«Слив фотографий обыска с помощью „Рен ТВ“ — очень четкий знак»: Константин Богомолов об иных целях дела Кирилла Серебренникова

Желнов: Костя, первый вопрос по поводу того, что вы всегда говорили, что ничего не стоит бояться, что сто заявлений было отправлено в прокуратуру на спектакль «Идеальный муж», что общий абсурд ситуации всё спасет. Но при этом, когда начались такие облавы Киселева на вас, на Серебренникова, вы сами признавались, что, в общем, поёжились, это некую неприязнь, тревогу у вас вызвало.

Константин Богомолов: «Русская либеральная интеллигенция адски глупа»

Две недели назад к Серебренникову пришли уже с другой, не информационной, а уже по-настоящему силовой облавой. Как вы считаете, абсурд ― еще метод? Вот так, сквозь призму абсурда смотреть на эту ситуацию? Либо уже такие тяжелые механизмы вступили в игру, что как-то по-другому уже нужно смотреть на всё происходящее?

Богомолов: На всё происходящее я в силу просто попытки сохранить психическое здоровье и бодрость духа всегда буду смотреть иронически, что бы ни происходило. Каждый борется индивидуально со своими фобиями, страхами, реальными или нереальными, каждый индивидуально справляется с той или иной ситуацией.

Это не отменяет возможности вступить в драку, это не отменяет возможности всерьез озаботиться своей судьбой, это не отменяет возможности заступиться всерьез за кого-либо. Но одновременно серьезное восприятие событий не должно торжествовать, не должно превращаться в некий трагический драматический пафос.

Желнов: Почему?

Богомолов: Почему? Давайте это так сформулируем: это мое индивидуальное мировоззрение. Я так смотрю в принципе на мир.

Лобков: Константин, вот понимаете, премьера, у вас приходят в первые ряды лощеные чиновники, среди которых прокуроры, возможно, следователи Следственного комитета со своими прекрасными молодыми женами. Они вам бурно аплодируют, а завтра не имеющие никакого отношения к ним омерзительные молодчики с зеленкой, в чинах или без чинов врываются, допустим, к вам, начинают что-нибудь громить и крушить.

В этой причинно-следственной связи можно жить? И потом на следующем спектакле тоже кланяться этим людям из Следственного комитета.

Богомолов: Я понимаю. Мы живем в этой причинно-следственной связи. И в этой причинно-следственной связи мы либо живем, либо как-то из нее вырываемся индивидуально, да? Пока она существует, мы в ней живем. И я в ней продолжаю жить, пока она существует. Если там есть причины и следствия, в чем я немножечко сомневаюсь.

Немзер: Костя, скажите, пожалуйста, понятно, что это ваш личный метод борьбы, эта ирония.

Богомолов: Это не метод борьбы.

Немзер: Скажите точнее, да.

Богомолов: Послушайте, давайте очень просто рассуждать. Я не борюсь, я живу.

Немзер: Метод взаимодействия.

Богомолов: Я живу так, как считаю для себя правильным, честным, интересным, нужным и так далее, и так далее. Как я чувствую, так я и живу. Я не пытаюсь выстроить, предсказать свою жизнь, какой она будет. Я действую по месту. Это мой способ выживания в окружающем меня мире.

Я думаю, что этот мир и этот способ выживания касается не только российского мира, русского мира или постсоветского мира, да? Этот способ выживания касается в принципе сегодня цивилизации, понимаете? В принципе это касается, на мой взгляд, цивилизации сегодня так или иначе. Я так живу.

Немзер: Это я понимаю, это ваш способ взаимодействия с этой реальностью. И действительно, совершенно необязательно ее как-то географически замыкать на что-то. Я хотела спросить всё-таки про этот самый абсурд, потому что вы действительно много раз говорили, что спасет нас то, что какая-нибудь чиновничья рожа, которая говорит нам про скрепы, плотно ассоциируется с падающим рублем и экономическим кризисом, и что это, в общем, нам всем большое везение.

Но не наступает ли в какой-то момент какая-то уже постпостмодернистская ситуация, когда для этого абсурда уже неподходящие декорации? Вот Бродский в какой-то момент говорил, что до какого-то момента он любил абсурд, а потом понял, что немножко вот уже…

Богомолов: Слушайте, вы уверены, что при исчезновении условных рож эстетика абсурда не будет торжествующей в этой жизни?

Немзер: Я ни в чем не уверена, я не знаю, я и спрашиваю.

Богомолов: На мой взгляд, она проникает гораздо глубже, чем энные правоохранительные органы или энные чиновники. Эстетика абсурда в принципе. И некая дестабилизация вообще ценностного мира. Она гораздо глубже и гораздо более сущностна, чем конкретные ребята, которые конкретно мешают конкретно кому-то жить.

Желнов: Безусловно.

Лобков: Можно конкретно? Вот за Серебренникова вступились, Миронов принес письмо Путину. Это чуть ли не как акт самопожертвования все восприняли. А вот скажите, вступились бы, допустим, вы цехом за Татьяну Доронину, которая… возможно, бухгалтерша, которая вообще главный герой русской литературы, маленький человек, да, вот этот Фирс несчастный, которого забыли, заколотили и забыли? Вы бы вступились за Доронину, за бухгалтершу Дорониной?

Вообще вы считаете, что то, что сейчас делается, цеховая солидарность?..

Желнов: Нет, есть бухгалтерша не Дорониной, есть Нина Масляева, которая как раз проходит по делу Серебренникова, тот самый маленький человек.

Лобков: Да, а есть бухгалтер у Серебренникова.

Богомолов: Я не подписываю писем. Это первое. Вот я не подписываю писем. Это моя личная позиция. Второе: что касается Татьяны Дорониной и ее бухгалтерши, я ужасно не люблю отвечать на такие абстрактные вопросы. Вы бы вступились за, значит, обижаемую собачку на улице?

Лобков: Ну и сравнили вы!

Богомолов: Наверно, в принципе, правильно ответить: «Я бы вступился, потому что надо вступаться за людей, надо делать хорошие дела, надо быть добрыми, надо быть защитниками, надо бороться с несправедливостью и так далее, и тому подобное».

Дальше, когда произойдет что-то с Татьяной Дорониной, не дай бог, с ее, не дай бог, бухгалтершей или с кем-либо еще в каком-либо театре, который мне может нравиться или не нравиться, я буду смотреть и действовать по месту, как я чувствую ситуацию, чтобы не навредить ни себе, ни месту, в котором я работаю, ни тому человеку, за которого я потенциально могу вступиться, что тоже может случиться, чтобы не чувствовать свою совесть больной или ущербной в случае тех или действий, да?

Есть огромное количество факторов, которые вступают в силу и в результате которых я выбираю ту или иную линию поведения. Разговор в режиме «надо действовать всегда так» или «надо действовать всегда эдак» я категорически не принимаю. Нет такой ситуации.

Я даже, что касательно христианских заповедей, не уверен, что в определенной ситуации я не убью, не украду или не сделаю что-то еще, понимаете? Ну не уверен я! Может прийти ситуация, когда я что-то совершу нехорошее, неправильное с точки зрения христианских заповедей, хотя вроде бы теоретически всячески поддерживаю.

Желнов: Костя, поскольку нет никакого гипотетического вопроса, есть конкретный пример Нины Масляевой, бухгалтера, того самого маленького человека, вокруг которого, собственно, вся русская драма и литературно, и театрально, и исторически крутится.

Богомолов: Ну ладно, ну тоже… Не преувеличивайте.

Желнов: Хорошо, смотрите: есть вот этот пример. Как вы считаете, должно ли как-то сегодня театральное сообщество, может, вы лично или ваши коллеги, объединяться и как-то отстаивать вот эту женщину, которая пока оказалась самой пострадавшей от ситуации?

Богомолов: Смотрите, насколько я знаю, театральное цеховое сообщество делает всё, чтобы помочь этому человеку, как и всем людям, оказавшимся в определенной сложной ситуации, помочь им выбраться из этой ситуации. Помочь им всеми легальными методами, да: с помощью юристов, с помощью адвокатов и так далее, и так далее. Возможно, помогают и с помощью каких-то закулисных разговоров, просьб, я не знаю.

Это делается, я уверен. Но мы находимся в сложнейшей ситуации, ведь вы же понимаете, что разговаривать со следственными органами в режиме «это хорошие люди, освободите их» бесполезно. А следственные органы в ответ говорят: «А у нас вот такие-то бумажки», например. Может быть, эти люди ничего не совершали, может быть, они что-то совершили.

Мы, люди цеха, допустим, находимся в глупейшей ситуации, в которой надо действовать умнейшим и тончайшим образом, чтобы напротив тебя не сел какой-нибудь жлоб, который в ответ тебе на все твои рассказы про то, какие это замечательные люди и как нельзя врываться с тем-то и с тем-то в такой форме в квартиры, скажет: «Ребятки, но закон для всех равен. У нас есть улики, доказательства, постановления». Вы же понимаете, что так это происходит.

Вот о чем можно говорить и о чем принципиально нужно говорить. И цех, к сожалению, на мой взгляд, не имеет достаточно ума коллективного для того, чтобы об этом разговаривать. Это вообще проблема артистически-театрального цеха. Он в массе своей в таком сложном диалоге с кафкианской реальностью глуп, да не обидятся на меня, а впрочем, пускай и обидятся коллеги.

Он глуп, потому что разговаривать надо о том, почему фотографии обыска оказываются в открытом доступе при помощи телекомпании «Рен ТВ». Почему так происходит, что это? Вот я бы не вопли по поводу самого факта следствия устраивал, а вопли по поводу слива пленки устраивал бы, потому что здесь возразить нечего! И это как раз очень четкий знак несколько иных целей тех действий, которые осуществлялись.

Вот об этом бы я разговаривал, например. И о таких вещах можно говорить во множестве. К сожалению, мы сами не являемся талантливыми юристами не в смысле буквальном, в смысле профессии, да, а внутреннего состояния. А если имеешь дело с такой реальностью, в которой ты живешь, с такой кафкианской реальностью, не надо быть Йозефами К. Не надо. Надо гораздо умнее быть.

Гликин: Константин, возвращаясь к вопросу о причинно-следственной связи. Вам не кажется, что она есть в том смысле, что стилистически то, что делаете и вы, и Серебренников, всё больше и больше выпадает из той стилистики, которая навязывается сейчас как бы политической элитой?

Богомолов: Вы знаете, я могу вам сказать, что был период, наверное, это где-то 2014 год, начало, половина 2015, а может быть, весь 2015 год, когда было очень тяжело людям, которые занимаются современным искусством, в частности, современным театром в России. Действительно, было ощущение целенаправленной кампании, как бы сверху инспирированной, с вывешиванием баннеров перед Министерством культуры, хорошо сделанных… Ну, плохо сделанных, плохо дизайнированных, но дорого напечатанных. С репортажами по всем возможным каналам и т. д.

Где-то полтора года последних я могу ответственно сказать, что давление на людей культуры, политическое давление очень ослабло, в общем, практически сходило на нет. Зачем было устраивать… Я сейчас не говорю ― я подчеркиваю, я крючкотвор в этом отношении ― о следственных действиях, они, насколько я знаю, идут с 2015 года, следствие не было закрыто. Я сейчас не говорю…

Желнов: Вы говорите про цензуру.

Богомолов: Нет. Зачем было устраивать «маски-шоу», зачем было устраивать такой показательный, демонстративный наезд со сливом фотографий? Почему нельзя это было сделать деликатно, умно? Зачем было запирать людей в малом зале «Гоголь-центра», отбирать у них телефоны и так далее, и тому подобное? Абсурд! Зачем было это делать?

Зачем людей культуры, которые за последние полтора-два года в хорошем смысле расслабились, было снова вводить в состояние такой агрессивной стойки, что нас снова сейчас будут где-то дубасить, мы сейчас все сомкнем тесно ряды? Зачем это было делать? На мой взгляд, это просто политическая глупость, вот и всё.