Геннадий Бурбулис о личной ответственности за Беловежское соглашение, «крымском синдроме» и о том, чего не понимает Путин

19/03/2014 - 00:09 (по МСК) Тихон Дзядко

В гостях в программе HARD DAY’S NIGHT экс-советник Бориса Ельцина, бывший госсекретарь России Геннадий Бурбулис.

Дзядко: Я рад приветствовать нашего гостя. Это бывший госсекретарь России, советник Бориса Ельцина Геннадий Бурбулис. Добрый вечер. Геннадий Эдуардович, сегодня, конечно, главная тема очевидна. Субъектов федерации в России стало больше, мы все сегодня наблюдали послание президента Путина Федеральному собранию, затем концерт в самом центре Москвы. Что на эмоциональном уровне испытываете вы в связи с сегодняшними событиями? Какова ваша первая и главная оценка?

Бурбулис: Для меня это, прежде всего, личная ответственность, личная беда, личная тревога, переживание за то, как это произошло, почему это произошло и, самое главное, какие последствия могут наступить. Дело в том, что все эти дни и месяцы, с ноября, я все острее понимал прямую связь того, что происходило в Украине, России, в Европе и в мире, с событиями декабря 1991 года. И когда стараешься понять, почему это оказалось возможно через 23 года, я отвечаю сегодня как человек, который непосредственно принимал участие в выработке решения, в реализации этих решений, и все эти годы сохраняю в себе эту позицию лично ответственного человека.

Дзядко: Прошу прощения, что я вас перебью, сегодня Владимир Путин в своем послании говорил, что и Россия тоже виновата в развале Советского Союза. Говорил об этом как об ошибке. Неоднократно говорил о том, что это главная геополитическая катастрофа 20 века, и теперь, присоединяя Крым к Российской Федерации, мы, Владимир Путин, эту ошибку исправляем. По сути, он говорил о том, что он исправил и вашу ошибку тоже.

Бурбулис: Я думаю, что Владимир Путин не до конца понимает, что происходило с нашей страной и с нашей родиной в 1991 году, потому что есть в большой политике такая странная закономерность, она часто зависит от настроения и поведения конкретных людей. Иногда очень небольшой группы людей, иногда совсем немногих. Так вот 20 августа 1991 года должно было состояться подписание подготовленного в тяжелейших условиях со сложной и идейно-мировоззренческой и властной и личностной борьбой и дискуссией проекта договора о союзе суверенных государств. И если бы это случилось, мы имели бы сейчас другую историю России на рубеже 20-21 веков. Путч, который был и остается для меня политическим «Чернобылем» советской тоталитарной империи, лишил нас возможности обрести эту траекторию договорного, сложного, эволюционного перехода в новое историческое качество.

Желнов: Путин этого не понимает? Или что вы конкретно имели в виду, когда говорили, что он не понимает того периода истории?

Бурбулис: Мне кажется, что он по разным причинам фундаментальную, губительную, трагическую роль ГКЧП не воспринимает, по крайней мере, так, как воспринимали это мы. Потому что 22 августа мы потеряли последнюю возможность сохранить СССР в обновлённом виде, в той форме, которая задумывалась в нашем проекте договора.

Лобков: Геннадий Эдуардович, после провала путча была новая веха – Беловежское соглашение, вы были в Вискулях, как я понимаю, с Борисом Николаевичем Ельциным. И еще одна точка, где критикуется активно Борис Николаевич, это то, что тогда можно было получить Крым очень легко, буквально в бане. Это так. Просто забыли об этом сказать.

Бурбулис: Это принципиально не так. Никто не может сегодня осознать, что в декабре 1991 года ни один орган власти управления советской системы уже не функционировал. До этого у нас был договор с Украиной, заключенный в ноябре 1990 года. До этого у нас были соответствующие договоры с Белоруссией и Казахстаном. И мы рассматривали их как серьезную правовую основу для заключения нового договора. Путч решил нас этой перспективы, в Беловежской пуще никаких специальных разговоров о Крыме не было.

Дзядко: А почему не было отдельного разговора о Крыме? Просто забыли?

Бурбулис: А потому что речь шла о ситуации, когда надо было находить решение, позволяющее уберечь и удержать всех от передела советского наследства и, в том числе, непредсказуемой формы гражданской войны. Потому что 1 декабря Украина провела референдум и избрала президента, и закрепила свой суверенитет, совою независимость и свою территориальную целостность. Потому что мы в своем двустороннем договоре это тоже постоянно фиксировали. Еще один сюжет очень важный и принципиальный для всех уважаемых телезрителей: может показаться, что мы в Беловежской пуще имели какой-то выбор, что у нас была одна возможность, вторая, третья, четвертая, и надо было в согласованной форме найти самое оптимальное. Ничего подобного. Кравчук и украинская делегация категорически отвергла какие-либо возможности вернуться к формату нового проекта договора. И более того, там были еще такие фразы: «Мы после 1 декабря не знаем, где находится Кремль. Мы не знаем кто такой Горбачёв, у нас нет полномочий на такие обсуждения».

Фишман: Это, наверное, не отменяет, если говорить терминами, претензий. Вот Владимир Путин предъявляет претензию тогдашнему руководству. Тут не откажешь некоторой логике, когда-то Хрущев просто подарил, но мыслил в терминах одного государства. Вот государства распались. Кравчук стоял на своем, а вы, как руководитель России, если следовать этой логике, должны были не забыть об этом, подумать и сказать: «Нет, Крым наш».

Дзядко: Вы просто значения тогда не придали?

Фишман: Я просто транслирую логику, которая сегодня звучала.

Бурбулис: Нет, я готов согласиться с этой логикой, которую сегодня озвучивают многие энтузиасты того, что произошло. Но я еще больше хочу, чтобы и вы, и они, и все, кто сегодня задумывается о последствиях того, что произошло, чтобы мы вернулись в это время – в 1991-ый год, декабрь. Чтобы мы понимали, что мы имеем разрушенную экономику, мы имеем неуправляемую систему, и нам выяснять отношения по таким вопросам в этот момент принципиально было невозможно. Была реплика, она была отвергнута, и мы понимали, что если мы возвращаемся из Беловежской пущи ни с чем, то мы несем ответственность за этот непредсказуемый развал с угрозой насильственного передела советского наследства. И когда была найдено эта мягкая форма – и вместе с тем, как бы исторически английский пример и содержательный – содружество, я хорошо помню, как Кравчук встрепенулся, он сразу в голове начал перебирать, как отнесутся к этой формуле у него на родине. Он говорит: «Это, наверно, можно попробовать».

Лобков: То есть реплика про Крым была, я прошу прощения, вот вы сейчас сказали?

Бурбулис: Ну, конечно, была.

Лобков: А кто ее произнес? Там же вас было немного: Козырев, Шахрай, вы. Там немного было.

Бурбулис: Мы работали шестеркой, вот там, где самые важные и сложные вопросы обсуждались, это два первых лица трех республик.

Дзядко: И, соответственно, чья была реплика?

Бурбулис: Бориса Николаевича.

Фишман: А что он сказал?

Бурбулис: Кравчук сказал: «Такой проблемы нет. Мы имеем сегодня суверенную Украину, в границах которой мы имеем».

Желнов: А Борис Николаевич быстро отыграл, согласился?

Бурбулис: Да. И я всячески его в этом поддерживал. Потому что мы не могли уехать ни с чем. Мы не могли допустить неуправляемость ситуации с той самой угрозой за передел наследства советского, которое через несколько лет мы увидели в той же Югославии.

Фишман: Цена вопроса были самые Беловежские соглашения. Возрази один президент тогда другому по какому-то вопросу так, что они не согласятся, и все уже?

Бурбулис: Да, цена вопроса была не уклониться от ответственности за эту предельную ситуацию, в которой оказалась страна. Найти единственный, как я тогда был в этом убежден и сейчас, выход в этой матрице Содружества независимых государств, и дальше уже все пошло достаточно логично. Потому что выяснилось, поскольку не прилетел  Нурсултан Назарбаев, мы оказались три славянские республики, основатели Советского Союза в декабре 1922 года, и имели все исторические правовые возможности такие решения принимать.

Батанова: А почему в этой ситуации Казахстан тоже не очень активно выражает свою позицию. В частности, президент?

Лобков: Как и тогда.

Бурбулис: Мы, наверное, с вами можем ответить сейчас за Назарбаева. Он тогда присматривался и прислушивался, что может получиться. Но он оказался в этом отношении человеком вдумчивым, потому что уже 12 декабря он собрал 8 республик, и они приняли решение не присоединиться, а стать соучредителями СНГ. Это была особо такая правовая и исторически содержательная формула. Не присоединяемся, а становимся соучредителями. То есть они полностью приняли найденную нами формулу для реализации. Почему он сейчас? Мне кажется, что он имел порыв включиться в эту сложную ситуацию и, может быть, даже какие-то аргументы готовил, чтобы выступить посредником. Мне кажется так. Я лично с ним не разговаривал, но, видимо, такую его попытку реализовать не удалось, а она не совпадала уже с позицией, которую занимало руководство России. И мы сейчас, в принципе, видим, я бы так сказал, деликатную осторожность Назарбаева в этой ситуации.

Желнов: Горбачёв дня два назад, по-моему, вчера это было, в интервью сказал, что это большое счастье, что Крым возвращается в состав России. Вы согласны с таким мнением, и для вас это лично счастье?

Бурбулис: Очень давно события 1991 года в такой формуле озвучили, что «не имеет сердца тот, кто не переживает об утрате своей родины, распада Советского Союза, но и не имеет ума тот, кто не понимает, что в то время это было неизбежно». И я сейчас готов эту формулу применить. То есть сердцем я рад тому, что жители Крыма возвращаются в российскую действительность. Но умом я понимаю, что решения эти имеют последствия, которые трудно сегодня предвидеть, предсказать. Но мы не можем на них закрывать глаза. Еще одно очень важное обстоятельство, которое я в начале своей позиции хотел сформулировать: в 1991 году с распадом Советского Союза и с созданием Содружества независимых государств, принципиально изменился ход мировой истории. То есть Беловежский консенсус, каковым он оказался содержательно (это было консенсусным решением) завершил эпоху 20 века в форме изнурительной, разорительной для советской империи «холодной войны». Но мировое сообщество, да и мы с вами до конца не осознали систему тех ценностей, которые в этом событии содержались. Оказалось, что советская империя рухнула, «холодную войну» выиграл Запад, и можно торжествовать и ликовать. На самом деле рухнул вместе с советской империей тот миропорядок, который после Второй Мировой войны сформировался, и у которого были свои глубинные закономерности. Он рухнул. Наивное представление о том, что можно торжествовать и базовые ценности культивировать по тем правилам, которые окажутся доступными, было в высшей степени облегченным. Никто не догадался рассматривать Содружество независимых государств не как новые зарождающиеся демократии, а как травмированные социальные организмы, у которых этот самый яд имперский содержится внутри в психотипах поведения, в ограниченных, если хотите, навыках мышления, культуре памяти, в конце концов. И еще одно обстоятельство, которое я хочу принципиально  оповестить. Никогда бы не было того, что произошло в эту новогоднюю ночь, так мы скажем, если бы Беловежский консенсус не выразился в такой фундаментальной исторической реалии. Украина, Белоруссия и Казахстан в рамках Беловежского консенсуса добровольно отказались от арсенала ядерного оружия, и это тоже оказалось, если хотите, недооцененным. Потому что представить на минуту, что мы бы жили все 23 года и имел бы Лукашенко арсенал, имел бы Назарбаев арсенал, и имела бы Украина. Не знаю, трудно представить, как бы работала сейчас мировая политика.

Фишман: Так или иначе, мы будем крутиться вокруг  тех событий, никуда не деться. Но вы говорите, что сердцем вы рады. Я позволю себе усомниться, мне трудно в это поверить. Я хочу спросить. Кроме того, что рухнула одна эпоха, началась другая в истории России, и вы ее один из главных архитекторов, вы стояли у руля, сегодня, видимо, можно на этой эпохе, которую Россия начала, тогда ставить точку? По крайней мере, у нее есть уже конкретная новая граница, уже буквально на карте. Что вы думаете по этому поводу?

Дзядко: Мы услышали вопрос Фишмана о том, что сегодня, по сути, завершилась та Ельцинская эпоха. Насколько справедливо именно таким образом характеризовать сегодняшние события?

Бурбулис: Я не могу согласиться с тем, что завершилась Ельцинская эпоха, потому что то, что было сделано под лидерством Бориса Николаевича в 1980-90 годы, никакие целенаправленные усилия по реставрации таких ностальгических советских базовых ценностей не могут отменить того, что было сделано нами в те годы. Еще раз хочу настойчиво это подчеркнуть: мы нашли единственный выход, который позволил последовательно проводить сложнейшие реформы в абсолютно опустошенной стране. И идейно, и материально, и экономически, и финансово, и ресурсно. Во-вторых, у нас есть фундаментальный этап Ельцинской эпохи – Конституция 1993  года. И когда вы меня спрашиваете, как это понять из уст того самого Бурбулиса, что сердцем он вроде этому рад, я рад за каждого конкретного крымчанина, который оказался в эти 23 года практически обездоленным. Они не обрели ни новых возможностей жизненных,  и они не перестали жить этой памятью пусть даже такого советского унизительного прошлого. Я про эту говорю человеческую радость на личностном уровне. И когда я понимаю, что произошло чрезвычайное событие в истории 21 века, потому что на повестке дня стоит не разбирательство, кто, когда, где нарушал какие законы международного права, кто, когда восстанавливал, каким путем – так называемая справедливость. На повестке дня стоит вопрос о том, что Украина, Крым и Россия показали глубочайший кризис базовых ценностей сегодня мирового устройства и острейшую потребность находить новую форму выработки этого консенсуса ценностей и смыслов. Мы исчерпали и, между прочим, сегодняшняя речь или доклад Владимира Путина в этом отношении очень показательна. Вот с точки зрения ситуации очень убедительный и хорошо выстроенный аргумент. Но это аргумент не созидающего предложения России к миру, а это аргумент в той же самой стилистике. И я уверен, что нужно и можно, в том числе из этой России, из новой Россий, нашей России, задавать миру сегодня повестку дня, которая бы говорила не о сведении счетов, не о случайных каких-то договоренностях кратковременных. Это учит нас поиску базовых ценностей в мире абсолютно нового содержания.

Дзядко: Про сердце был задан вопрос, у меня тогда вопрос об уме в оценке сегодняшнего события. Вы говорите о возможных последствиях. Какого порядка, на ваш взгляд, эти последствия могут быть? Есть ли, например, на уровне бывшего пространств СССР другие части, с которыми может этот крымский сценарий сейчас сыграть?

Бурбулис: Во-первых, мы же с вами хорошо понимаем, что законы социальной психологии они не всегда связаны с рациональным, разумным мировосприятием. То есть может появиться «крымский синдром». И определенные намеки мы уже на это имеем, в частности Приднестровье. Во-вторых, я еще раз хочу подчеркнуть, Российская Федерация  образца 2014 года обретает не только эту историческую справедливость в трактовке сегодня классической, официальной, но и обретает очень много внутренних проблем. Эти внутренние проблемы могут людьми не пониматься, не осознаваться и  не переживаться.

Дзядко: А что вы имеете в виду? Поподробнее.

Бурбулис: Я имею в виду то, что уже несколько лет мы живем, так или иначе, в глубоко расколотом социуме, глубоко расколотом обществе. Более того, я имею в виду недодуманность сути и смысла советской империи, и когда я говорю что ГКЧП – это политический «Чернобыль», я имею в виду, что эта радиация имперская, как и физическая радиация: она то обостряет свое излучение, то затихает. И мы по разным причинам сегодня этот имперский синдром имеем. Вы же видели, в Крыму искренне люди говорили, что мы возвращаемся на родину, мы возвращаемся в СССР. Хотелось бы, чтобы этот восторг мы тут же сопровождали вопросом, а где же СССР наш? Почему мы возвращаемся туда, что по каким-то глубоким причинам перестало жизненно функционировать, и почему сегодня надо методично это воспроизводить? Хотя есть другая стратегия будущего России. И она созидательна, она конструктивна, она диалоговая, она партнерская, она  в хорошем смысле конкурентная, но она не может быть реваншистской.

Батанова: Вы говорите о расколотости общества, но в крымском вопросе, например, российское общество, опираясь на все социологические вопросы, и Путин в своей речи сегодня говорил, что никогда такого не было, чтобы было такое единодушие по поводу того, что Крым должен войти в Россию. Действительно, там какие-то цифры – более 91%. Когда решался вопрос о сохранении СССР, также было большое единодушие, но, тем не менее, по сути, вы пошли против воли народа. Не является эта ситуация как раз исправлением того, что было? Сейчас Путин, опираясь на людей, делает то, что они хотят. Условно, тогда вы сделали наоборот.

Дзядко: Я так понимаю, речь о референдуме. Большинство было за сохранение СССР, однако все пошло по другому пути.

Бурбулис: Что касается уникальной роли референдумов в определении судьбы народов, государств и в том самом вопросе о легитимности тех или иных действий, о признании или непризнании той или иной структуры процесса, связанного с функционированием властных органов. Референдум в марте 1991 года, во-первых, шесть республик бывшего Союза в них не участвовали. Во-вторых, Казахстан сформулировал свой вопрос, Украина сформулировала свой уточненный вопрос, и он имел в большей степени такой обобщающий характер. Но я могу вам сказать про другой референдум. Я могу сказать, что Беловежское соглашение, которое мы  подписали 8 числа – понимаю всю ответственность за происходящее. И если говорить чисто по человечески, нам было бы легче вернуться в Москву, сказать друг другу и Михаилу Сергеевичу, что Украина категорически не соглашается ни на какие новые вариации, и мы пока не знаем, что надо и можно делать. Мы от этого не уклонились. Но при этом легитимность была наша правовая, с точки зрения образования Советского Союза 22 декабря. Мы получили так называемую нравственную и социальную легитимность. Потому что ни один район, ни одна рота военная, ни одна партия, никто не пожелал оспорить и осудить это решение. Потому что оно оказалось для большинства людей, если угодно, приемлемо. Уже 12 декабря Верховный совет РФ денонсирует союзный договор двадцать восьмого года и ратифицирует Беловежское соглашение. И могу в этой связи рассказать очень важный для меня сюжет, потому что 12 декабря я был в Париже и встречался с президентом Франсуа Миттераном, передавая ему меморандум президента Ельцина о тех наших планах, намерениях и обосновании того, что произошло. Франсуа Миттеран – старейшина европейской политики, он сказал мне в первых своих словах, что мы представить не могли, что может быть найдено такое решение. Мы, то есть та самая семерка, которая бесконечно, ежедневно уточняла, как там Горбачеву помочь, что происходит в Советском Союзе, что там с Россией, с Ельциным. Они представить не могли, что может быть найден такого типа и уровня консенсус.

Фишман: Я по-прежнему хочу разобраться в ваших чувствах и эмоциях, и мыслях по поводу сегодняшних событий.  Вы переживаете  за крымчан, которые потерялись в этом безвременье между государствами, с одной стороны. А с другой стороны, вы говорите про потенциал социального раскола, реваншистские настроения, и что люди возвращаются в Советский Союз. Я все-таки хочу четко от вас услышать: вы согласны с присоединением Крыма, вы считаете это ошибка или неизбежность?

Бурбулис: В той ситуации, которая развивалась последние годы в Украине и приобрела форму майдановской революции с ноября, в той ситуации когда, по крайней мере, для большинства российских граждан доминирующей силой Майдана оказалась нацистская, агрессивная и вооруженная партия «Правый сектор».

Дзядко: Я прошу прощения, чтобы уточнить. Это вы так считаете, так есть на самом деле, или россияне так считают? И если вы считаете, что россияне так считают, то откуда у вас такое ощущение?

Бурбулис: Я же ясно сказал, в той ситуации, когда для большинства российских граждан этот процесс выглядел так, а не иначе, в той ситуации, когда в Крыму сложилась возможность публично обострить тему исторической справедливости, и она была, на мой взгляд, вполне сознательна и прагматично поддержана. В той ситуации, что проходил референдум с этим пусть официальным результатом, сейчас то, что Россия принимает Крым – это неизбежность, которую надо еще осмысливать по последствиям. И я подчеркиваю, что основой вопрос исторического испытания на этих переходах – это вопрос, как совместить справедливость историческую, как совместить свободу как высшую ценность, с ответственностью всех тех, кто в этом участвует за содержание и состояние власти и управления. То есть мы получаем сейчас очень серьезный вызов. И президент Путин, и наше большинство политическое, и то большинство населения, которое пока живет в этой эмоции человеческой, совершенно для меня очевидной.

Желнов: Я вас хотел спросить про люстрации, о необходимости введения которых говорят вот уже в нынешней Украине. Почему тогда этого не было в 1991 году, и считаете ли вы оправданной эту меру создания такого комитета на Украине сегодня?

Бурбулис: Во-первых, я не совсем понимаю стратегию и тактику нынешнего временного руководства Украины, не совсем понимаю логику, в том числе и принимаемых решений.

Дзядко: Они, судя по всему, и сами пока не понимают.

Бурбулис: Да. В этом, кстати, большая беда. Представьте, пожалуйста, уважаемые коллеги. Перед вами человек, который пережил трое суток августа 1991 года, человек, который уговаривал Ельцина ни в коем случае не выходить во двор, и тем более не подниматься на танк, чтобы зачитывать наше воззвание к народу. И Борис Николаевич настоял: мы на танке. Он читает воззвание. Через 20 минут все агентства мирового сообщества эти кадры сутки демонстрирует. Представьте, что если бы оказался один стрелок в округе Белого дома, что могло бы произойти. Я сейчас воспринимаю, что сейчас происходило и происходит изнутри того человеческого личного опыта, который мы прошли. Теперь, представьте, мы начинаем экономические реформы в условиях полнейшей разрухи. Я как первый заместитель председателя правительства, а правительство возглавлял Борис Николаевич 24 часа, каждые сутки подписываю подготовленную разнарядку, выемки из последних запасов госрезерва Советского Союза. Вагоны с мукой, цистерны с дизелем, по графику, под сопровождением персональным в те территории, регионы, в те регионы. И я смотрю на события украинские не как политический аналитик, не как человек, которому интересно, как это закончится, я смотрю на это, повторно переживая.

Лобков: Речь шла о том, что тогда можно было закрепить успех судом над КПСС, люстрацией и тогда бы мы не видели возращения, как говорят, «КГБ во власть», то, что пытаются сделать украинцы сейчас.

Бурбулис: Очень много раз этот вопрос задавался, кажется, лет десять назад мы с вами об этом говорили. Считаю, что у нас сегодня такой возможности нет. Что касается суда над КПСС, у нас был Конституционный суд и, к сожалению, его решения оказались настолько половинчатыми, что мы получили это наследство и до сегодняшнего дня. Что касается запрета на профессию и ответственность лиц, которые себя проявили в предыдущей истории. Ну, вот как быть. Нам говорили: «Почему вы сразу после августа не распустили все Советы и не объявили новые выборы, чтобы уже президент имел возможность, в том числе и эти радикальные реформы проводить на новой представительной базе?» Как мы можем распустить Верховный совет, если он три дня путча в абсолютном большинстве делал то, что было большим вкладом в том, что путчисты проиграли. Как мы можем его распустить, если Верховный совет ратифицировал в абсолютном большинстве Беловежское соглашение, понимая его неизбежность и необходимость. Как можно и с какой, если хотите, административно-кадровой скамейкой это можно было делать?

Батанова: Вот вы говорили, про вызовы, с которым придется столкнуться и России, и населению. Что вы имели в виду? Это какие-то экономические проблемы, это угроза изоляции международной, это угроза  «холодной войны», о которой говорят?

Бурбулис: Мне кажется, что самый серьезный вызов – это умонастроения людей. Это отсутствие сегодня у нас того самого образа будущего России, который мог бы быть источником консенсуса уже конституционного, как я называю. Потому что на самом деле стратегия будущего России в 1993 году на всеобщих выборах, голосовании о Конституции определена. И мы имеем эту базу, мы имеем правовую, ценностную, мировоззренческую, нравственную, духовную базу, я считаю в этом плане нашу Конституцию гражданской «Библией» российского современного общества.

Дзядко: А какой будет трактовка? Потому что история переписывается все время, и сегодня она была переписана в очередной раз. Сегодня многими, и это звучит в интервью, вы, Борис Николаевич Ельцин в Беловежской пуще воспринимаетесь как предатели, развалившие великую страну, не забравшие Крым, не создавшие новую какую-то формацию или создавшие формацию, которая продемонстрировала, что она не работает. Вот как те события воспринимаются сегодня многими. Какой будет трактовка в ближайшие годы?

Бурбулис: Очень хорошая реплика.

Дзядко: Не реплика, вопрос.

Бурбулис: Очень хорошая реплика-вопрос. Я считаю, что мы, и прежде всего я, реально ответственны за то, что мы не сумели в те годы заложить, может быть, самое главное с точки зрения реформ и самое важное – ту новую систему ценностей и жизненных смыслов. Когда основной упор по разным причинам оказался в восприятии на экономику (что для людей было испытанием от прошлого к будущему), требующую абсолютно новой формы деятельности (навыков конкуренции, соблюдения правил, законов), и что не удалось эту преемственность от нашего правительства передать новому поколению управленцев – вот одна из причин того, что сегодня мы имеем такие вызовы, сложные тяжелейшие проблемы на ближайшее будущее. 

Другие выпуски