отношусь к поколению, которое помнит ваш успех в 1980-е годы, и сам слушал, прекрасно помню эти записи группы «Примус», если я не ошибаюсь. А вы сейчас исполняете эти вещи?

Лоза: Все исполняю.

Барабанов: Интересно, вы делаете это в современном звучании или стараетесь сохранить этот плоский, как вы выразились, дух?

Лоза: Я что-то уже переделал. У меня была своя студия, 15 лет все-таки владел собственной студией, я имел возможность переделать там, где было совсем плохо. Я как мог все-таки подтянул это дело, как мог. Но выше я уже просто не могу, потому что я ставлю, допустим, свою запись и Адриано Челентано, и я сразу вижу, что вложение денег другое. Во-первых, студия другая, во-первых, другие совсем подключения других людей. Смотрите, когда берешь Майкла Джексона, ставишь, сразу видно, что за этим Майклом Джексоном стоит Мистер Все под названием Кейси Джонс, который может пригласить Ван Халена для того, чтобы тот сыграл соло.

У меня этих возможностей не было, я все делал на коленках сам. Я пытался подключить, сколько мог, я брал профессиональных музыкантов, подтягивал, но у меня нет возможности, допустим, взять оркестр и сыграть оркестровую партию все-таки на скрипках.

Барабанов: Наверное, оркестровая партия в песне «Баба Люба», может быть, и не так нужна?

Лоза: Там она, может, не так нужна, но я бы туда действительно пригласил бы людей, которые играют на гитаре не так, как я.

Барабанов: Скажите, а зачем? Меня просто интересует, ведь это абсолютно ностальгический экспириенс, то есть в этом нет ничего, что как-то бы соотносилось с сегодняшним временем, это в чистом виде музей или нет?

Лоза: Вышла сейчас пластинка виниловая «Путешествие в рок-н-ролл», четыре они их выпустили, четыре винила в том виде, в котором они были тогда сделаны — это для музея. Я их не рекламирую, я говорю: «Ребят, хотите — слушайте эту фигню, я не хочу, я ее сам слушать не буду». Я взял сборник свой, я из того альбома первого взял только «Бабу Любу», потому что мне уже так, наверное, трудно будет спеть, пожалуй, может быть, даже невозможно. Наверное, так никому невозможно будет спеть, я вообще не слышал, чтобы кто-то у нас так пел, как я пел тогда. Я не слышал за всю свою карьеру, чтобы кто-то мог спеть так же.

Монгайт: Вы знаете, я хотела вас спросить про еще одну деталь вашей биографии, если мы уже вспоминаем период «Бабы Любы». Вы в одном из интервью говорите про то, довольно восторженно, как вы были еще, видимо, в юности солистом в ресторане, и у вас сохранилось три толстенных талмуда тех времен, где записано около тысячи песен. «Кабак — это великолепная школа, когда поешь песни на разных языках, проникаешься к разным культурам и стилям». К чему вы прониклись в то время и в какую культуру вы проникли тогда? И вы не стесняетесь этого этапа в своей биографии?

Лоза: Нет, вы знаете, это научило меня воспринимать музыку в целом. Оказывается, она разная. Ведь когда начинаешь, я когда начал играть на гитаре, я почему-то в то время был уверен, что настоящая музыка именно такая: бас-гитара, ритм-гитара, гитара и барабан. Когда я услышал, что можно, оказывается, играть музыку и без гитары, Карл Палмер для меня был шоком. Потом когда услышал «Картинки с выставки», я вдруг понял, что, оказывается, рок-музыка черпает что-то и может быть изложена совсем по-другому.

Монгайт: То есть вы их услышали уже после, да?

Лоза: Потом я пришел в ресторан, и вдруг выяснилось, что, оказывается, есть греческая музыка, есть армянская музыка. Мы играли 17 греческих песен, оказывается, бузуки — это великолепный, красивый инструмент.

Монгайт: А что это был за ресторан?

Лоза: В Алмате, ресторан «Казахстан», второй этаж. И вдруг выяснилось, что нам для того, чтобы завоевать зрителя, 17 казахских песен, целая культура, целый пласт, греческая культура — целый пласт, английскую надо петь обязательно, эти армянские надо петь, все надо петь, потому что иначе денег не будет. У нас было такое правило: если нам заказали песню, первый раз я ее не знаю — прощается, если пришли и заказали второй раз, а я опять не знаю — я лишался гонорара.

Монгайт: А сколько тогда платили за песню?

Лоза: 3-5 рублей.

Желнов: А кто сегодня ваша аудитория? И когда вы последний раз с большим или относительно большим концертом выступали?

Лоза: Выступаю постоянно, я по стране то езжу, я езжу со своим концертом.

Желнов: Но в Челябинске будете выступать когда?

Лоза: В Челябинске там какой-то корпоратив, какая-то компания в ресторане.

Желнов: Когда был не корпоратив, кого вы видели в зале?

Лоза: Я работаю на тех, кто воспринимает музыку вне моды. Молодежь, допустим, если я работаю только для той молодежи, которая понимает, что есть музыка модная, а есть музыка вообще, просто музыка, абстрактная музыка. Потому что есть всякие приставки к музыке.

Желнов: Но кого вы в зале увидели, Юрий Эдуардович? И где это было?

Лоза: В основном, люди среднего возраста, люди молодые, чуть меньше молодых, и люди моего возраста. Это люди, которые воспринимают музыку вообще. Им не надо какие-то приставки к ней подставлять.

Желнов: Сколько сегодня примерно ваша площадка человек?

Лоза: Куда позовут. Сейчас, я говорю, что работал, тысяч 50, наверное, было в Крыму.

Желнов: 50 тысяч?

Барабанов: Это сборный концерт, наверное?

Лоза: Нет, в Крыму сейчас на присоединении.

Желнов: Это праздник уличный.

Лоза: Правильно. Чтобы собрать, допустим, я не знаю, это надо какую-то серьезную пиар-акцию делать для того, чтобы собрать большую...

Барабанов: Но она сделана сейчас. У вас два вечера в…

Лоза: На 50-летие, у меня 3 тысячи, 4 тысячи собирались на эти какие-то пафосные концерты. Но так работают все в мире, мне 62 года, я 2 года как пенсионер.

Катаев: А можно, кстати, спросить в связи с этим, вернуться к тому времени, откуда приплыл ваш «Плот» замечательный? Скажите, пожалуйста, сейчас это обсуждалось, например, во время годовщины смерти Сталина в соцсетях, в том числе, как люди повально несут цветы на его могилу. Как многие готовы снова вернуться туда с песней, с радостью и пляской. Вы в этой колонне?

Лоза: Я в последнем или предпоследнем посте, который я писал о Пальмире, я говорил, что с легкой руки Сталина храм Христа Спасителя был снесен. Меня упрекали за то, что я поставил Сталина с «игиловцами» на одну ступеньку. Я до сих пор уверен, что Сталин и «ИГИЛ» — это зло примерно одного порядка. На меня так наехали все эти сталинисты: «Как ты можешь?». А так могу. Такой же варвар, который снес хренову тучу этих храмов, который снес строения, которые не строил.

Катаев: Но еще и убил миллионы людей.

Лоза: Еще и миллионы людей. Кстати, именно с легкой руки Сталина или с его попустительства два моих деда были расстреляны, а бабка 8 лет дробила камни под Карагандой. Потом когда она вернулась, мой папа носил ее в туалет, потому что она сама не могла согнуться.

Роменский: Вы себя рокером еще считаете?

Лоза: Да вы что, нет, что же, Боже упаси. Свят-свят-свят, да вы что? Какой рокер? Рок — это музыка протеста. В мире он умер в 1980, официально считается, рок умер. Почему? Потому что из-под этой музыки ушло протестное начало, которое оправдывало очень многое.

Желнов: А к какой тогда традиции, к канону вы себя относите?

Лоза: Я эстрадный артист, который выступал, я закрывал бардовские фестивали, закрывал блюзовые фестивали.

Желнов: Борис сегодня говорил до эфира про кантри, что вы один из...

Барабанов: Вообще вы больше всего похожи на кантри.

Лоза: Я не играл кантри музыку, ребята, я просто все умею делать, но мне очень сложно, потому что я не могу себя причислить и не хочу. Мне скучно, когда меня начинают к чему-то прилеплять, я все умею делать. Пожалуйста, надо кантри — сыграю кантри, я играл на разных инструментах, на студии надо подменить, бывало, музыкантов. Допустим, поет Буланова песню, выясняется — в конце пустовато. Я беру гитару, играю для нее соло. Подходит ко мне в Питере человек, жмет руку: «Вы тот самый Лоза, который Булановой соло сыграл? — «Да, я тот самый». «Спасибо, вы не зря прожили жизнь». Ладно, все, я понимаю, да. Если надо — пожалуйста, я взял бас-гитару и отыграл на басу. Если надо, я же учился на барабанах, я играл как барабанщик, если надо — пожалуйста, я сыграю на барабанах. Как бы студийная работа это подразумевает. Клавиши — сыграли клавиши, я не могу виртуозное соло сыграть на клавишах.

Желнов: Я хотел спросить сейчас про то, что появилось в интернете это сообщение. Я не знаю, это мем или не мем, но, очевидно, мем про то, что вы раскритиковали игру на виолончели Сергея Ролдугина.

Лоза: Я даже не знаю, кто это.

Желнов: Я хотел спросить: знакомы ли вы с Сергеем Ролдугиным, музыкантом?

Лоза: Я впервые слышу вообще это имя.

Катаев: Имя?

Лоза: Да.

Катаев: А его сейчас вся страна обсуждает.

Лоза: Понятия не имею.

Монгайт: Видимо, не вся страна. Скажите, пожалуйста, у меня есть некоторое такое субъективное ощущение, что будучи на той высоте популярности и узнаваемости фантастической вы, как бренд, узнаваемый почти 100%, после этого очень трудно жить, то есть все говорит о том, что дальше ты должен находиться на глубине депрессии. Потому что если один раз ты был на такой высоте, то дальше очень трудно удерживать себя в каком-то гармоничном состоянии. Скажите, как часто вас посещает отчаяние, что вы человек из 1980-х?

Лоза: Скажите, пожалуйста, я похож на человека, который находится в депрессии? Я был на высоте, 14 человек — штат, свой парк автомобилей, аппаратура, которая ехала вместе со мной, трейлер тащил. У меня был рекорд, мы за 45 минут ставили этот аппарат. Люди в костюмчиках, со значком «Юрий Лоза», я выхожу, стадион — все, как положено. После этого все сдулось, я совершенно такой же — весел, жизнерадостен, я уже пережил все это десять раз.

Монгайт: А вы не обижены на страну, которая сдула все это? Наверное, могло бы быть все иначе.

Лоза: А разве можно обижаться на дождь?

Монгайт: На дождь обижаться нельзя, на страну — легко. У меня ощущение, что вы были на нее обижены. Вы рассказывали в вашем фейсбуке, который источник цитат о вас, что в 1991 году вы выступали на баррикадах, в 1993 с ужасом смотрели на расстрел Белого дома, и в дальнейшем, судя по тому, что вы пишите, появилась «пятая колонна», несогласные, страна изменилась, расслоилось общество. По идее вы должны быть разочарованы.  

Лоза: Ничего подобного. Я пытаюсь воспринимать мир как мир, который не я создал. Он живет по своим законам, я не могу изменить этот мир. То, что я не могу изменить, я не пытаюсь изменить. Если я что-то могу изменить, допустим, рассказать человеку о жизни со своей точки зрения, могу просветить его, по четырем-пяти предметам могу преподавать, скажем так, разные предметы. Но изменить мир я не в состоянии, понимаете, в чем дело?

Катаев: В 1991-м вы верили в это?

Лоза: В 1991-м я в это верил. Я бегал на баррикады, я придумал название для страны.

Монгайт: Какое?

Лоза: Я думал, хорошо бы оставить название СССР, только поменять — Свободный Союз Суверенных Республик. Я мотался, я даже Елене Боннер звонил: «Можно ли мне куда-то выйти, на такие структуры, где я это могу…». У меня было столько всякой эйфории, а в 1993-м вдруг у меня все, я по-другому взглянул на этот мир. Увидел, что, нет, ребята, наверное, все-таки маленький человек — это маленький человек, он должен воспринимать как-то все-таки более объективно все.

Монгайт: То есть с 1993 по 2016 год вы жили как маленький человек.

Лоза: Конечно, маленький.

Монгайт: Как вы считаете, сейчас вашу позицию по разным вопросам, которую, вы говорите, спрашивают все медиа, предлагают деньги за комментарии, воспринимают всерьез?

Лоза: Нет, конечно. Чушь собачья. Кто я такой? Я ни на что не могу повлиять, я не могу даже объяснить людям, что я могу сказать толком. Я им объясняю-объясняю, они все равно говорят: «Чтоб ты сдох». Я думаю: Боже мой, да вы что, вы читайте мои комментарии. Так вот, я пытаюсь объяснить: «Нет, ты завидуешь». Говорю: «Кому? Мертвым политикам?». Мне говорят: «Ты завидуешь Немцову» — «Елки-палки, ребята, вы совсем с ума сошли?». Я же мертвым не могу завидовать.

Барабанов: Есть простой рецепт. На телевидение не пускают, на радио не берут песни, все плохо, нет смысла выпускать, с точки зрения реализации, песни, выкладывать их в интернет. Есть простой способ — преподавание, передавать опыт подрастающему поколению. Продюсерский центр, школа, академия — назовите как угодно — Юрия Лозы. Тем более, есть такой месседж — «Научу писать хиты». Есть, что рассказать, тем более, вы знаете, как строит гитару Кит Ричардс. Есть ли желание что-то в этом духе сделать?

Лоза: Знаете, сколько раз ко мне подходили мои коллеги, втихаря говорили: «Юрок, мы выросли на твоих песнях, мы их слушали» и т.д. Говорю: «Почему вы ни в одном интервью этого не сказали? Из всех музыкантов, которые ко мне подходили, только братья Крестовские сказали: мы слушали Лозу. Все остальные втихаря так: «Ты классный, мы тогда твой альбом затерли до дыр».

Катаев: Почему, как вы думаете?

Лоза: Потому что сами все стали такими великими, сами всему научились. И когда вы начинаете преподавать, вдруг выясняется, что люди, выходя из этого, вдруг начинают думать, что они сами все делали. Они тебя забывают моментально. У нас нет этой культуры. Я знаю очень многих людей, которые работали продюсерами, педагогами, кем угодно, потом выходя оттуда, тебе говорили: «Мы сами такие великие».

Барабанов: Разве в этом дело, что там они будут помнить? Важно же, что вы передадите этот багаж.

Лоза: Я напишу лучше книгу, тогда будет понятно, что это Лоза придумал. Потом они скажут, что они сами это изобрели.

Монгайт: А вам важно, чтобы вас слушали или вас слышали? Потому что мы слышали Лозу, мы здесь все слышали Лозу, вы фактически — объединяющий фактор для поколения.

Лоза: Я хочу, чтобы меня услышали.

Монгайт: А что конкретно? Вы могли бы очень коротко сформулировать этот месседж, который вы хотите, чтобы услышали, но он почему-то не доходит достаточно четко до аудитории.

Лоза: Ребята, если что-то недопоняли — переспросите, я поясню.

Монгайт: Исчерпывающе. 

Упоминаемая в программе организация «Исламское государство» признана Верховным судом РФ экстремистской, ее деятельность на территории России запрещена.