Ирина Прохорова о брате: может, Михаил просто проанализировал ошибки Ходорковского и не хочет их повторять?

Прохорова: Об этом и сам Михаил говорил много. Могу еще раз повторить. Опять же, если мы говорим о гражданской зрелости и какой-то социальной зрелости, мы, наверное, должны понимать, что должен быть какой-то временной момент от начала проекта до его подготовки и реализации. Мы же хотим все время какого-то чуда: вот завтра все, и расцвело. Если человек заявил, что он всерьез идет в политику, а человек такого уровня, бизнесмен и предприниматель, слов на ветер не бросает... Это ответственный шаг  и очень серьезный. Бизнес – рискованная профессия. Политика – еще более рискованная. Человек должен все взвесить. Если он говорит о том, что собирается делать партию, причем партию какого-то нового типа, извините за эту шутку, то вообще-то в два дня это не делается. Человек, который вступает в новую для себя зону, пробует, смотрит, получается или не получается модель. Первый опыт, специфика страны – это требует большого напряжения интеллектуального, не говоря, организационного. Понятно, что эмоционально может быть – человек встал на трибуну, размахивает флагами…

Желнов: Да, где фигура, собственно. Все-таки в политике важна личность.

Прохорова: Личность большого уровня имеет иногда большое мужество на некоторое время замолчать для того, чтобы потом выступить правильно, а не сотрясать воздух, а за этим ничего не стоит.

Казнин: Ну, это голоса, тем не менее.

Прохорова: Я все понимаю, но давайте мы как-то дадим человеку право реализовать что-то. Голоса, как мне кажется… Я может быть идеалист, но я считаю, что у людей есть здравый смысл и понимание. Они могут разочароваться на каком-то этапе, но, увидев, что что-то состоялось, вернуть доверие. В жизни и в политике «апс энд даунс» происходят все время. А идея, что рейтинг растет и дальше, и что человек не пробует, не ошибается – такого тоже не бывает. Как там кто-то говорил из великих, неважно, сколько человек падает, важно, сколько он поднимается.

Желнов: Ирина Дмитриевна, я бы сказал, тут немного хуже обстоит ситуация, потому что люди даже далекие от политики стали говорить о том, что Михаил Дмитриевич в сговоре с Кремлем…

Прохорова: Они это говорили с самого начала…

Желнов: Не все. Об этом говорили журналисты, политологи, но сейчас об этом, условно, говорят таксисты. Я сам недавно слышал такую реплику.

Прохорова: Если по телевизору все время об этом говорят, то и таксист заговорит. А я слышала разные мнения, и не только таксистов. У нас конспирологические идеи сильны в стране, у нас ищут шпионов, внутренних врагов, сговоры… Интересно, почему-то о сговоре других партий с Кремлем никто не говорит.

Желнов: Как это не обсуждается?

Казнин: Представьте, я голосовал за Прохорова. И что? Вот единственный вопрос, который задают люди, далекие от политики.

Прохорова: Я думаю, вообще-то на этот вопрос лучше бы ответил мой брат.

Казнин: Это естественно.

Прохорова: Я могу сказать следующие: какие доказательства несговора вы хотите получить? Чтоб его посадили рядом с Ходорковским, очевидно? Подтекст всегда вот такой. Жестокий. Что если человек умный и сдержанный, который понимает все риски, делает очень важное серьезное системное дело, то ему легче впаять что-нибудь такое… Это какой-то инквизиционный момент: если выплыл, то виноват, утонул – значит, невиновен. Я бы сказала, что пусть таксисты говорят пока не то, давайте мы дадим человеку возможность что-то сделать, и потом поговорим уже.

Казнин: Вы просто говорите, что поддержите его во всем. Вы не видите в этом какого-то противоречия? Ведь сейчас идет борьба за то, чтобы не было связи отца с сыном, чтобы не переписывали имущество на родственников и так далее. Как вы можете во всем поддерживать человека только потому, что он ваш брат?

Прохорова: Подождите, он что, сделал что-нибудь недостойное, и я должна клеймить его? Я пока этого не вижу. А потом… Я человек, травмированный советским опытом, я считаю, что близкие люди и друзья – это первые, кого я буду защищать, а потом – абстрактные интересы государства. Потому что я считаю, что государство – это и есть семья, родные, друзья, мы, а остальное  вторично. Мой долг – помогать брату в очень тяжелом деле. Я его уважаю, и я считаю, что он делает очень важное дело. Мы можем с ним ошибаться, или вы можете ошибаться в своих мнениях. Что хотите? Чтобы истории отречения… опять всплывали на повестку дня? Кажется, мы это уже прошли.

Желнов: Просто нет никакой яркости все равно. В публично политике есть то осторожничание, о котором вы говорили…

Макеева: Я перефразирую немного вопрос. Вы упомянули Ходорковского, и это на самом деле ужасный вопрос, который я сидела, готовила, даже не знаю, как задать, чтобы он ужасно не прозвучал. Но сформулирую так. Впечатление общества, которое может быть: если Михаил Дмитриевич самостоятельный политик, почему он не повторил судьбы Ходорковского? Почему не мстят за его эти самостоятельные намерения вдруг – оп – и забрать власть себе?

Прохорова: Ребята, у вас кровожадное сознание. Вам все равно не угодишь. Вам что так, что сяк, что накосяк. Все равно будете все недовольны. А может быть, он просто проанализировал ошибки Ходорковского и не хочет их повторять, но при этом оставаясь самостоятельным политиком?

Таратута: На самом деле так получается, что мы заставляем вас отвечать за брата. Но я хочу оговориться, я помню, как вы сидели в нашей же программе, на нашем телеканале в качестве его доверенного лица, вы входите в некоторый орган управления партии. В данном случае мы вас спрашиваем, как человека, который участвует, как самостоятельная единица. Мы просто не очень понимаем, чем занимается «Гражданская платформа» и задаем вопросы, насколько эффективна ее нынешняя деятельность. При этом мы понимаем, что Михаил Дмитриевич, ее руководство и партия в целом затаилось перед каким-то финальным прыжком.

Прохорова: Слушайте, я слово «затаилось»… Просто идет процесс строительства партии, и он сложный, длительный. Даже советская история партии, если внимательно читать, показывает, что складываются какие-то социально-политические структуры не сразу, не обязательно сразу это должно быть как-то ярко. Я понимаю эмоциональной жажды и театральных эффектов, это вещь замечательная, но я как не только интеллектуал, но и издатель, понимаю, что привязка к реальности… Прежде чем вы красиво сделаете жест, проходит большое время каких-то неблагодарных организационных и прочих вещей, разговоры с типографиями, искание книг, а потом – красиво, вот оно, мы что-то сделали. Здесь мне тоже кажется, терпение и понимание, что вообще-то не на деревьях растут булки, тоже очень важно. Может быть, наше такое нетерпение и внутренняя жесткость работает против нас.