Владимир Мирзоев о суде над Pussy Riot: У судьи Коноваловой мертвое лицо. Как ждать от нее правосудного решения?

Таратута: Сегодня у нас замечательный, как обычно, гость. На сегодня, мне кажется, особенно замечательный - режиссер Владимир Мирзоев. Добрый день, Владимир.

Мирзоев: Добрый день. 

Таратута: Я хочу рассказать вам историю из своего прошлого, как случилось наше с вами знакомство. Вы о нем не знаете. Вот, пользуясь случаем, административным буквально ресурсом, я вам расскажу. Я, будучи студенткой-аспиранткой пришла на спектакль «Коллекция Пинтера». Очень долго покупала билет и купила билет куда-то очень наверх. И стала гулять и выискивать место в зале, и тут ко мне подходит человек с добрым лицом и говорит: «Девушка, присаживайтесь», провел меня буквально на какое-то редкое свободное место. Потом я поняла, что это и был режиссер Владимир Мирзоев. С тех пор страшно благодарна, поскольку как-то вручную режиссер не то, чтобы круглосуточно всех проводит на места. Вот так бывает и как-то все рифмуется. А теперь вы у меня в гостях. Вот хотела вам сказать спасибо. Я была на спектакле дважды, и вообще очень люблю все, что вы делаете. 

Мирзоев: Спасибо, Юля.

Таратута: Владимир, в общем, это пока у нас, пока мы не дошли к разговору об искусстве, мы все равно начнем, видимо, с разговора о том, что происходит с родиной и с нами, поскольку очень много новостей на тему, к которой вы, как-то так вышло, ситуативно имеете отношение. Вот вчера было очередное судебное заседание по делу Pussy Riot. Девочки по-прежнему сидят, участницы панк-группы, и совершенно непонятно, что с ними будет. Однако же вы один из тех людей, и известных людей, кто выступает поручителем в этом вопросе. Я хотела давно узнать вообще у кого-нибудь, что это такое? То есть, что требует от вас этот статус? То есть, одно дело подписать письмо, там быть среди ста деятелей культуры, которые поддерживают девушек в трудную минуту и вообще считают, что это правовой произвол, или что-то иное. Ну, вот что от вас требует вот именно эта юридическая процедура?

Мирзоев: Ничего особенного. Требуется только написать письмо, что ты готов быть поручителем. Все.

Таратута: И вы тогда делаете что?

Мирзоев: Мы передаем это письмо адвокату, адвокат, видимо, передает это по следующим инстанциям, которые необходимы, то есть в случае, если в момент разбирательства будет изменена как бы форма пресечения, что называется, то есть заменена, тюремное заключение может быть заменено на домашний арест, скажем так, пока идет разбирательство. И собственно, девушки не признаны виновными, они могут быть со своими детьми, по крайней мере, в этот период.

Таратута: То есть, я верно понимаю, вы как бы являетесь тем человеком, одним из тех людей, кто в общем, гарантирует, что девушки не опасны для общества?

Мирзоев: Да, что девушки не опасны для общества, что они всего лишь хотят быть со своими детьми в то время, пока идут слушания. Не бог весть такая проблема, по-моему, для суда привозить их из дома в суд.

Таратута: Владимир, скажите, а вот вы как оказались в этом списке поручителей? То есть к вам обратились адвокаты? Вообще как он составлялся?

Мирзоев: Нет, с адвокатами я познакомился позже. Ко мне обратились мои друзья просто по инутернету, которые уже подписали это письмо, и я счел за лучшее поучаствовать в этой работе.

Таратута: Скажите, вот среди тех людей, которые, в общем, также активны как вы в этом вопросе, есть там актер Максим Виторган, который написал, кажется, в своем блоге, что он, например, девушек, когда их станут выпускать, встречать караваем, или как-то иначе он сформулировал, не пойдет. То есть, он совершенно не был сторонником этой акции, но считает, что они должны сидеть дома, то есть не сидеть дома, они должны быть на свободе. Вы разделяете точку зрения Максима или вообще к самой акции относитесь иначе?

Мирзоев: Я отношусь к ней иначе. Другой вопрос, что я думаю, что вообще дискуссия по этому поводу должна стартовать с момента, когда они будут полностью освобождены от преследования. И до того, как это произойдет, вообще что-либо обсуждать по существу этой акции, что это было, было ли это кощунство, как считают наши фундаменталисты, или это было что-то совершенно другое, как считают православные богословы… В частности, Валерий Оставных прокомментировал на «Эхе Москвы» и то, что предъявлено Следственным комитетом и сам факт исполнения песен в Храме. В общем, богословы считают, что нет предмета для разговора ни с какой точки зрения, не только с точки зрения светского суда, который, в общем, должен ориентироваться за законодательство, а не на установление соборов. Но если посмотреть внимательно на установление соборов, то они тоже полностью не соответствуют предъявленным обвинениям. Потому что там сказано, что в случае, если нечто подобное происходит, то на прихожан или верующих, которые себе это позволили, или атеистов, которые себе это позволили в храме, в общем-то, на верующих налагается небольшая епитимья, собственно, и все. Ни о каких тюремных заключениях в соборах не говорится. Поэтому, как ни смотри на эту ситуацию, с точки зрения церкви или с точки зрения светского суда, предмет для разговора отсутствует.

Таратута: Владимир, скажите, пожалуйста, а почему это вечный спор и вечный разговор? Вот я вчера тоже была у Таганского суда (и в прошлое рассмотрение тоже) и видела, что у суда почему-то не так много людей. Я могу сказать, почему мне кажется это вещью принципиальной. Мне кажется, что если вынести вообще эту ситуацию за рамки опять же спора церкви и общества, а вот рассматривать ее просто как правовой инцидент, мне кажется, что там случай, имеющий отношение к абсолютному избирательному праву. То есть почему-то решено, что именно этих девочек по какой-то причине, неуступчивости или по причине того, что не хочется поддаваться общественному давлению, или чему-то другому, вот их выбрали в качестве символа вот этих сиделец. Я говорю сейчас о решении власти и, возможно, некоторых советников власти в этом вопросе. То есть мне кажется, что это важный общественный кейс просто стоять у суда и добиваться того, чтобы такие случаи не повторялись, избирательное право не процветало. Вы, насколько я понимаю, всякий раз приходите на это мероприятие - поддержать девушек, - по крайней мере, в этот раз вы были совершенно точно. Почему так мало людей приходят туда? Потому что люди не поддерживают девочек?

Мирзоев: Нет, я не думаю, что это отсутствие поддержки. Например, я приходил к суду, когда там был повторный суд над Алексеем Козловым - было не так тоже много людей. Тут дело не в этом. Я думаю, что, может быть, людей ноги не несут вообще к этому месту, потому что там атмосфера довольно неприятная. И вокруг суда, и внутри суда особенно. Я был внутри на этот раз, видел эту комнатенку, которая ну очень небольшая, на самом деле, она вся забита камерами, стоят судебные приставы с автоматами. Почему-то там вот один молоденький пристав все время этот автомат рассматривал, когда там зачитывалось решение суда. Судья Коновалова с совершенно мертвым лицом. Понимаете, вот сидит человек, у него мертвое лицо. Как бы ждать, что решение будет правосудным, невозможно хотя бы потому, что такова антропология. Вот полицейские, которые окружают эту клетку, что это за люди? Они стоят с таким важным видом, как будто они поймали как минимум Ганнибала Лектора, а там сидит как бы девочка, которая спела песенку. Ну, все это чудовищно абсолютно. 

Таратута: Вы таким кинематографическим буквально глазом описываете эту постановку. И правда, ощущение людей, которые наделены в эту минуту какой-то локальной властью, это не очень приятно. Скажите, Владимир, вы человек политизированный, и семейно политизированный и вообще, видимо, круг друзей, а вот что происходит у вас в вашем театральном кругу, в вашем кинокругу?

Мирзоев: Вы знаете, вот иногда мы с моими друзьями пересекаемся в каких-то ситуациях, когда ролики писали, связанные с митингами, пересеклись с Пашей Бардиным, пересеклись с тем же Максимом Виторганом, то есть какие-то коллеги постоянно так или иначе в каких-то ситуациях встречаются. 

Таратута: У вас ощущение, что этим людям, вот актерам, режиссерам вокруг есть какая ставка? Я все время задаю этот вопрос, мне просто у разных людей это интересно узнать. Как бы людям есть, что терять? Они, при выражении своей позиции, ставя подписи под письмом, они вообще что-то теряют или это просто такая самоцензура, говорить, не говорить?

Мирзоев: Нет, я думаю, как бы шантаж со стороны властей очень серьезный. Люди понимают, что если они принимают участие в какой-то активности, они сильно рискуют. Они рискуют потерять работу или не получить ее, не получить деньги на кино. Кино, скажем, очень затратная вещь. Это если театр может быть на коврике, он может быть очень бедным, то кино невозможно делать без бюджета.

Таратута: Вот вы, например, подписывали письмо в защиту вашего коллеги, режиссера Василия Богатого, когда его задержали, снимающим, буквально документальный фильм.

Мирзоев: Да.

Таратута: Про «ОккупайАбай». В данном случае эпизод про «ОккупайАбай». И я помню, там стояли подписи таких людей как Дмитрий Певцов, человека, которому, мне кажется, есть что терять, ставя подпись. Вы с ним как-то обсуждали меру ответственности?

Мирзоев: С Димой я не обсуждал эти вопросы, но я думаю, что сейчас вообще идет сильная поляризация не только внутри интеллигенции, я думаю, и внутри бизнес-сообщества. Вообще, во всех социальных страхах есть поляризации. Я думаю, что этот процесс может быть оценен и как опасный, потому что, как бы драматургия напрягается внутри общества, и в чем будет разрешение, никто из нас не знает. И как оно произойдет, произойдет ли оно мирно или оно произойдет не очень мирно. Но с другой стороны, ну как бы плевел от зерен отделяются, становится яснее для каждого из нас, кем ты являешься. Если ты там оппортунист, трус, если для тебя дороже всего зарплата, то ты делаешь один выбор, если для тебя там дороже честь и процветание родины, ты делаешь другой выбор и все, ты сам. Тут даже дело не в том, кто тебя будет судить, а ты сам для себя, что ты такое, чем ты являешься. Поэтому такой кривоватый путь Чулпан Хаматовой на меня произвел впечатление. Я вижу, как человек качнется в одну сторону, чувствует «ой-ей-ей, что-то со мной не то происходит», и он начинает двигаться в другую. Это нормальный процесс дистанциального выбора.

Таратута: Это, кстати, вообще очень забавная история про действительно выбор деятелей культуры, потому что кажется, что это люди зависимы от славы, от того, как их оценивают. И вот, например, человек, оказавшийся случайно или умышленно подписантом какого-нибудь письма, которое немодно нынче подписывать в той тусовке, на которой ты работаешь, или, например, снявшись в ролике, который воспринимается в той же тусовке не очень хорошо, он как будто должен, он как будто чувствует важность, не то, что переметнуться, а перейти в соседнюю группу. Например, меня поразила история про Сергея Безрукова, который, уж на что человек, в общем, замечен только в патриотических проектах, а вот почувствовал, что нужно в какой-то момент отказаться. Вас это тоже как-то зацепило? Мне кажется это мода. Мода в хорошем смысле слова.

Мирзоев: Нет, знаете, Юль, меня это не то, что цепляет или не цепляет. Я просто вижу, что это происходит. И я думаю, что это и говорит во многом не только социологам, но простым людям-наблюдателям, простым наблюдателям вроде нас, говорит о том, что процесс как бы вот этого сложного сущностного выбора происходит во всем обществе сейчас. Это и говорит о том, что мы находимся как бы внутри революционного процесса. 

Таратута: Вообще деятели искусства должны быть политизированы настолько? Вообще это обязательная история?

Мирзоев: Я думаю, что каждый делает выбор в соответствии со своим темпераментом, со своими взглядами на вещи. Я признаю позицию, что художник может как бы находиться в бане из слоновой кости, полностью отгородиться от реальности и, не знаю, как отшельник разговаривать с высшей силой ежедневно, вообще полностью игнорировать горизонталь своего существования. Наверное, такая позиция тоже возможна. Главное, чтобы она была искренней, чтобы это не было трусостью, скажем, или слабостью. 

Таратута: А вообще у современного искусства есть возможность, просто чисто техническая сейчас отгородиться от того, что происходит в стране, в городе, вообще от политики? Или вам кажется, что это уже просто так не бывает?

Мирзоев: Вы знаете, по-моему нет. Я думаю, что если человек залетел так высоко, что он считает, что самосовершенствование это и есть его вклад в общественную жизнь, такая позиция возможна. Если он действительно так чувствует, ну я не могу его ни в чем упрекнуть. Просто я чаще всего вижу, что это отговорка. Что человек не самосовершенствуется, отнюдь, а наоборот, он отгораживается, но при этом деградирует, он совершает движение вниз. 

Таратута: Владимир, вот тут на вашем месте совсем недавно сидел режиссер Павел Лунгин, человек, мне кажется, иных немножечко политических взглядов, хотя таких, я бы сказала, умеренных, но я задавала ему вопрос такого свойства, такое ощущение складывается, что мы вернулись в эпоху метафор в искусстве. То есть кино, которое говорит не то, что о политических, но о каких-то важных вещах вроде власти общества, вроде феномена власти, всего, связанного с властью, шла в эпоху метафор. Все фильмы уносят нас куда-то назад, а мы смотрим и что-то такое сравниваем. Не пришло ли еще время, ну не документалистики, но художественной такой документалистики что ли? 

Мирзоев: Прямого говорения?

Таратута: Да, прямого говорения.

Мирзоев: Да, пришло время прямого говорения. Поскольку весь денежный ресурс монополизирован и находится в руках определенной группы, то, соответственно, время пришло, а ресурса нет. 

Таратута: То есть, вы не можете снимать кино против власти на деньги власти.

Мирзоев: Дело даже не в том, чтобы снимать против, дело в прямоговорении. Дело в анализе непосредственно актуальной истории. Вот актуальную историю анализировать с помощью языка кино невозможно, потому что ресурс находится в руках определенной группы людей, которые совершенно не настроены ни на какой анализ. 

Таратута: Скажите, кино ведь у нас финансируется не только государственным способом, есть какие-то прекрасные частные меценаты, которые, в общем, способны помочь, или это совсем сложно?

Мирзоев: Это крайне редко происходит, и рассчитывать на это не приходится.

Таратута: Насколько я помню с «Борисом Годуновым» была история, в которой расчет не сработал.

Мирзоев: Нет, не то, что расчет не сработал, или сработал, но просто это не было бизнес-проектом, скажем. То есть иногда случаются такие подарки судьбы. В данном случае я считаю, что этот подарок судьбы связан не столько с моей персоной, сколько с Пушкиным. Это было необходимо сделать, потому что это текст, который просится, он просится в нашу реальность, он должен быть воплощен. Поэтому так много там постановок в опере, на драматической сцене сейчас этой пьесы, поэтому это надо было сделать. И это произошло. 

Таратута: Но поставить на поток такого рода вещи не удается?

Мирзоев: Это не то, что не удается, это невозможно.

Таратута: Скажите, сейчас время для комедий или для трагедий?

Мирзоев: Ну, наверное для трагикомедий, потому что очень много смешного в этой истории с Pussy Riot, как бы трагическое и комическое, они сплелись невероятно. Я вообще воспринимаю, вот мы об этом начали, давайте этим и завершим, что это… Смысл этой акции в чем? Вот как я его понимаю. Я думаю, что это смысл имеет следующее: это бунт как бы женской природы России, вот вечной женственности, если говорить в терминологии Владимира Соловьева, вечной женственности против патриархального общества, против вождей наших и жрецов, против отцов, власти отцов, которые все решают через насилие, никогда ни с кем не советуются, не хотят вступать ни в какие дискуссии как бы с младшими. Поэтому я в этом вижу абсолютно как бы знак времени. Патриархальное общество подыхает, в России его больше не будет. Никакого возвращения в Иран, или к тому, что было в 19-м веке, к крепостному праву не произойдет. Самозваные новые дворяне могут называть себя новыми дворянами сколько угодно, новых крепостных они не получат.