Александр Хлопонин: «Если Кадыров говорит, что будет хорошо – значит, будет хорошо»

Комментируя историю с ликвидацией свалки в Балашихе после звонка Путину в «Прямую линию», Хлопонин заявил, что проблемы с мусорными полигонами достались России в наследство от Советского Союза, в котором «все делалось с нарушением норм и стандартов». Вице-премьер подчеркнул, что ключевую роль в решении этой проблемы должен сыграть частный бизнес, который возьмет на себя обязательства по культивации полигонов, а на сегодня главный вопрос — этот бизнес заинтересовать.

Между тем, отвечая на вопрос о проблеме контрафактного и суррогатного алкоголя и комментируя историю с массовым отравлением боярышником в Иркутске в 2016 году, Хлопонин отметил, что история не имеет никакого отношения к обороту алкоголя, а вопрос лежит в области уголовного права. «Люди умерли, потому что в бутылку под названием боярышник какой-то подонок налил метиловый спирт. Преступление и убийство к алкоголю и медицине не имеет отношения», — подчеркнул он.

Говоря о проблеме выделения денег Чеченской республике, вице-премьер правительства сказал, что финансирование северного Кавказа, в целом, в три раза меньше, чем у некоторых других регионов страны. «Мы забываем, что Чечня – территория, где была война»,— заметил он, добавив, что в связи с этим регион испытывает серьезные трудности в области сельского хозяйства и образования.

Полная расшифровка программы:

Желнов: Александр Геннадиевич, насколько я понимаю, вы к нам приехали с совещания с Роспотребнадзором. Уже известно, что мэр подмосковной Балашихи ушел в отставку. Кого еще накажут за этот случай, который стал известен всей стране, когда новые дома строили прямо рядом со свалкой?

Хлопонин: Мне очень нравится, что у вас информация такая очень…

Желнов: Устаревшая? Или нет?

Хлопонин: Во-первых, не с Роспотребнадзором. Совещание было с Минприроды и другими соответствующими федеральными структурами. Вопрос касался не конкретного полигона или мусорной свалки. В целом на сегодняшний день, помимо…

Скажем, то, что было сделано по поручению президента как раз по этому полигону, который находится в Балашихе, Московская область доложила сегодня, что полигон закрыт. Для меня это тоже было неожиданностью. Чтобы закрыть полигон, надо еще колючей проволокой его обтянуть, поставить огромные бетонные плиты для того, чтобы никто ночью не смог туда проехать. То есть это целая, если хотите…

Желнов: Операция.

Хлопонин: Подпольная, собственно говоря, структура, теневой такой бизнес, с которым не так легко нам будет справиться, потребуется достаточно много времени. Но, тем не менее, что касается конкретного полигона, действительно, выявлены очень серьезные нарушения. Я уж так по секрету скажу: туда заходили, пилили болгаркой двери, так сказать, никто не хотел открывать, приходилось туда заходить со спецназом. То есть целая спецоперация была проведена для того, чтобы зайти на этот полигон и просто посмотреть, чем они там занимались.

Желнов: А кто прятался-то там?

Хлопонин: Я не могу весь ход следствия вам рассказывать, но действительно были серьезные выводы сделаны по итогам проверки, которая проведена на этом полигоне. Там изъято большое количество документов, там критические нарушения всех норм, правил захоронения, безопасности. Происходила подделка документов, и так далее, и тому подобное. То есть по отчетности туда завозилось в день 200 тысяч тонн, а на самом деле по 800–900 фур туда шли, сваливали, оформлялось по подложным документам.

Там много есть над чем работать. Я думаю, что это касается не только этого конкретного полигона. Мы сейчас займемся всеми нашими полигонами, которые мы закрываем по поручению президента и по решению правительства, поэтому задача очень большая.

Но в целом же мы сегодня обсуждали такую принципиальную, очень сложную проблему, которую надо решать. Московский регион, то есть Москва и Московская область, формирует в год около 11,5 миллионов тонн твердых коммунальных отходов, мусора, проще говоря. Сегодня мы можем закрыть все полигоны, просто весь вопрос: куда мы это всё будем девать, где это будем размещать? Это очень сложная задача, потому что не каждому человеку захочется жить около свалки.

Желнов: Да уж, да.

Хлопонин: Открытие новых полигонов ― это тоже, собственно говоря, очень серьезный и долгий процесс и согласования, и различного рода обсуждения, общественных слушаний. Поэтому сегодня главный вопрос ― каким образом мы, закрывая эти так называемые плохие полигоны, будем строить новые полигоны, современные, по самым современным технологиям, экологически безопасные? Для этого нужен проект, время, строительство и так далее.

Что делать в текущем режиме? Поэтому в основном обсуждали подходы и возможности по решению этой задачи.

Баданин: Александр Геннадиевич, мы еще спросим непременно, что делать, что придет на смену этим самым полигонам. Давайте про балашихинский конкретно поговорим.

Мы просто специально перед программой посмотрели собственников этого места. Там есть некое ЗАО «Заготовитель», вы, наверно, знаете, это формальный владелец этого полигона Кучино. Мы посмотрели его собственников. Там до семи офшорных компаний, они на Сейшелах. И есть два физлица с микроскопическими долями, некто Кузовкин и Левашов.

Отсюда два вопроса. Само по себе, конечно, немного комично звучит: семь сейшельских офшоров владеют кучей мусора в Балашихе. Как вы относитесь к этому? Нормально ли, что мусорным бизнесом продолжают управлять непонятные люди, скрывающиеся в офшорах? И конкретно про балашихинский полигон: вам известно, кто его бенефициар?

Хлопонин: Вопрос заключается в том, что почему-то если у нас крупными корпорациями, компаниями, торговыми центрами владеют собственники, которые находятся в офшорах, вас это не смущает.

Баданин: Не совсем так, была деофшоризация.

Хлопонин: Ребята, еще раз. Вот вроде вы современные, такие молодые, продвинутые. Офшор ― это не плохо.

Баданин: Это не плохо, я не говорю.

Хлопонин: Надо, чтобы офшор был белый, а не черный, бенефициар был прозрачен, понятен.

Баданин: Да.

Хлопонин: И нес всю отчетность.

Баданин: Да.

Хлопонин: Деофшоризация, законы о которой были приняты, как раз продвигает то, что независимо от того, где твоя собственность находится, в офшоре или нет, ты будешь выплачивать все налоги по месту того, где ты, собственно, ведешь свою основную деятельность.

Поэтому вопрос не в офшорах. Видите, вы сегодня, наверно, подслушивали наше совещание. Вопрос самый главный заключается в следующем: когда установлен объем нанесенного ущерба, а, по нашим предварительным оценкам, ущерб, который нанесен природе и экологии только этим полигоном, превышает два с лишним миллиарда рублей (эту цифру еще предстоит уточнять), то эту претензию надо кому-то предъявить.

Каким-то образом выясняется, что в момент закрытия полигона собственник сразу перемещается в офшор, в другие юрисдикции, и его невозможно найти, собственно, некому предъявлять претензии по этому накопленному экологическому ущербу.

Один из вопросов, который сегодня поднимался в том числе как порученческий пункт, ― это принять в правительстве соответствующие нормативные акты по деофшоризации всей деятельности, которая связана с ведением этих полигонов. Вы абсолютно правильно говорите! Я говорю, вы либо следите за нашими совещаниями, либо прослушиваете.

Баданин: Мы следим и прослушиваем.

Хлопонин: Молодцы!

Баданин: Так а кто владелец? Что, и мэр Балашихи не знал, кто владелец этого полигона?

Хлопонин: Я же не представитель следственных органов. Я вам еще раз точно отвечаю, вы абсолютно правильно…

Желнов: А это следственные органы сейчас будут устанавливать, кто владелец?

Хлопонин: Конечно. Они сейчас занимаются, конечно, этим. И Интерпол, и все, кто хотите, будут подключаться, потому что мы не можем найти владельца, потому что это обезличенные офшоры и так далее.

Еще раз говорю, там вопрос в следующем. Какое-то странное совпадение, которое мы видим: ровно в момент, когда наступает пик или граница полигона, когда он больше не может принимать, собственно говоря, отходы на свою территорию, превышает все нормы, странным образом собственник переоформляется. Либо сразу он в офшоре, либо начинает переоформлять себя в офшорную юрисдикцию, подставные лица и так далее.

Дабы этого не происходило, сегодня соответствующие поручения были даны. А кто там, мэр ли Балашихи или другие представители органов местного самоуправления…

Желнов: А подмосковный губернатор Воробьев тоже не знает?

Хлопонин: Коллеги, мы зачастую не знаем. У нас ведь компании, которые в офшорах размещаются, могут даже котироваться, собственно говоря, на биржах. Я говорю, одно дело ― офшор белый, где ты видишь бенефициара, мы можем вскрыть эту информацию.

Желнов: Ну понятно.

Хлопонин: А другое дело, когда это темные офшоры, теневые офшоры, где мы даже не можем… Какой-то клерк сидит в виде директора, где мы даже не можем понять, кто это такой, кто за ним стоит. Я думаю, что найдем.

Баданин: Чтобы с этим Кучино доразобраться. Как мы понимаем, сейчас лицензия у этого закрытого акционерного общества «Заготовитель» отозвана.

Хлопонин: Да.

Баданин: То есть они не могут ничего делать со своим полигоном.

Хлопонин: Да.

Баданин: Хорошо, а кто будет управлять этим полигоном, пока его не ликвидируют?

Хлопонин: Еще один очень интересный вопрос. Вот видите, какая история. Формально или официально эта земля принадлежит муниципальному району.

Баданин: Балашихе.

Хлопонин: Балашихе. Бизнесмену, вот этому так называемому «Заготовителю», земля отдана в аренду, и он формально арендные платежи в соответствии с законом выплачивает. После того, как мы отзываем лицензию и завершаем, собственно, его работу, полигон в какой-то момент должен быть, собственно говоря, закрыт. Собственно, прекращаются и все его полномочия. Так построено существующее законодательство. Он спокойно может дальше уходить и заниматься любым другим видом деятельности.

Вообще-то в идеале он должен был вести свою хозяйственную деятельность в строгом соответствии с нормативными требованиями по захоронению. То есть там должны быть соответственные отводы очистные бетонные. Но он стал собственником этого полигона в тот момент, когда полигон был почти наполовину заполнен. Исторически этот полигон, что называется, достался по наследству.

Если бы он попытался или мы попытались в тот момент ― хотя это надо было, честно говоря, сделать ― заставить его работать в соответствии со всеми требованиями и стандартами, то он должен был бы вложить очень большие средства в нормальное функционирование этого полигона, что в свою очередь привело бы к росту тарифов, в том числе по отношению к тем, кто транспортирует.

Баданин: Вы его как будто защищаете.

Хлопонин: Я его не защищаю. Я говорю, что мы не готовы к этому виду бизнеса. Я это говорю к тому, что я сейчас как раз не хочу ни на кого взваливать эту ответственность, хочу сказать, что правительство, мы к этой отрасли ― а во всем мире эта отрасль экономики достаточно большая ― оказались не готовы.

С девяностых годов мы попали в ситуацию, в которой вот этот клубок надо распутывать с самого начала. Поэтому я считаю, что здесь мы все должны заниматься этой проблемой.

Желнов: Александр Геннадиевич, вы сказали еще сегодня Росприроднадзору, что нужно проверить 14 мусорных полигонов, и по предложению регионов, соответственно, они должны быть ликвидированы. Во-первых, почему цифра 14? Ведь таких незаконных мусорных полигонов, наверно, сотни в стране. Есть ли у вас эта статистика? И если по предложению регионов их ликвидировать, то есть ли у регионов деньги на это, ведь проблема не сегодня началась?

Хлопонин: Они все законны. Мы с вами говорим о законных полигонах. Я не понимаю, откуда у вас слово «незаконные». Это первое.

Желнов: Хорошо, откуда число 14 тогда? Почему именно 14?

Хлопонин: Потому что у нас проект «Чистая страна», в рамках которого мы планировали в разных частях России закрыть несколько полигонов отходов. Это не только коммунальные отходы. У нас в Нижнем Новгороде есть три очень сложных полигона, у нас в Щелковском, в Шереметьево есть полигон, который мы тоже должны закрыть, рекультивировать.

И потом, не слово «ликвидация». Полигон вы не ликвидируете, вы можете его рекультивировать и, собственно, привести его в соответствие с нормативами и стандартами, чтобы это место дальше могло нормально существовать.

Желнов: Хорошо, сколько в стране таких полигонов, которые нужно рекультивировать?

Хлопонин: Их тысячи, которые сегодня существуют.

Лютова: Это законные, да? Мы сейчас говорим про законные?

Хлопонин: Конечно. А незаконные ― это свалки, это прямое нарушение действующего законодательства, за это надо штрафовать.

Желнов: То есть Балашиха прозвучала, но их тысячи на самом деле, правильно?

Хлопонин: По России.

Желнов: По России, да.

Хлопонин: Конечно. Их огромное количество. Только в Московской области было закрыто сейчас 22 полигона. Потому что они не соответствовали требованиям, стандартам, были переполнены, в них невозможно больше размещать.

Еще раз: закрыть можно. Это мы можем сделать легко. Дальше мы что будем делать?

Желнов: А деньги у регионов есть на вот это рекультивирование этих полигонов?

Хлопонин: Это отдельное проектирование, по каждому полигону нужно делать проект, делать типовые проекты рекультивации, а дальше смотреть в соответствии с ситуацией, что реально с полигоном происходит. Еще раз говорю, мы не подходили к этой теме. Эта тема накапливалась уже десятилетиями.

Желнов: А почему не подходили?

Хлопонин: Потому что это получили по наследству от Советского Союза. Эта тема… Половина полигонов, включая балашихинский, не новые. Это не полигоны, которые возникли сегодня или вчера. Это полигоны, которые мы получили по наследству. К сожалению, да, это всё делалось с нарушением  всех требований, норм и стандартов, которые существуют.

Желнов: То есть если бы не «Прямая линия» с Путиным и не этот вопрос, не скандал с Балашихой, эта тема бы не прозвучала так широко?

Хлопонин: Ну почему? Вы же слышали о том, что у нас проходит год экологии. В рамках года экологии мы эту тему как раз и всколыхнули. Мы первый раз говорим о том, что пора отряхнуться, пора почиститься. Уже невозможно жить, вот собственно говоря, в тех условиях, в которых мы сегодня живем.

А дальше мы говорим, что, безусловно, завтра мы на все полигоны и на всё денег не найдем. Это нужно создавать отдельный проект, надо делать концессии. Надо разрабатывать нормативную базу, надо отрасль делать живой. Так происходит во всем мире, она должна функционировать, работать.

Дальше самый сложный вопрос. Нигде в мире нет такого, чтобы это не отразилось на тарифной политике, чтобы это каким-то образом не повлияло на человека. Как вы завтра возьмете и скажете простому человеку, который живет в доме: «Итак, выбрасывать мусор». У него так в строчке коммунальных платежей есть уборка мусора. Ничего не изменилось, а у него вдруг выросла сумма в два раза. Он спросит: «А что для меня как для человека поменялось? Я как пакетик выносил, так и выношу. Что поменялось?». Он визуально не видит.

Поэтому надо очень выверенно подходить к этому вопросу. Если не нагружать население или не переносить частично расходы, этот тариф на человека, значит, мы должны сделать перекрестно, перенести на бизнес. Что такое перенести на бизнес? Это означает, что мы должны сейчас нормативы утилизации для бизнеса кратно повысить. Значит, бизнес приходит и говорит: «А что же вы нас в таких непростых ситуациях душите?».

Еще раз говорю, очень непростая дилемма. Мы ей сейчас очень аккуратно занимаемся по поручению президента и также будем обсуждать это с людьми, с гражданами. Никуда не денемся, проблему надо решать.

Лютова: Александр Геннадиевич, понятно, что проблему надо решать и это дело не завтрашнего дня. Но мы сейчас, когда готовились к эфиру, увидели, что у людей ― я сейчас вернусь к балашихинскому полигону ― возникают проблемы, в общем, уже сегодня.

Нам, например, написал наш подписчик, который живет в Пушкинском районе рядом с Царёвской свалкой. Он написал, что, действительно, балашихинский полигон был у них единственным местом складирования отходов, и теперь всё это поедет к ним. В отличие от Балашихи, у них ситуация такая: не дома построили рядом с огромной свалкой, а наоборот, свалка теперь приходит к ним.

Что делать при закрытии этим людям и с этими свалками сейчас? Как сейчас решать эту проблему, долгосрочную тем не менее?

Хлопонин: Если бы я был золотой рыбкой, я мог бы росчерком пера сказать: «Всё, ребята, вот завтра мы строим еще восемь мусоросжигательных заводов».

Лютова: Но вы не золотая рыбка, к сожалению.

Хлопонин: Я физически не могу их построить завтра. В любом случае это требует времени. Даже если у нас есть типовой проект, который мы сейчас реализуем, четыре в Московской области, один в Москве, один в Казани. И то, вы слышали, в Казани по поводу этого мусоросжигательного завода тоже были люди жутко недовольны.

Лютова: И в Подмосковье тоже.

Хлопонин: Вот опять, это наша традиция такая. Мы сперва услышим, потом напугаемся, потом долго это муссируем, а потом только начинаем разбираться. Такие заводы современные, это пятого поколения заводы, абсолютно технологичные. Они стоят в центре крупных городов. В Токио стоит такой завод, в Швейцарии такой завод стоит. В центре городов! В Швейцарии, по-моему, он вообще стоит в месте, где рядом находится Greenpеаce. Никаких вопросов по этому поводу вообще не возникает, по самым последним технологиям завод построен.

Поэтому, конечно, нам сейчас нужно выходить на проектные мощности. Мощность одного завода ― 700 тысяч тонн. Еще раз повторяю, Москва и Московская область формируют в год около 11 миллионов тонн отходов.

Желнов: А бизнес крупный в этом участвует? Кто главные мусорные игроки со стороны бизнеса? Кто инвестирует в создание?

Хлопонин: Сегодня бизнес в основном… Еще раз говорю, пока отрасль не сформирована. Нет правил прозрачных для этой отрасли и конкурентных условий для того, чтобы отрасль могла развиваться. Помните, сколько мы с вами энергетику отстраивали? Очень долго, это был процесс десятилетий, с тарифами, с потребителями, генерирующими компаниями и так далее.

Поэтому есть две задачки. Первая задачка ― сейчас, в год экологии, выстроить эту модель для государства, как этот сектор экономики должен работать. Это колоссальное количество нормативных актов, которые надо просто расписать. Они очень сложные. Начиная с того, как человека заставить или стимулировать, чтобы он разделял этот мусор, как простимулировать транспортников, чтобы они вывозили, как сделать так, чтобы вывозили только на полигоны. Это колоссальная нормативная база.

Вот только потом, если бизнес поймет, что это эффективно и у него достаточно рентабельности от этого бизнеса, он будет вкладывать свои деньги. Сегодня, когда мы, с одной стороны, зажимаем, не даем ему тарифы соответствующие, реально обоснованные, у вас никто из бизнеса пока вкладывать не будем. Значит, надо субсидировать.

Желнов: Давайте от свалок к алкоголизму.

Хлопонин: Слава богу, полегче тема пошла, да.

Пузырев: Да. Всё равно создается впечатление очень часто, что у нас управление какими-то процессами, особенно когда речь идет о проблемах действительно, происходит в ручном режиме.

Проблема употребления суррогатного алкоголя. Всё помнят про ту трагедию, которая случилась в конце года в Иркутске, когда умерли люди от употребления вот этих жидкостей для очистки ванн. Все их называют «боярышник», у них разные названия. После этого запретили розничную продажу.

Но мы посмотрели, мы видели, что тема борьбы с употреблением вот этих суррогатов поднималась в Госдуме еще в девяностые годы, то есть двадцать лет назад. Двадцать лет назад существовала вот эта проблема, все о ней знали, обсуждали на самых разных высоких уровнях, но пока не случилась иркутская трагедия и пока Путин не сказал, что необходимо с этим что-то сделать, ничего не происходило.

Создается впечатление, что если бы люди в Иркутске остались бы жить, всё по-прежнему так бы и продавалось по всем магазинам, люди ходили бы, покупали и пили эти «Красные шапочки» и так далее. Могут ли в нашей стране процессы происходить как-то не в ручном плане?

Желнов: Понятно, да. В системном.

Пузырев: В таком системном, да.

Хлопонин: Знаете, я с колоссальным пиететом отношусь к вашей профессии. Вы так умеете вывернуть вопрос точно наоборот, что я даже пытаюсь сразу… Что бы я ни отвечал, я оказываюсь в такой очень двоякой ситуации. Вы понимаете разницу между контрафактом и суррогатом?

Пузырев: Да.

Хлопонин: Вы, наверно, смотрели фильм… Как же он называется? Где он одеколон-то пил. Не «Бриллиантовая рука».

Пузырев: «Джентльмены удачи».

Хлопонин: «Джентльмены удачи», да.

Желнов: Да. Или «Ален Делон не пьет одеколон».

Хлопонин: Объясните, что мне надо сделать как государству, чтобы он не пил одеколон? Вот у вас есть потребность в одеколоне.

Желнов: Быть Аленом Делоном.

Хлопонин: Да. Вы пьете одеколон. Это моя компетенция, федеральных органов власти ― сделать так, чтобы вы не пили одеколон?

Теперь переходим. Еще раз, мы не будем говорить о контрафакте. Контрафакт ― это качественная продукция, с которой не уплачен акциз, или нелегальным образом она завезена или продается. А суррогат ― по большому счету, то, что производится подпольно. Что там люди намешивают в эту бутылку, мы не знаем с вами.

Пузырев: Александр Геннадиевич, я с вами не соглашусь.

Хлопонин: Секунду, я договорю. От чего люди умерли? Люди умерли, потому что в бутылку под названием «Боярышник» какой-то преступник, подонок налил метиловый спирт. Где он этот метиловый спирт взял и откопал, это надо сейчас выяснять, потому что, к сожалению, транспортировка и оборот метилового спирта, который является смертельным ядом, ― это опять вопрос недоурегулированности, мы должны в правительстве принять нормативный акт.

Соответственные поручения и президентом, и председателем правительства даны Минпромторгу, который отвечает за оборот, за транспортировку и перевозку метилового спирта. Начиная с того, что просто на вагонах надо писать, что это яд, включая то, что вагон должен быть опломбирован и тот собственник, который его перевозит, должен нести ответственность за сохранность этого метилового спирта, этого яда.

Это то же самое, как взрывчатку вы перевозите. Есть четкие нормативы транспортировки. Никому в голову не приходило раньше, что можно на станции «Москва Товарная» прийти, ночью залезть, открыть цистерну, скачать оттуда, собственно говоря, этот метиловый спирт и потом в подполье разливать. Это преступление.

К отрасли оборота алкогольной продукции это не имеет никакого отношения. Понимаете, люди, не знаю, кто они по национальности, где они это разливали. Эти люди совершили убийство. Это должно расцениваться, трактоваться как убийство, умышленное или неумышленное. Это к обороту алкоголя не имеет никакого отношения.

Баданин: Хорошо, Александр Геннадиевич, я по-другому спрошу.

Хлопонин: Да.

Баданин: Я помню истории своей молодости, своего детства.

Хлопонин: Бурной?

Баданин: Мою-то историю оставим в стороне. Я вырос в далеком сибирском городе, вы тоже там много жили и работали.

Хлопонин: Ага.

Баданин: Я видел этих людей, они ходили, покупали в аптеках эти боярышники не метиловые. Там был этиловый спирт, они покупали их в аптеках. Покупали с этиловым же спиртом всякие химические жидкости в магазинах и пили их. Это-то не проблема?

Хлопонин: Еще раз: вы опять всё смешали в одну кучу. Боярышник, который продавался и продается в этих аппаратах…

Желнов: Его пить можно, в общем, да?

Хлопонин: Он не смертелен. Его можно пить. Весь вопрос заключается в том, что под эгидой так называемой настойки, лечебной настойки люди фактически занимаются контрафактом. Они не уплачивают государству акциз, уходят от уплаты акциза, называя это таким образом.

Завтра вы скажете «зеленка питьевая», «йод питьевой». Вы не будете уплачивать с этого акциз, потому что вы отнесете это к здравоохранению, что это лечебное, профилактическое, и не будете уплачивать государству акциз. Вот что это такое. Стали наводить порядок.

Вы же поймите, это колоссальное сопротивление, которое мы преодолеваем. Собственно говоря, это лоббисты, я открыто вам скажу, которые на самом деле еще со времен… С фамилиями беда… Известный наш. Брынцалов, по-моему, да? Который целую империю себе построил.

Лютова: А кто сейчас эти лоббисты?

Хлопонин: Их очень много. Это деньги. Ребята, как только нормы прибыли от бизнеса превышают 200%, бизнесу законы, собственно говоря, не интересны. А когда 600% рентабельности от такого бизнеса, то люди готовы идти на любые преступления. Это не я сказал, это закон. Поэтому это колоссальный оборот денег, для которого люди идут на любые преступления, поддельные документы, ложные.

Как только мы попытались это систематизировать… Вы понимаете, система ЕГАИС не сегодня введена на алкоголь. Это то, что прорабатывалось и разрабатывалось еще тогда, когда эта сфера контролировалась налоговой службой. И только сейчас мы доводим ЕГАИС до розницы, понимаете?

То есть когда мы сделали на первом этапе, еще все как-то закрывали глаза, а когда мы пришли к ЕГАИС и в обязательном порядке внедрили его в розницу, когда ты не можешь в розницу больше продать, не учитывая этот продукт, то пока президент не стукнул кулаком, мы разные слышали аргументы. Что это нарушение прав человека, мы издеваемся над бабушками, которые эту настойку употребляют перед сном, потому что надо. Я говорю: «По два литра?». ― «Она на год вперед берет себе». И многое другое.

Пузырев: Вы сказали: «Пока президент не стукнул кулаком». А вот если бы президент не стукнул кулаком, был бы занят чем-то другим?

Хлопонин: Мы бы ее довели всё равно. Это не связано со смертью людей. Еще раз: преступление и убийство, то, что произошло метиловым спиртом, ― это убийство, еще раз повторяю. Это к алкоголю и даже к медицинским изделиям не имеет никакого отношения.

Желнов: Понятно. Настя?

Якорева: Вот вы говорите, что вы как государство никак не можете повлиять на потребление суррогатов. Но всё-таки есть один фактор, который во власти государства, ― цена на водку. Это предмет баталий. Минфин говорит, что нужно повышать акцизы, водочники говорят, что все массово перейдут на суррогат.

Как вы считаете, может ли как-то снижение или повышение цены на водку повлиять на употребление суррогата?

Пузырев: Да, сколько должна стоить самая дешевая водка в легальной рознице?

Хлопонин: Я еще раз говорю: для этого существует минимальная розничная цена, которая как раз исходит из, условно говоря, средневзвешенной себестоимости производства литра водки из этилового спирта. Плюс НДС, плюс издержки, которые существуют при производстве, плюс акциз. Вот минимальная цена. Плюс надбавка, которую торговые сети себе берут.

На сегодняшний день, по оценкам экспертам, ― еще раз говорю, мы поставили перед Минфином задачу до конца года правильно вывести формулу, согласовать, и чтобы она была публичная и прозрачная. Минимальная розничная цена составляет около 215–210, вот колебания. Вот минимальная розничная цена бутылки.

Всё, что ниже, произвести невозможно. Это значит нелегально, контрафакт. Либо идет субсидирование, так называемая недобросовестная конкуренция. Это когда регионы, которые получают акциз в региональный бюджет, начинают субсидировать своих производителей для того, чтобы она на полке стоила меньше. Но еще раз повторяю, водка не может стоить меньше минимальной розничной цены. Это сразу первый звоночек, чтобы посмотреть, откуда она.

Вы посмотрите, есть программа в телефоне, называется «Антиконтрафакт». Каждый человек сегодня может зайти в магазин, телефон приложить к этой бутылке. Он сразу увидит, легальная она, нелегальная, откуда взята, какой завод производил.

Баданин: Я так это и вижу, конечно, что в далекой сибирской деревне человек, который покупает минимальную водку «Добрый медведь» за 195 (не знаю, сколько сейчас минимальная цена)…

Желнов: Я думаю, что те, кто пьет боярышник, как-то без телефонов там.

Баданин: Я думаю, даже «Добрый медведь» без телефонов.

Хлопонин: Я не понял, вы что предлагаете? Я слышу ваши красивые слова, но еще раз говорю: в конечном итоге, если вы хотите так глобально посмотреть на эту проблему, то вообще вопрос лежит в другой плоскости ― в плоскости социальной рекламы, здорового образа жизни, здоровья населения, нормальных школ, нормального воспитания.

Это колоссальный пласт проблем, который не решается отраслью оборота алкоголя. Это решается культурой, социальным кодом, который надо воспитывать, менять у населения, рабочими местами, занятостью, нормальной зарплатой. Всё то, о чем вы говорите.

Лютова: А вот как раз о культуре. Я не раз в ваших интервью замечала, что вы говорите о культуре потребления алкоголя, которая в России, в общем, не очень сложилась, потому что в основном это крепкие напитки, не говоря уже о суррогатах, сейчас выносим их за скобки.

И вот здесь буквально сегодняшняя новость, попытка законодательно повлиять на эту культуру через ограничение по времени. Наверняка вы видели эти новости. Пивовары предлагают пиво продавать до позднего часа, то есть до 23 часов.

Хлопонин: А крепкий алкоголь запретить после 21 часа, да.

Лютова: Да, после 21:00. Вот как вы относитесь к таким предложениям? Они вообще могут сработать для культуры?

Желнов: И там еще вино в крепком алкоголе почему-то.

Лютова: Да, и вино тоже до 21:00, дальше только пиво.

Хлопонин: Вы знаете, сколько мы в стране потребляем пива приблизительно?

Баданин: Больше, чем всего остального.

Желнов: Больше, чем вина, да.

Хлопонин: Ну можете сказать, сколько?

Лютова: Литров на человека в год?

Хлопонин: Нет, вообще литров.

Лютова: Вообще литров?

Хлопонин: Я назову цифру. Свыше 10 миллиардов литров пива мы потребляем в нашей стране.

Лютова: Потрясающе.

Хлопонин: Вот вам, собственно говоря, колоссальный рынок, который существует. Есть пиво безалкогольное, а водки же не бывает безалкогольной. Есть еще много что другое, пивные напитки и тому подобное. Они и лоббируют, чтобы вечером можно было больше потреблять пива, чем крепкого алкоголя.

Еще раз вам повторю: никакими запретами, ограничениями вы никогда не решите ту задачу, которую мы с вами называем «культурный код». Это очень сложная дорога, которая связана с социальной рекламой, школой.

Баданин: Секундочку, чтобы уточнить. Культурный код оставим, а всё-таки вы как относитесь к этой идее? Пиво как должно продаваться и крепкий алкоголь?

Хлопонин: Я отношусь как к некоему вбросу информационному или как предложению какого-то сообщества, пусть это будут пивовары или кто угодно, которое не имеет пока что решения.

Баданин: Хорошо, время продажи должно остаться неизменным?

Хлопонин: Я считаю, 21:00, а дальше надо прекращать продажу алкоголя.

Баданин: 21:00, а позже нет.

Хлопонин: Не надо.

Желнов: А сейчас до 23:00.

Лютова: В Москве.

Желнов: То есть вы всё-таки считаете, что в девять вечера надо эту лавочку закрывать.

Хлопонин: «Свинья грязь найдет», говорим мы всегда.

Баданин: Есть такое.

Хлопонин: Поверьте, я же прекрасно понимаю, что захотят ― найдут у таксистов.

Желнов: Ох вы как, да.

Хлопонин: Я еще застал то время, когда у нас были запреты. Всегда водку можно было взять у таксистов в любом таксопарке.

Желнов: Я бы не называл свиньями этих людей, которые нелегально ходят, но окей.

Хлопонин: А я их не называл свиньями. Я говорю: «свинья грязь найдет», при чем это здесь?

Желнов: Понятно. Александр Геннадиевич, а вот если вы говорите про культуру алкоголя, вот это ограничение, сейчас оно 23:00, мы поняли, что вы считаете, что 21:00 должно быть ограничено. Оно сработало? Культура повысилась от того, что теперь ночью нельзя купить алкоголь?

Хлопонин: У вас со слухом плохо или у меня действительно с дикцией плохо? Я еще раз повторяю: культура пития ― это процесс.

Желнов: Это процесс, вот уже несколько лет есть это ограничение.

Хлопонин: Это выстраивается поколениями.

Желнов: Хорошо, как сработала эта мера?

Хлопонин: Да никак. Ребята, никак, еще раз говорю: никак. Это поколениями, потому что не просто запрет нужно вводить. Это воспитание.

Баданин: Так а зачем тогда запрет ввели?

Хлопонин: Я вам расскажу лучше, может быть, это для вашего общего кругозора. Вот два города ― Питтсбург и Бостон. Была страшная депрессия в городе Питтсбург. Молодежь стала уезжать из города, вообще рабочих мест нет, ничего нет. Люди голодают, до ужасной ситуации доходило. Это, кстати, профессор Флориды рассказывал эту ситуацию.

Все валили в Бостон, более крупный город, более цивилизованный. И вот ребята собрали все самые великие умы, сказали, что надо абсолютно новые рабочие места создавать, абсолютно современные, технологичные. Создали свыше 300 тысяч рабочих мест тогда в Питтсбурге. А молодежь как уезжала, так и уезжает.

Он говорит: «Я прихожу домой. Сидит мой отец, такой старый уже. Я говорю: „А почему же? Что же мы не так делаем?“. Он говорит: „Ребята, если у вас вечером, кроме как в пивной паб, больше зайти некуда, молодежи здесь делать нечего. Она так и будет валить, уезжать туда, где есть социокультурная среда“.

Когда мы с вами говорим о том, что нашей с вами молодежи нечем заняться, если мы под словом «реновация» понимаем только снос, а не создание социокультурной среды для молодежи, где молодежь могла бы развиваться, где молодежи было бы чем заняться вечером, было бы интересно… Вы не решите вопрос никакими ограничения, запретами алкоголя. Вот они сидят у себя в подъезде…

Желнов: Зачем они тогда вводились, эти ограничения?

Лютова: По времени.

Желнов: Если не решить вопрос.

Хлопонин: Что введено?

Желнов: С 23:00 нельзя покупать.

Хлопонин: А почему это плохо-то?

Желнов: Нет, я не говорю, что это плохо. Вы говорите, что этим не решить, а зачем тогда было вводить?

Хлопонин: Это одна из мер для того, чтобы нельзя было молодежи просто прийти и купить.

Желнов: Значит, всё-таки одна из мер.

Хлопонин: Но задачу это не решит. Я говорю: «Тот, кто хочет надраться, найдет».

Пузырев: Когда мы говорили про свалки, вы говорили, что ни в правительстве, ни в Московской области сейчас не знают бенефициаров крупнейших свалок. Про алкогольный бизнес всегда тоже говорили, что он недостаточно прозрачен. Вот вы как вице-премьер, курирующий алкогольную отрасль, знаете всех крупнейших игроков алкогольного рынка по именам? Иванов, Петров, Сидоров…

Хлопонин: Иванов, Петров, Сидоров.

Баданин: Мы таких не знаем.

Хлопонин: Ну а я знаю. Иванов, Петров, Сидоров. Дальше что?

Пузырев: Хорошо.

Хлопонин: Вы хотите, чтобы я им рекламу сейчас делал? Для чего вы меня спрашиваете?

Пузырев: Нет, вы скажите. То есть вы знаете.

Хлопонин: Конечно.

Пузырев: Тогда я задам вопрос, который является…

Хлопонин: Провокационным.

Пузырев: …великой тайной алкогольного рынка. Когда крупнейшие деловые российские издания пишут про алкогольный рынок России, очень часто рядом с названием конкретных компаний пишут про такую фигуру, как Аркадий Романович Ротенберг, что он контролирует крупнейшую дистрибьюторскую компанию, что он стоит за процессом консолидации спиртовых активов вокруг Росспиртпрома, что он такой серый кардинал российского алкогольного рынка.

Расскажите нам правду. Действительно ли Аркадий Романович Ротенберг ― главный человек на российском алкогольном рынке? Или нет?

Хлопонин: Да чушь, ребята, полная чушь. Я уже устал это слушать. Есть один дистрибьютор. Мне кажется, его владельцем является Вася Анисимов, он может быть приближен к Ротенбергам, может быть не приближен. Это догадки, которые вы строите.

Что мы сделали по Росспиртпрому? Запретили производство водки вообще.

Пузырев: В рамках компаний.

Хлопонин: Вообще в рамках компаний. Это государственная компания, чья функция ― это фактически квазигосмонополия на спирт этиловый. Задача ― сделать так, чтобы всё-таки не вводить прямую монополию и запрещать производство спирта кому-либо другому. Сегодня наши компании, та же «Синергия», имеют собственные спиртзаводы, чтобы не делать очередные национализации. Это компания, чья функция ― стать квазимонополистом на производстве этилового спирта.

До этого момента, действительно, мы видели, что в собственность им по наследству доставались производственные мощности, на которых они производили водку. Сейчас мы от этой темы ушли, мы закрыли, вообще ни одного завода на сегодняшний день у Росспиртпрома не осталось. Наоборот, последний завод мы продавали, по-моему, в Калининграде, не помню где, не ошибиться. И губернатор просто умолял под выборы оставить этот завод, чтобы он функционировал, потому что рабочие места, занятость. Мы всё равно на это не пошли, сказали: «Хотите, мы вам его подарим, субъекту отдадим, хотите ― национализируйте. Делайте с ним что хотите, но у Росспиртпрома никакого производства водки быть не должно».

То, что рынок в свое время проходил войны, когда создавалось Росалкогольрегулирование, и в этих войнах доходило до непростых историй, я думаю, что это останется в истории, к сожалению. Но то, что сейчас вы говорите, это чушь.

Пузырев: Хорошо, про Росспиртпром один небольшой вопрос. Он действительно стал таким квазимонополистом, как вы выразились. Раньше Росспиртпром находился в плане на приватизацию. Сейчас есть ли какие-то планы по продаже Росспиртпрома?

Хлопонин: Зачем же, если мы говорим, что это квазигосударственная монополия? Нет, конечно.

Якорева: Мы хотим поговорить с вами про Северный Кавказ, который вы курируете.

Хлопонин: Ура!

Якорева: Вот. В 2016 году правительство сильно увеличило финансирование программы развития Северного Кавказа.

Хлопонин: Насколько?

Якорева: До 360 миллиардов рублей.

Хлопонин: Что? Это вы откуда взяли-то?

Якорева: Из новостей.

Хлопонин: Слушайте, не читайте вы, как профессор Преображенский говорил…

Якорева: Вопрос не в этом!

Хлопонин: Не в этом, но у людей останется в голове, что правительство увеличило финансирование до 360 миллиардов рублей.

Желнов: Мы уточним, насколько увеличили.

Хлопонин: Вся госпрограмма по Северному Кавказу на год, включая курорты, ― 13 миллиардов. О чем вы говорите? Дальний Восток ― 26.

Якорева: Может, вы говорите именно в год? Я говорю про совокупную.

Хлопонин: Я не знаю, что такое совокупная.

Якорева: До 2025 года.

Баданин: Она обычно принимается на пять.

Хлопонин: По 13 миллиардов на три года, из которых в год 4,5 миллиарда ― развитие курортов, 3 миллиарда ― инвестиционная программа, по миллиарду на каждую республику. О чем вы говорите, какие триста миллиардов?

Якорева: Давайте поговорим про те организации, которые эти курорты развивают. Есть как минимум три организации. Это Минкавказа, созданное, как писали, по вашей инициативе.

Хлопонин: Это не организация, это министерство.

Якорева: Министерство, да. «Корпорация развития Северного Кавказа» и корпорация «Курорты Северного Кавказа». Как вы думаете, это эффективные организации? Как вы оцениваете их работу?

Хлопонин: По-разному. Я считаю, что компания «Курорты Северного Кавказа» ― достаточно эффективная структура. Там очень непростая задача. Она действует в рамках особых экономических зон, это связано только с развитием туризма. В функции ее входит строительство инфраструктуры для развития горнолыжных курортов. Частный бизнес уже строит отели и коммерческую часть, коммерческую инфраструктуру.

Из тех денег, которые были выделены за всё это время курортам Северного Кавказа, ― я могу назвать эту сумму, это около 12 миллиардов рублей плюс еще 4 миллиарда на этот год, ― можете съездить на курорт Архыз, на Эльбрус, в Ведучи, сравнить это с Сочи. Скажете, эффективная компания или неэффективная. За 12 миллиардов  за всё это время то, что построены сегодня полноценные курорты…

Якорева: Ведучи не построен, обещали сдать в 2015 году.

Хлопонин: Ведучи только строится. Я просто все деньги назвал, включая 2017 год. Еще раз: 12 миллиардов рублей ― до 2017 года, 4 миллиарда в 2017 году. Можете съездить и посмотреть, эффективно или неэффективно. Посмотреть, какой турпоток, как люди катаются.

Баданин: Вы как будто покритиковали Сочи.

Хлопонин: Нет, ни в коем случае. Это меньшие деньги, это не амбиции по поводу олимпийских парков. Не стоит такой грандиозной задачи, мы не хотим развивать курорт экстра-класса, пятого класса, приравнивать его исключительно к европейским, скажем, курортам, развивать его, как Куршевель, с очень высокой ценовой политикой.

Якорева: А что случилось с Ведучи в Чечне? Рамзан Кадыров говорил, что его сдадут в 2015, потом оказалось, что в 2017 еще стройка не началась.

Хлопонин: Ничего подобного. Там происходило два видоизменения проекта. Собственно говоря, основной вопрос был в инвесторе: кто будет вкладывать в гостиничную инфраструктуру. И плюс надо было подводить дорогу не внутри особой экономической зоны, а внешнюю дорогу.

Якорева: То есть всё будет хорошо с ним, да?

Хлопонин: Если Рамзан Ахматович Кадыров говорит, что будет хорошо, значит, будет хорошо.

Баданин: Вы сами первым упомянули эту фамилию. Давайте я задам вам вопрос, тем более наше время истекает.

Хлопонин: Давайте.

Баданин: Даже два вопроса.

Хлопонин: Давайте.

Баданин: Рамзан Ахматович Кадыров, как вы его назвали, как нам кажется, постоянно в течение последних лет дает понять федеральному центру, что его республика в экономическом смысле в несколько особом положении даже по отношению к некоторым сопредельным, тоже кавказским регионам. Это спор с Минфином по поводу подхода к республике, это спор по поводу приватизации нефтяных активов и их передачи республике.

Вы вообще как считаете, эта республика особенная?

Хлопонин: Я считаю, что это такая же республика, как и все остальные республики на Северном Кавказе и вообще в Российской Федерации.

Баданин: Рамзан Кадыров, призывая к этому, переходит какую-то грань?

Хлопонин: Нет.

Баданин: Хорошо, второй вопрос.

Хлопонин: Давайте я вам сразу отвечу, ребята. Дело в том, что мы всё время как-то пропускаем первую часть. Это территория, где была война.

Баданин: Да.

Хлопонин: Это территория, где город и вообще всё было разрушено под ноль, просто под ноль, где до сих пор мы занимаемся разминированием, где невозможно вести даже сельское хозяйство, потому что территория заминирована. На сегодняшний день МЧС вместе с Министерством обороны продолжает вести работу. Это, кстати, тоже очень большие средства, которые необходимы.

Это территория, где мы занимались восстановлением по программе развития Чеченской республики, это была федеральная целевая программа, где мы строили всё с нуля, включая новые школы, детские садики, инфраструктуру. Получилось так, что, собственно говоря, мы должны были перейти на модель прямого счета ― это когда мы брали просто прямые затраты республики. Построил школу, построил клинику, детский сад. Сколько это стоит по содержанию? Это называется прямой счет, который мы брали на себя обязательство финансировать.

Если количество жителей разделить на валовой региональный продукт, получалось, что это действительно чуть больше, чем в соседних республиках. Но если вы в целом посмотрите по бюджету Российской Федерации, то финансирование Северного Кавказа, если разделить на душу населения, в три раза меньше, чем на самом деле в среднем по России.

Мы недофинансируем сегодня на Северном Кавказе свои социальные федеральные обязательства. Мы не имеем права сегодня иметь образование в четыре смены. У нас сегодня в Чеченской республике дети до сих пор еще учатся в четыре смены. Это про финансирование, прямой счет: вы должны построить новую школу, должны педагогам платить заработную плату, которая должна соответствовать средней по экономике.

Мы построили большую больницу. Я могу много факторов приводить, поэтому еще раз говорю: есть правило, которое работало по Чеченской республике, правило прямого счета. На сегодняшний день это правило ушло. Рамзан Ахматович говорит о том, что нужно его продолжить, о чем идет спор. Мы говорим, что нет.

Баданин: Тем не менее вопрос. Мы недавно снимали репортаж про чеченцев, живущих там и уезжающих оттуда. Наши изыскания показывают, что очень большое число жителей Чечни уезжает из региона по экономическим соображениям, по политическим. Люди бегут.

Желнов: Запугивание.

Баданин: Бегут геи. Гомосексуалисты.

Хлопонин: Да.

Баданин: Вы про эту проблему тоже, наверно, слышали.

Хлопонин: Да.

Баданин: Вы знаете про такую проблему? Почему оттуда бегут люди?

Хлопонин: Я знаю простую историю. Вы мне скажите, пожалуйста, население Чеченской республики.

Баданин: Скажу.

Хлопонин: Если вы говорите, что бегут, скажите, сколько сейчас население Чеченской республики. Или вы, может, хотите мне сказать, что туда идут миграционные потоки и люди из российской части туда приезжают?

Желнов: Александр Геннадиевич, так можно ко всему подходить. Согласитесь, что регион не самый стабильный. Происходят похищения в Чечне, происходят пытки в Чечне. Люди перед Кадыровым извиняются на беговых дорожках. Это явно не привлекательное место для молодого человека сегодня.

Глава Чечни в инстаграме грозит бывшему премьеру страны прицелом. Вы считаете ситуацию нормальной, а Чечню нормальной республикой для создания там хорошего инвестклимата?

Хлопонин: У нас вся страна ― как шелковое одеяло, лоскутное. Все субъекты разные, все без исключения. В Сибирском федеральном округе Тыва очень серьезно отличается от Хакасии и Красноярского края, а Якутия тоже отличается от Красноярского края и от России в целом. Безусловно, сказать, что сегодня мы имеем ту модель, где всё ровно и со взглядами, и с традициями, и с культурой, и с образом жизни, и со всем остальным, всё идеально ― безусловно, нет. Мы разные, мы другие. Мы ― это сбор традиций, культур, всего того, что существует.

Я не готов оперировать терминами «пытают», «увозят» и так далее. Слушайте, если пытают и вывозят, я не прокурор и следователь.

Желнов: Так легко с себя ответственность снять.

Хлопонин: А что вы хотите от меня услышать?

Желнов: Ваше мнение. Я понимаю, что вы не прокурор и не следователь.

Хлопонин: Я много раз был в Чеченской республике и общался с людьми. Был в школах, общался с учителями без Рамзана Ахматовича. Я специально просил: «Я поеду сам. Мне ничего не нужно. Мне не нужно сопровождение, конвой». Я с ребятами, которые там работали, туда ездил. Я был полпредом, ездил по республике.

Желнов: Вы знаете про похищения, пытки, которые описывают правозащитники, «Новая газета»?

Хлопонин: Я понимаю, к чему вы сейчас клоните. Есть правда, которая излагается…

Желнов: Есть правда.

Хлопонин: «Правда?» ― спрашивают газету «Правда». «Правда», ― отвечает газета «Правда». Слушайте, для этого существуют факты.

Желнов: А они приводятся.

Хлопонин: Тогда почему это не идет в суд? Тогда вы сейчас мне скажете: «У нас не работает судебная система, у нас ничего не работает».

Желнов: Почему? Они идут в суд.

Баданин: Европейский суд по правам человека принимал несколько решений.

Хлопонин: Ребята… О чем?

Баданин: В частности, по фактам пыток в Чечне. Вот совсем недавно.

Хлопонин: Факты пыток… Если они были в Чечне, они должны быть наказаны. Это моя позиция. По ним должно быть жесткое разбирательство. Я, собственно, вам другой позиции, кроме позиции, которую занимает президент, не скажу. Еще раз: если есть факты совершения преступления, нарушения прав человека, нужно разбираться.

Я не понимаю, что вы хотите от меня услышать. Присутствовал ли я на пытках? Или считаю ли я, что в Чечне пытки? Нет, я не считаю, что в Чечне пытки. Не понимаю, какой пример я могу вам привести. У меня друзья туда ездили отдыхать. Вы скажете: «Ну, это же ваши друзья, а вот наши друзья поехали…». Какой вам аргумент привести?

Желнов: Скажем.

Баданин: Поверим.

Хлопонин: Когда вы были в Чеченской республике?

Желнов: Мы поверим, что Министерство правды в Белом доме, а не в «Новой газете». Это уж точно.

Хлопонин: Нет, я считаю, что Министерство правды находится в «Прямой линии», которая общается с президентом. Это вот больше Министерство правды.

Желнов: Да уж, точно. Я хотел еще последний вопрос вам задать про ожидания от предвыборного года. Как вы считаете, будет ли отставка правительства до конца этого года или не будет? В связи с тем, что декабрь ― крайняя точка.

Хлопонин: Я считаю, что правительство надо наградить. Я считаю, что на самом деле в тех экономических условиях, в той абсолютно нерыночной обстановке, в которой мы сегодня работаем… Мы работаем, как на пороховой бочке. Мы пытаемся слепить то, что невозможно слепить.

По большому счету, я знаю, как мои коллеги работают, они работают двадцать четыре часа в сутки. Это касается не только министерств, это касается и вице-премьеров, и председателя правительства. Это не потому, что я хвалю. Можно сколько угодно критиковать правительство.

Мы находимся в очень непростых экономических условиях. Нам многие ― я не люблю слово «либеральные», я сам отношу себя к либералам ― кричат по поводу того, что у нас падают инвестиции, никто не вкладывает в экономику. Ребята, а как можно вкладывать в экономику, когда тебе твои псевдопартнеры, европейцы или американцы, создают неконкурентные условия? Когда они говорят: «Мы за свободу движения капитала» и при этом ограничивают движение капитала? В таких условиях мы вынуждены работать.

P. S.

Хлопонин: Мне нравятся ваши традиции.

Я Александр Хлопонин и я высказываю свои ощущения от встречи с вами, от вашей студии. Я считаю, что, во-первых, вы очень современные и креативные. Мне очень у вас понравилось с точки зрения и дизайна, и людей, которые работают в пространстве.

Мне интересно было с вами общаться, даже несмотря на то, что 90% ваших вопросы провокационны и вы не любите дослушивать ответ, потому что вас он в меньшей степени интересует. Но я очень рад с вами познакомиться. Я считаю, что вы интересные люди. Приглашайте меня почаще, приду к вам с удовольствием.