Ростислав Хаит: самое чудовищное и остроумное решение власти – 24 сентября, Путин с Медведевым просто поменялись местами

Таратута: Слава, скажите, вы же наверняка знаете, что я позвала вас не просто так, а по случаю премьеры, которая, по видимости, является радостным днем для всякого вашего зрителя. И вы же не так часто выпускаете новые спектакли,  и часто говорите, что не так часто их выпускаете. 

Хаит: Вернее, так редко. Предыдущая премьера была более четырех лет назад.

Таратута: А расскажите теперь все про новую историю. Что это? Это продолжение мужских разговоров или что-то иное.

Хаит: Ну, в общем, безусловно, да.  Мы поначалу старались написать какую-то сюжетную пьесу, где мы бы играли каких-то персонажей, потом поняли, что...

Таратута: Историческую.

Хаит: Ну да.

Таратута: Костюмную.

Хаит: Костюмную, конечно, да. Потом поняли, что на это у нас уйдет лет семь. Ну так, по ощущению. И поняли, что нужно заняться более простыми, понятными нам формами. И за два года написали этот спектакль, который отличается от спектакля «Разговоры мужчин» тем, что здесь гораздо больше монологов, нежели диалогов. И плюс, в ткань спектакля, как мне кажется, органично вплетен «Несчастный случай», группа «Несчастный случай».

Таратута: А вы, опять играете себя?

Хаит: Мы не играем себя, мы просто от себя говорим. Там есть несколько, чуть ли не автобиографических писем. То есть, в основе спектакля - письма

Таратута: Я просто помню, что у вас там такая специальная форма про письма и вы их, видимо, как-то, я не знаю как это по-русски, продаете, оглашаете, неважно... Важно то, что там какая-то целая легенда про то, как возникли письма, про какую-то квартиру.

Хаит: Все-все-все, нет легенды.

Таратута: Расскажите тогда саму легенду, потому что она замечательная. А потом опровергните.

Хаит: Легенда замечательная, если брать литературное произведение.  Так делал Булгаков в «Театральном романе», есть еще много таких вариантов.

Мы подумали, что хорошо бы оформить спектакль таким образом, что как будто наш режиссер на съемной квартире когда-то нашел пакет с бумагами, и там какие-то письма, какие-то полууничтоженные, какие-то полуистлевшие. Он нашел, посмотрел, что неплохой текст,  показал нам, и мы от этого пошли с идеей. Но мы попробовали на прогоне, мы записали, мы записали для этого высказывания Хазанова, Лунгина, Барщевского, которые как бы знали этого человека, потому что непонятно, что это за человек, но понятно, что он к ними обращался когда-то. Вернее, Хазанову и  Лунгину. А Барщевский как бы по юридическим правам, говорил,  что можно это использовать, нельзя использовать. Но мы поняли, что это совершенно не нужно, т.е. это оформление спектакля не нужно. И мы позавчера днем придумали новое оформление спектакля, которое позавчера ночью пытались сделать. Сделали не очень хорошо, но, по крайней мере, оформляем.

Таратута: А там новая легенда?

Хаит: Не, там никакой легенды нет. Суть в том, что для спектакля, нужна какая-то... Есть тело спектакля, насыщение. А есть какая-то виньетка, т.е. оформление

Таратута: Понимаете, я вам сейчас объясню, в чем проблема.А я искренне считала, что так было.

Хаит: Правильно, так мы и пытались...

Таратута: Я считала, что в спектакль это никак не внедрено. Просто какой-то человек, приехал, снимал квартиру, буквально.

Хаит: Ну, вот как Булгаков пишет в «Театральном романе».  Что вот он нашел записки человека, который там... Вы же понимаете, что это Булгаков написал?

Таратута: В том случае понимала. В случае с вами считалось, что просто кто-то расковырял стены. Ну, хорошо. Значит, мы на тот момент добились того, что мы хотели. Ну а сейчас можно развенчать несостоявшуюся легенду и рассказать правду. И еще плюс, я думаю, что было бы видно. То есть, если так просто почитать легенду, вроде она складно выглядит. А если прийти на спектакль и услышать те письма, которые читаю я, Камиль, Саша, Леша, то понятно, что это исключительно на личном опыте. То есть, это не другой человек нам писал.

Таратута: В общем, и пародии на легенду тоже не получилось. Скажите, пожалуйста, а про что вот эти письма? И что это за разговоры?

Хаит: Абсолютно про разное. Я очень надеюсь, что люди, которые ходят к нам, и знают наши спектакли и фильмы... не знаю, как им понравится, не понравится... но я очень надеюсь, что они оценят расширившийся спектр затрагиваемых тем.

Таратута: То есть вы вышли за границы Жанны Фриске?

Хаит: Спасибо большое, Юля! Спасибо большое!

Таратута: Я почему-то помню этот эпизод.

Хаит: Ну, это в фильме, это в фильме.

Таратута: Да-да, я помню эпизод фильма. Простите!

Хаит: В спектакле там про Наоми Кэмпбэлл.

Таратута: Ну, вы там тоже.

Хаит: Суть в том, что мы в разговорах максимально большое внимание уделили мужско-женским отношениям. А здесь они тоже есть, но в меньшей степени и есть и другие темы. Какие? Разные. Конечно, мы не обошли вниманием и тему религии, и тему национального вопроса, и тему современного искусства, и просто жизни и смерти.

Таратута: Я хотела спросить, насколько эта история, вы  осуществил актуально и немножечко...

Хаит: Какая - эта?

Таратута: Ну, вот этот спектакль. Тема религии, национального вопроса, современного искусства, там отражена, собственно, как трансляция происходящего. Или это что-то другое?

Хаит: Ну, мы же с вами...

Таратута: Мы сидели с вами на одном круглом столе на телеканале «Дождь», после митинга.

Хаит: Да-да. Нельзя нас назвать близкими знакомыми, но при этом вы примерно знаете, с кем я общаюсь. Я приблизительно знаю, с кем вы общаетесь. В общем, круг общения, так или иначе, пересекается. Конечно, мы ведем более-менее активную жизнь, мы имеем более-менее активную гражданскую позицию, и в этой ситуацию писать на тему, условно там, про бродячих собак, вряд ли стоит. Ну, мне так кажется.

Таратута: Я не просто так спросила. Я вот разговаривала с Леонидом Барацем какое-то время назад, и не только с ним, и с Лунгиным, который сегодня вами же был упомянут. Вот мы обсуждали, насколько следует использовать совсем, сразу вот эту, условно, актуальную фактуру? Ну, я не знаю, там, митинги.

Хаит: Вот здесь правильный вопрос. Мы тоже говорили, когда писали, мы между собой обсуждали. «Ну, нужно же рассказать о Путине? Ну, нужно. Ну, как же так? Нельзя не сказать. Он же есть. Можно сказать о том...». Нет. У нас нет ни слова, ни о Путине, ни о PussyRiot и так далее. Темы эти затрагиваются. Тема политики. Тема устройства общества. Тема религии и так далее. Но, конкретно мы не хотели делать памфлет.

Таратута: Все-таки, это не лобовая сатира.

Хаит: Это дело телеканалов, газет и так далее. Мы же стараемся как-то отразить не конкретно сегодняшний день, а попробовать отразить время. И поэтому здесь...

Таратута: Собственно в этом и был вопрос. Потому что, я помню, ваш непосредственный коллега Барац говорил о том, что мало смешного.  Мы разговаривали с ним в тот момент, в который действительно смешного было мало. 

Хаит: Смешного не мало. Мы вчера сыграли первую премьеру, сегодня будет вторая. Смешного не мало, судя по всему. Я бы сказал, есть много несмешного. Но мы его стараемся все равно сделать смешным.  Потому что до сих пор, сколько уже лет прошло, с момента окончания нами института, лучшее, что мы умеем - это кривляться. Именно в актерском плане. То есть, мы действительно очень хорошо кривляемся. Вот это до сих пор. И мы, таким образом... вот, наши, то, что мы повзрослели, отчасти постарели, уже совсем отчасти полысели сильно...  то, что мы серьезное пишем, мы стараемся увеселить, если можно так сказать, нашей актерской подачей.

Таратута: Скажите, я опять пляшу от ваших предыдущих работ, вы верите в мужской и женский юмор?

Хаит: Ну, если я не верю ни в тот, ни в другой... А, в разность между ними?

Таратута: Да-да-да. Ну, про то, что, вообще существуетмужской... Это я, собственно, из названия.

Хаит: Я вам скажу. У меня есть такая концепция, которую не раз уже высказывал. Есть действительно, как правило, мужской юмор, а у женщин есть чувство юмора. Чувство юмора - это что? Они чувствуют, где юмор, а где не юмор. Они это чувствуют. Поскольку юмор, как правило, одно из средств завоевания женщины, по крайней мере, мы его используем именно так. А хорошая, толковая, умная женщина она должна, в первую очередь, обладать чувством юмора. Ты должна чувствовать: это со вкусом или нет? Это умно, остроумно или...?

Таратута: Т.е. она не производитель?

Хаит: Нет. Она может быть производителем, но не должна быть настойчивым производителем, настырным производителем. То есть, по сути, в мужско-женских отношениях, мужчина в активной позиции, женщина - в пассивной. Так заведено, в общем. Да? И когда ситуация складывается по-другому, то, наверное, это немного неестественно.

Таратута: Как-то очень держу себя в руках, чтобы...

Хаит: Нет?

Таратута: Ну, нет. Не то, чтобы поспорить...

Хаит: Я не говорю, что так обязательно должно быть. Я говорю, что так сложилось. Вы же согласны с этим, или нет?

Таратута: Я согласна, мои подруги - нет.

Хаит: То есть, у женщины более активная позиция, чем...

Таратута: Бывает и так.

Хаит: Это не важно, кому как нравится. Но я говорю о том, что так повелось, что, скорее, мужчина в более активной позиции, женщина в менее активной позиции. Соответственно, юмор, как одно из средств завоевания, у мужчины более активно, у женщины менее активно. Но при этом, если женщина, время от времени, может вставить что-то прикольное - это очень хорошо.

Таратута: Я хотела спросить: вот то, что вы делаете - это мужской юмор?

Хаит: Это уже не мне судить. Это уже, скорее, вы должны сказать.

Таратута: Но вы как вот? Жанр, вы себя позиционируете...

Хайт:Е сли придумывают мужчины, то это, наверное мужской юмор. Но нет такого жанра - мужской или женский юмор. Это мы сейчас пытаемся с вами  определение найти, а ...

Таратута: Поэтому я и спросила: выверите в него или нет?

Хаит: Ну, наверное, да.

Таратута: Скажите, а вот ваша публика... Собственно, если вчера был первый спектакль, значит, вы уже могли каким-то образом... Верно, я понимаю, что он был?

Хаит: Был-был-был. Все в порядке.

Таратута: И вы могли увидеть реакцию тех самых зрителей?

Хаит: Тех самых женщин.

Таратута: Тех самых женщин, да-да-да.

Хаит: Мы видели реакцию. Я не могу сказать, что я в полном восторге от реакции, от того, как мы сыграли, вот это самое главное, от того, как мы подготовились. Очень много технических огрехов, текста невыученного, продолжительность три часа. Ну, у нас так всегда: мы выпускаем спектакль и где-то на восьмой - десятый спектакль он становится тем, который идет впоследствии.

Таратута: Поскольку мы начали плясать немножечко от темы, от того, что пришлось, пусть метафорически, пусть как-то иначе рассказывать о том, что происходит. Что вам показалось наиболее востребованным? 

Хаит: Что показалось наиболее востребованным? Какую-то истерическую реакцию вызвал монолог, письмо который читает Саша Демидов людям населяющим Россию. То есть, письмо нашим соотечественникам.

Таратута: То есть это все-таки история ровно про то, в чем мы живем?  Я вас не точто хочу на это вывести, мне просто любопытно.

Хаит: Я бы сказал это не такая конкретно актуальная история. Это такой юмористический, отчасти сатирический анализ жизни в России. Я бы так сказал.

Таратута: Печальный?

Хаит: Нет, люди умирали от смеха, хотя там довольно печальные вещи говорились, но людям очень смешно. Про них говорят точно и плохо.

Таратута: Понятно. Прекрасно. Скажите, вот я не могу от спектакля не перейти к тому, как мы существуем.  Тут ваши коллеги, коллеги по цеху, если можно так выразиться, Татьяна Лазарева и Михаил Шац пошли в Координационный Совет. Вот мы с вами только что обсуждали, что примерно понятна и гражданская позиция  друг друга, и мы встречались за какими-то обсуждениями. Вы для себя рассматривали такую возможность? Я знаю, что вы ходили на митинги. Я видела вас с плакатами. А пойти в Координационный Совет, на выборы в Координационный Совет протеста?

Хаит: Я могу сказать лично для себя. По двум причинам я не рассматривал. Во-первых, потому что меня туда никто не звал и я не столь активен в этом плане. И я вряд ли столь медиен как Миша и Таня, чтобы представлять интерес для Координационного Совета. Это первое.

А второе, я и сам не горю желанием туда идти. Не потому что я чего-то боюсь, просто я не очень понимаю, чем бы я там мог помочь. И я не совсем понимаю, чем сам Совет будет заниматься, хотя, наверное, я понимаю, что он нужен. Я думаю, то, что я делаю, наверное, оно точнее и правильнее, потому что, чисто в профессиональном плане, мне это больше подходит.

Я вряд ли профессиональный диссидент и оппозиционер. Ну, я, в общем, сибарит и гедонист. Я это понимаю четко. Мне не нравится, что происходит в стране, но при этом я не готов тут же отказываться от всех благ, которые я имею, отказываться от той театральной практики, практики снятия фильмов и так далее. То есть, я четко понимаю, что в стране не хорошо, но я совершенно искренне говорю, на данный момент, лично на мне, и на театре «Квартет И» это никак не отразилось. Мы говорим, что хотим, мы пишем, что хотим, мы снимаем, что хотим. Это правда. И поэтому я не могу вот так вот настолько печься о других, и забыть о самом себе.

Таратута: А вообще, это так должно? Как вам, кажется, должно отправляться в политические структуры человеку, который профессионально занимается каким-то делом? Ну, условно, актерам, или сейчас большой спрос на журналистов...

Хаит: Ну, слушайте, по-разному.  Гавел был драматургом, писателем. Рейган актером был.

Таратута: Нет, я имею в виду без отхода от производства. Сейчас просто большие споры. Ну, там, во-первых, зачем актерам идти в Координационный Совет?

Хаит: Это личное решение каждого. Тут нет четкого ответа.

Таратута: А про журналистов вообще беда. Ему говорят: «Если ты журналист, как ты будешь сидеть в Совете, объективно освещать происходящее?».

Хаит: В этом, безусловно, есть истина. Если ты можешь быть объективным в этой ситуации... Одно дело – твоя гражданская позиция, другое дело – освещение событий. Но журналист же такая вещь: одно дело - это дикторы, которые просто доносят информацию, другое дело – люди, которые пишут. И они пишут с позиции, поэтому тут все нормально. Одно дело – люди новостийщики, которые просто говорят: «Вот случилось то-то и то-то». Другое дело журналисты – аналитики, которые должны как-то высказывать свое мнение. Наверное, правильно.

Таратута: Я тут случайно наткнулась на статью про вашего приятеля Максима Виторгана. Почему я наткнулась, почему я вас спрашиваю об этом? Потому что вы там упоминались в таком диалоговом ключе. То есть, это был портрет Виторгана, и писала, по-моему, Ксения Ларина. Якобы между вами состоялся разговор,когда Максим отказывался от какой-то роли в каком-то фильме заказного порядка о событиях в августе 2008 года.

Хаит: Было такое, да.

Таратута: И он отказывался от участия в этом проекте. Ну, по нравственным каким-то, очевидно, соображениям. И, видимо... так я поняла из заметки... что он задавал вам вопрос, правильно ли он поступает. И почему он так поступает, а другие так не поступают? И вы ему, поправьте меня, если не так, ответили, что: «Ты верно поступаешь, потому что ты не совсем актер». Или «ты не только...».

Хаит: Не точная формулировка.

Таратута: Вот скажите.

Хаит: Не точная формулировка. Я ему сказал: «Ты правильно поступаешь. А почему другие так поступают? По простой причине. Потому что есть просто актеры в чистом виде. А ты не только актер». Не не совсем актер. Не совсем актер - означает не очень хороший актер. А «не только актер», т.е. «ты человек еще и с гражданской позицией, еще и с пониманием, что ты делаешь, и для чего ты делаешь. Ты не просто тупо зарабатываешь деньги, произнося любой текст, по приглашению любого режиссера, в любом фильме».

И он это четко для себя сформулировал, ну, вернее, может я для него сформулировал, и он понял: да, действительно так, я не должен. В этом плане я объяснил, что и сам Максим, в общем,  понимал, что не нужно идти, но что-то просто точило. А он это сам четко понял.

Таратута: А это, в общем, важный элемент, то есть это когда ты оцениваешь материал с точки зрения способности.

Хаит: Для актера это плохо.

Таратута: Вот, вот о чем я хотела спросить . Это хорошо для актера или плохо?

Хаит: Смотри, для актера же, это такая банальность расхожесть, расхожая мысль, что актер не должен быть умным. Актеру лучше не иметь мозгов, это правда, за него должен думать автор сценария, драматург и режиссер совместно. Актер  должен транслировать их мысли, их способ выражения этих мыслей и т.д. То есть это, правда, но в данной ситуации я очень рад, что Максим не только актер.

Таратута: Знаете там, в том же тексте, просто как-то этот текст навел меня на кучу разных соображений. Там, в том же тексте, развивалась мысль,которая, я не знаю даже, согласиться с ней или нет. Там рассказывалось о том, что и у юмора есть собственно человек, произносящий некоторую шутку, репризу и всякое такое. В шутке тоже есть  нравственный аспект и вот,например, представить себе Хазанова, который  записывает  ролик в поддержку Путина можно, а вот Михаила Жванецкого нельзя.  Пишет Ксения Ларина, к которой я отношусь с большим уважением.  Вы согласны с этой постановкой вопроса?

Хаит: Нет. Смотря, о чем вы меня спрашиваете. С постановкой вопроса, что про конкретных людей? Согласен.  А если другой вопрос, то сформулируйте...

Таратута: То есть, вы считаете, что Жванецкого представить себе в этой роли невозможно, а Хазанова возможно, потому что это разный порог.

Хаит: Нет, это не разный.

Таратута: Это разный тип нравственности в юморе. Вот я так поняла.

Хаит: Нет, я не так сказал. Неверно.

Таратута: Смысл высказывания был такой...

Хаит: Я понимаю. Я понял.

Таратута: ... что Хазанов шутит так, что его и в ролике с Путиным представить можно. А Жванецкий шутит иначе.

Хаит: Здесь, мне кажется, и есть разность в том, что Хазанов – актер. При этом он, безусловно, человек неглупый, и, в общем, с позицией какой-то. А Жванецкий все-таки автор. Жванецкий всю жизнь был символом противостоянию тоталитаризму и т.д. Несмотря на то, что и он когда-то читал на этих дачах у партийных бонзов и так далее. Это было, но при этом он, когда началась перестройка, я не знаю, помните ли, вряд ли вы помните, в 85-ом году, когда Жванецкий мог совершенно открыто, нормально выступать, он собирал спорткомплекс Олимпийский, насколько я помню. Просто один человек, стоя с бумажкой, собирал Олимпийский. Почему он стал так популярен? Потому что до этого, он был запрещенным голосом, и это очень важно.

И конечно, в этой ситуации Жванецкий даже, может быть, оценив свою ситуацию, может быть, он бы и готов был, я это за него не могу сказать, пойти, например, поддержать Владимира Владимировича. Но он точно не сделает это, потому что он в любом случае понимает, что он тогда просто наплюет на свою собственную репутацию. И он категорически не должен этого делать, и он не делал. Я думаю, что он и не хочет, даже если бы он хотел. А Геннадий Викторович, насколько я понимаю, он имеет личные контакты с Владимиром Владимировичем и...

Таратута: Да, он тоже сидел на этом месте и рассказывал, что много лет назад они даже варили вместе пельмени.

Хаит: Варили пельмени. Ну вот, ну, в этой ситуации...

Таратута: На самом деле, это был даже какой-то любопытныйразговор, психологический. Я  помню просто день, в который он стал доверенным лицом.

Хаит: Ну, вот эти нюансы, конечно, это очень важно. Жванецкий смешно рассказал о встрече с Путиным, когда он пришел на открытие нового театра ЦАТРА. Он прошел, а за ним Путин. А там почему-тодетектор металлический, и Путин проходит через него. Не звенит. Жванецкий ему говорит: «А как же стальные нервы? Железная воля?». На что, как Жванецкий рассказывает, Владимир Владимирович посмотрел на него и говорит: «Хм, пойдемте». И они пошли втроем с Калягиным и Путиным втроем  разговаривать. То есть Путин его оценил: А, однако, может!  Не ожидал.

Таратута: То есть в этот момент проявил волю.

Хаит: Нет. Жванецкий сказал эту вещь, а Путин не ожидал. Жванецкий говорит: «Из меня вырвалось. Я не мог остановить. Я не мог. Вот так вот у меня... Железная воля, стальные нервы». Ну, это сложно, чтобы сказать так. Они лично знакомы не были.  И так вот сказать Путину такое.

Таратута: Шутка - это же тоже такой критерий достоинства.

Хаит: Безусловно.

Таратута: Как задать правильный вопрос журналисту. Это вопрос про реакцию. Шутка достойная и необидная.

Хаит: Да, достойная и необидная, но при этом...

Таратута: Не оскорбительная.

Хаит: Да, но при этом можно обидеться. Теоретически, если захотеть, обидеться можно. При этом он посмотрел так, типа, ну ладно, и они пошли там как-то общались. Но, дальше дело не зашло, слава Богу!

Таратута: Скажите, Ростислав. Вы, наверное, смотрите, как и я, на то, как вышучивают сейчас власть. Я бы сказала не на сцене, а наоборот, вот этот общественный гнев.

Хаит: Ну, я особо интернетом не пользуюсь.  Вообще не пользуюсь.

Таратута: То есть, вы не Facebookчеловек?

Хайт:Я – абсолютно нет, я анти... Не в том плане. Я просто не умею включать компьютер.

Таратута: Ну хорошо, я вам желаю научиться

Хайт:Нет. Я прекрасно знаю, что там происходит, но я просто сам не...

Таратута: Я вас собственно хотела спросить, бывает ощущение, что вот перебор в шутках? Потому что, наверняка иногда возникает ощущение. А где для вас тот предел, после которого шутка превращается в оскорбление?

Хаит: Я вам скажу, предел у каждого свой. Абсолютно. Это личные какие-то ощущения. Это, по-моему, очень по-русски, очень по-российски. Вот, несколько примеров. Мы после вчерашнего спектакля с родителями обсуждали, и мама сказала: «Почему раньше все были так атеистически настроены, очень сильно, а сейчас очень сильно религиозны?». То же самое могу сказать про отношение к деньгам. Раньше, по крайней мере, в интеллигентской среде в 70-е годы зарабатывать деньги, тем более воровать, было моветон какой-то. Нет, украсть у государства – хорошо. Но если ты это себе взял, если ты на это купил дачу и так далее. Говорить о деньгах в приличном обществе - это моветон абсолютный. Что тоже не очень правильно. А сейчас перебор абсолютный. Только о деньгах, успешность - мерило всегои так далее.

Таратута: С шутками такая же история.

Хаит: С шутками такая же история. Это очень по-русски - из стороны в сторону. Про те же деньги, про них нужно, конечно, не забывать, но при этом они не должны быть смыслом жизни. Но это я говорю, опять-таки, прописные истины. Не то что нужно быть центристом всегда, конечно, нужно иногда занимать какую-то позицию. Но по отношению к каким-то, вот таким вещам как деньги, как религия, как любовь, не нужно вот так-вот.

Таратута: Ростислав, у нас заканчивается время, я хотела вам задать вопрос, опять же, как профессионалу.

Хаит: Извините, про любовь я неточно сказал. Про любовь как раз нужно вот так вот.

Таратута: Да?

Хаит: Да.

Таратута: Хорошо. Договорились.

Хаит: Я просто подумал, что неточно.

Таратута: Я хотела спросить, у вас было на вашей памяти какое-нибудь решение последнее власти, или какое-нибудь событие...

Хаит: Которое меня возмутило больше всего?

Таратута: Нет-нет. Которое, напротив, вам показалось остроумным?

Хаит: Остроумное решение власти?

Таратута: Да. Приведу пример.

Хаит: Расскажите какой-то пример.

Таратута: Я, например, помню, когда Путин назначил главой администрации Сергея Иванова, я восприняла это восторженно. То есть это было решение совершенно от нас не зависевшее, уже было понятно, что от нас ничего не зависит. Но по типу сопоставления людей  и при живом тогда Дмитрии Анатольевиче, премьере, и вот, глава администрации Сергей Иванов, мне показалось тогда решение политически остроумно.

Хаит: Вы просто очень крайне интегрированы в политический процесс. Я тоже понимаю, о чем вы говорите, я тоже понимаю, почему вам... Но, я не думаю, что все наши зрители настолько интегрированы. Потому что все равно самое остроумное решение- 24 сентября. Это в любом случае. Это уже до банальности. Но это очень остроумно. То есть в ситуации, когда все думали, все хитросплетения (тут - так, сначала так, а потом вот так), а они просто поменялись - вот это было поразительно. Опять - таки: все гениальное- просто. Самое простое решение: Ребята, да мы договорились, вы чего? Все нормально. И, по-моему, это остроумно и смешно. Молодцы! Дуэт прекрасен.