«Раньше журналист имел право стучать в дверь и требовать ответа»

Таратута: Мы с вами договаривались, что будем говорить про страну и мир. И про ваше мироощущение. Любой человек, который станет изучать вашу биографию, поймет, что вы какое-то время в детстве и потом провели в США. Сколько лет в детстве?

Якушкин: Около шести.

Таратута: С начала до шести?

Якушкин: Не с самого начала.

Таратута: Есть категория людей, и я их замечаю внутри российской пропаганды, внутри политических ток-шоу, это особенная категория людей. Некоторые из них женщины. Я знаю двоих, которые какое-то время своей карьеры провели в Штатах. Очевидно, это был какой-то виток их карьеры. То есть они были повышены до того состояния, что были туда делегированы. Они поработали в разных международных организациях, жили там, общались с американцами, дальше они вернулись. И нет более яростных патриотов, чем эта категория людей. Скажите, знакомы ли вы с ней, во-первых, и есть ли у вас зуб на США или все наоборот?

Якушкин: Давайте начнем с конца. Зуба нет, точно. Вообще надо сказать, что ту тему, которую вы затронули, я лично касаюсь ее впервые. Это интересная тема. Я никогда с ней не выступал и не отвечал на вопросы подобные вашим. Что касается каких-то людей, то я не могу их вам назвать и дело не в фамилиях и не в личностях, а дело в том, что вообще Штаты — это такая крупная, мощная, яркая, интересная страна, что человек, который там побывал какое-то время, у него взгляд на мир меняется.

Вообще любой выезд за границу той страны, в которой ты живешь — это уже хорошо. Вообще любое открытие для себя мира — это здорово. И это, может быть, сейчас звучит банально, но когда общество закрывается, оно самоизолируется, и когда общество внушает себе мысль, что нам ничего неинтересно, и нам самих себя хватит, это и вредно для развития общества, и сужает горизонты. А что касается влияния на отдельную личность, конечно, это дает такой драйв. Это дает и другую энергетику, и вы видите другой образ жизни. И когда вы возвращаетесь в свою привычную среду, вы совершенно по-другому к ней относитесь. И вы, кстати говоря, ее не отрицаете... Это совсем не значит, что вы начинаете ее отрицать, наоборот, в какой-то степени вы начинаете ее больше любить.  

Вообще я здесь недавно прочел, просто мысль, сейчас отвлекусь. Кто-то из известных наших блогеров написал, что нам подсовывают какие-то пары: если вы не любите Россию, надо любить Штаты и наоборот. Это касается и времени, условно говоря: если вы не любите наше время, то вы, значит, предпочитаете 90-е. А 90-е давайте сравнивать с советским временем. Почему подсовываются эти пакеты? Давайте отойдем от этих пакетов. Можно  уважать и Советский Союз, можно уважать и 90-е, можно любить и наше время. Или, во всяком случае, находить в каждом времени и каждой стране что-то свое и относиться к этому спокойно.     

Таратута: И все-таки я хочу вернуться к этому вопросу, который задала в начале: что происходит с советскими гражданами? Я настаиваю на том, что это советские граждане, потому что риторика, которая теперь у этих возвращенцев звучит — она именно советская. Что с ними там такое происходит, что они возвращаются с укрепленным чувством — это даже не любовь к Родине,  а гордости за отчизну. То есть любовь к Родине, Родина — вообще сложное слово,  но любовь к стране вообще такое нечеловеческое понятие, а то, о чем я говорю — другое.

Якушкин: Это вообще очень большой вопрос, потому что сразу нужно определиться, о каком времени мы говорим. Потому что одно дело — вернуться в абсолютно советское время, другое дело — вернуться в полусоветское время, полуроссийское, абсолютно российское, если понимать под словом российское ту систему координат, в которой мы сегодня находимся. Я был там не по собственной воле, а по месту работы своих родителей. Речь идет об очень интересном времени вообще в жизни всего мира, но и о жизни в Штатах в особенности. Речь идет о 60-х годах, которые, как известно, были горячие. Это коснулось не только Штатов, но и Франции, и Чехословакии.

Вообще, 60-е годы — это очень интересное время в музыке, в культуре, и все это, несмотря на то, что я был возраста предшкольного и период начальной школы, конечно, это все влияло. Вообще советские люди в Америке жили в колониях. Мы ходили в советские школы, у нас был, например…  Вот если вы сейчас спросите, какое самое сильное воспоминание. Ну, помимо американских воспоминаний я могу сказать, что, например, все советские фильмы о войне по нескольку раз я посмотрел именно там. Я до сих пор помню в деталях такие фильмы как «Щит и меч», «Жаворонок», «Судьба человека». Эти фильмы нам показывали. Была школа, был пионерский лагерь, и там показывали нам эти фильмы. Я помню там такой фильм, правда, он не имеет никакого отношения к истории — «Планета бурь». «Бриллиантовая рука» еще тогда не вышла.

Таратута: Мне кажется, вы ответили на мой вопрос. Скажите, права я или нет, что, несмотря на то, что вы говорите о 60-х на собственном опыте, то, о чем я вас спрашиваю, это история о том, что человек так и не уезжал никуда?

Якушкин: Нет, это неверно. Я вспоминал об этом, потому что это очень яркие воспоминания. И мое воспоминание о войне основывается на этих образах. Америка — это потрясающая страна по своей истории. Давайте посмотрим, как они сформировались, как они живут сегодня, что они приносят нам в мир в смысле вещей, материального мира, который нас окружает. Как-то легко начинать какое-то дело, как там легко работается, насколько люди доброжелательны, открыты. Я считаю, переходя к сегодняшнему дню, могу сказать, что мы себя сильно унижаем, когда говорим: америкосы и т.д. Если мы считаем, что они — противник, ну у нас есть люди, которые считают, что они — такой противник стратегического плана на веки вечные. Давайте вспомним уже такую избитую истину из «17 мгновений весны». Прелесть этого фильма заключалась в том, что немцы, те, которые противостояли нашему Вячеславу Тихонову, были показаны впервые как очень сильный соперник.

Давайте уважать себя. Уважая американцев, мы и себя уважаем. Америка дает другой уровень мышления человеку, который туда попадает, безусловно. Вы можете туда приехать и вообще ничего не видеть. Я не могу сказать точно, социологически подтвердить, но я слышал, что люди последних поколений, которые туда уехали и там уже обосновались, то есть которые уехали туда навсегда, они, кстати говоря (за что купил, за то и продаю), настроены антиамерикански, антиреспубликански, антиобамовски. Они много смотрят наше телевидение, подписаны на наши каналы, они, скорее, в консервативной части общества. Может быть, это связано с тем, что они ностальгируют, им неуютно, потому что из одной жизни они ушли, а к другой пристани формально не пристали, но все-таки в чем-то им неловко и, может быть, это такая реакция, но это зафиксировано. Поэтому в Америке тоже можно себя вести, приехать с разным настроем и уехать туда с разным настроем. Но, в принципе, если вы что-то хотите повидать, то это место обязательно.

Таратута: Вы наверняка задумывались об истоках антиамериканизма, я сейчас не буду говорить об исторических и политических вещах, просто, может быть, мы как бы обречены на это. Может быть, это такой способ мысли, который  нас в массе унижает. Мы его просто отвергаем?

Якушкин: Нет. Я вообще не считаю, что мы на что-либо обречены. Это вечный вопрос: надо ли прислушаться к общественному мнению в том состоянии, в котором оно есть, и что есть некий заказ со стороны общественного мнения, либо все-таки вести за собой общественное мнение. Я придерживаюсь такой точки зрения, что хотя бы надо делать попытки. Поэтому мы ни на что не обречены. Можно меняться, можно пересматривать вещи. Вообще хорошо бы развиваться и фиксировать какой-то прогресс.

Таратута: То есть это не история про то, что плохие 84% вот так антиамерикански настроены, и это их природа, пойманная властью?

Якушкин: Нет. Вообще природы здесь нет. Конечно, есть какая-то доля того влияния, что человек видит по телевизору, электронным СМИ. Сейчас не стоит разбирать причины, как и к чему мы пришли. Возвращаясь к вашему первоначальному вопросу. Мы на это точно нет обречены. И, во всяком случае, даже если предположить, что мы были обречены, надо сделать все, чтобы такой тенденции не было. Потому что, в конце концов, давайте посмотрим на это. Мы хотим остаться в живых. Все вместе. И хорошо бы, чтобы наши дети, внуки, у некоторых уже есть правнуки, хорошо бы, чтобы мы передали им мир.  И американцы — это страна, с которой конфликт, если он возникнет, не дай Бог, то после этого нам будет не до выяснения кто что сказал.

Таратута: Вы чувствуете, мы находимся в той точке, в которой мы находимся. Мы не просто антиамерикански настроены как общество, мы в какой-то радикальной точке отношения к Америке как к врагу. А как это может измениться? Что должно случиться?

Якушкин: Здесь политика. Но давайте вспомним времена, когда было тоже очень непросто политически. Давайте возьмем советский пример. Я работал в советской газете, успел поработать несколько лет.  Я стоял на передовой пропагандистского фронта. Я могу сказать, что тогда была такая тенденция, что есть, условно говоря, неразумные правители, Пентагон, президент — не подарок, взять Рейгана, над которым  страшно потешались. Потому что считали, что он актер, не имеющий политического бэкграунда. Хорошо, есть у нас Пентагон, есть у нас «ястребы». Кстати говоря, среди этих «ястребов» и военных есть и так называемые «голуби». Статьи, которые мы печатали, прислушивались… Есть верхушка, есть власть, но есть и народ. Есть люди и нам с ними жить, но нам жить и с теми, и с другими.

Потому что, что меня дико беспокоит и огорчает — это свободное обращение с темой возможности войны и ядерной войны в частности. В советское время, еще раз хочу напомнить, тогда был такой лозунг: «Войны не может быть, потому что ее не может быть никогда, потому что потом останутся только топоры или даже не будет топоров». Нет такого понятия, как частная война, ограниченная война. Это был такой период, конец 70-х — начало 80-х, когда изобрели точечное оружие. Говорилось о том, что, условно говоря, одна ракета накроет другую, и что не будет никаких людских потерь. Потом, что все это завершится очень быстро, одна страна должна сдаться, потеряв свои силы. Возникла нейтронная бомба, как оружие, что сохраняем здание инфраструктуры,  уничтожаются только плохиши, потом захватим, начинаем новую жизнь. Тогда было сказано, кстати говоря, было очень популярное движение врачей против ядерной зимы и врачей против ядерной войны. В этом движении участвовали и американцы и, видимо, американские врачи, и с нашей стороны Евгений Иванович Чазов, был такой кардиолог и есть в почтенном возрасте, было такое движение, академик Велихов, физик, который участвовал в этом. Войны не может быть, потому что ее не может быть никогда. Я бы с удовольствием вернулся к этому тезису, как вообще основу всего.

А потом давайте дальше смотреть: сложно разговаривать с  этими людьми? Согласны, сложно, а бывают там какие-нибудь люди недалекие? Вообще надо сказать, что  если говорить об американской политической мысли, то за последние 20 лет… Это тоже можно осуждать, почему это так случилось, но, конечно, там это уровень их понимания. Согласились, уровень их понимания, вникания в российские, советские — российские проблемы. В европейские проблемы, допустим, снизился. Хорошо. Уровень политически не тот. Вообще уровень политического мышления в мире он, если посмотреть историю, волнами развивается. Может, он не тот, согласились, ну хорошо. Но это те люди, которые в данном случае находятся у власти.

Таратута: Так резко оцениваете оппонентов. Мы сейчас в немного странной позиции. Мы как бы рассуждаем с позиции российской пропаганды. Выходит, что оппоненты у нас не те, уровень политической мысли в России зашкаливает. Мы остановились с вами на американской теме, перейду к теме, которая в некотором смысле касалась вашей профильной деятельности и о которой мы уже немного говорили в первой части. Я говорю сейчас о пропаганде. Вы работали пресс-секретарем. Пропаганда — это поле, в котором вам приходилось как-то существовать. Скажите, наша пропаганда нынешняя говорит о том, что без пропаганды никуда. Пишут, что так поступают все страны, включите западные каналы —  вы увидите все то же самое, только с обратным знаком. Не буду даже сравнивать российскую и западную. Сейчас не об этом речь. Давайте сравним пропаганду вашего времени, времени вашей работы и то, с чем вам приходится сталкиваться сейчас.  

Якушкин: Ну здесь есть какие-то очевидные вещи, я думаю, что для вашей аудитории они абсолютно понятны. Уровень журналистики был совершенно другой. И востребованность журналиста была другая. Журналист имел право стучаться в дверь кабинета и требовать ответа. И, в общем-то, я застал еще это время, когда журналиста в хорошем смысле и уважали, но опасались, боялись. То есть журналисты охотились за информацией. Они понимали, что их первую полосу делает то, что только он может найти, и то, что другие пытаются скрыть. Не в том смысле, что это какая-то тайна, там гостайна или необычайное происшествие, которое надо скрыть, которое не имеет широкого хождения. Чтобы это был эксклюзив, но в хорошем смысле.

Таратута: Верно ли я вас понимаю, что уровень пропаганды ограничивается исключительно качественной работой журналиста?

Якушкин: Ну, это целая система. Понятно, что общество находится совершенно на другом этапе своего развития. Если тогда общество двигалось, движение было всем очевидно, и оно осваивало какие-то пространства в историческом плане, то журналисты способствовали тому, что произошел такой вот социально-экономический переворот на стыке 80-90 годов. То есть это был отряд, который шел рядом с политиками. Даже часто опережая их, он задавал повестку дня, он пробивал дорогу, и на этой волне огромное количество людей, которые не заканчивали факультета журналистики, пришли в журналистку и стали звездами. И это было интересно и востребовано. А потом общество в какой-то степени остановилось. Сейчас мы находимся на другом этапе, когда не надо будоражить умы лишними вопросами.

Таратута: Мы с другом обсуждали историю про политическую журналистику сегодняшнюю, что она совершенно исчерпана. То есть происходит какое-то важное политическое событие — будь то кадровое решение, будь то военные действия, или сокрытие военного действия, или смерть крупного политика, или что-то важное, что, в общем, составляет … Должно что-то появляться на первых полосах, оно и появляется. Только ты никогда не можешь прочитать внятную заметку. То есть ты можешь прочитать заметку про бизнес, аналитику про экономику. Политической заметки не существует. И вот мы обсуждали: почему? Потому что журналисты ленятся, потому что все издания закрыли, и политические журналисты пошли кто куда? Но на самом деле мой коллега сформулировал это так, что можно стучаться в дверь, у которой есть шанс открыться. А сейчас в ситуации, в которой решение принимается силовыми структурами, довольно сложно в эту дверь постучаться, потому что она железобетонная. Или вы не согласны со мной?

Якушкин: Все вместе. Мы опять возвращаемся к тому, есть ли запросы, может быть, нет запроса. Другое дело, что стоит ли с этим мириться, надо ли этот запрос воспитывать. Он, конечно, безусловно, не воспитывается, если. Ну, смотрите, такая вещь, как пресс-конференция  и брифинг. Это для человека, который является пресс-секретарем. Я помню, что  у нас были непростые времена, ничего хорошего в отношении общества и представляющего общество СМИ в отношении Ельцина исключительно позитивного, скорее, было такое отрицательное отношение. Каждый раз, когда ты объявлял… У нас была система брифингов, заведенная не мной, а моим предшественником Сергеем Ястржембским, и каждый раз, когда надо было подтверждать этот брифинг, в условиях, когда и фон был негативный, и событий особо не было, и вообще ты прекрасно знал, что тебе придется отвечать на вопросы, на которые тебе совершенно не хочется отвечать, то есть каждый раз это был такой выбор. И в этих условиях не проводить пресс-конференцию или брифинг гораздо легче. Потому что если вы открываетесь, подставляетесь, то вы вызываете вопросы, вы провоцируете публику на вопросы. Если вас вообще нет, если вы недоступны, ваш телефон не отвечает, тогда постепенно и вопросы отпадают сам собой. У меня было несколько таких моментов, но был определенный формат, и его надо было выдерживать. Хотя это все было под камерой, в прямом эфире.

Таратута: Напомните тем, кто не так хорошо помнит это время, какой  был момент, при котором до сих пор вы вздрагиваете…

Якушкин: Иногда эти брифинги проводились в специальной комнате, когда ты стоял за трибункой, а иногда, когда надо было это все быстро, оперативно это все происходило в моем кабинете. Вообще была полная вольница. Я, например, сидел за столом. Приглашали один канал, но потом он распределял, чтобы не было нагромождения, там было три агентства и один канал. Потом этот канал делился с другими каналами. Иногда, допустим, три канала. Но вот этот оператор, он ходил за моей спиной снимал, он мог снимать ноги, он снимал мусорную корзину. Не в том смысле, что там лежали какие-то бумаги с возрастным секретом, но это было нормально. Он ходил, снимал то, что на столе лежит, стол не защищался для прихода этих людей специально. Я просто хочу сказать, что была другая атмосфера, и сказать журналисту «Стой на месте», в этом была сложность. Это вообще было не принято, это не делалось, так сложилось, и обе стороны к этому пришли, и сказать ему нельзя было, и журналист бы этого не воспринял, понимаете, не подчинился.

Таратута: Я хотела спросить, это очевидный какой-то договор, который соблюдался двумя сторонами. Любопытно, мы ведь знаем практику нынешнюю. Постепенно журналисты стали людьми, которые просят разрешение на все. То есть, я могу вспомнить все посещения пуловских мероприятий, ты находишься в строю, ты не можешь сдвинуться ни вправо, ни влево, делаешь массу разных вещей, ты все время как будто чего-то просишь. Я как раз очень не люблю…

Якушкин: Нет, вот смотрите, пулы, которые сопровождают государственных лиц, там всегда есть определенный порядок безопасности.

Таратута: Понятно, в данном случае это метафора журналистики в целом, ты звонишь ньюсмейкеру, и ты ему обязана. Он может сказать что угодно. Я говорю сейчас об ощущении журналистов. Он визирует тех, кто его может снять, он может сделать все, что угодно. Условно говоря, мы знаем, можно обвинять в этом журналистов, но мы знаем, к чему это пришло. Мы знаем, что сейчас журналист, в общем, человек третьего сорта по отношению к власти. Он все время спрашивает чего-нибудь и стучится тихо, а уже не громко. Но меня интересует точка ваша, у вас наверняка были мысли, как у любого нормального человека: «Да пошли они вон». А почему сейчас этот брифинг ни не провести, почему вы не могли себе этого позволить? Почему Борис Николаевич не мог себе позволить поступать так, как сейчас?

Якушкин:  Очень, очень коротко. Отношения Ельцина с журналистами были совершенно особые, и тоже сложились так исторически, потому что, как я говорил, журналисты были тем отрядом, в хорошем смысле, людей, на которых он мог рассчитывать. Они шли впереди, особенно на определенном этапе, они шли впереди политиков и задавали обществу повестку дня. И Ельцин, собственно, пришел к власти благодаря журналистике, в частности, допустим. Это, так сказать, огрубляя. Что касается моего собственного ощущения, моя сложность лично заключалась в том, что я сам когда-то работал в этой сфере. И когда люди ко мне приходили и обращались, я прекрасно понимал, у меня было такое двойственное отношение, у меня была своя повестка дня, естественно, я работал с определенным человеком и т.д., но, я прекрасно понимал, какая у них повестка дня и что им нужно, и что делает им, в хорошем смысле, вот эту первую полосу сенсаций.   

Таратута: Вы знаете, люди быстро перековываются, скажу вам по некоторым пресс-секретарям, которые пришли из журналистки, а, в общем, они почти все пришли из журналистики, некоторые себя ведут как чиновники с рождения.

Якушкин: Послушайте, Юля, дело не во мне, дело в той общественной ситуации, которая тогда сложилась.

Таратута: Меня интересует, были ли когда-нибудь в вашей практике случаи, когда можно было, собственно, поступить иначе, но нельзя было.

Якушкин: Нет, было там несколько моментов эмоциональных, когда, конечно, я говорю, фон был негативный. Каждый день ты открывал газету, ты ждал какой-нибудь гадости. Вот давайте с моей точки зрения на это смотреть, вот была гадость, потом тебе звонили люди, напоминали: «Ты посмотри, что они там пишут». Ты ситуацию в этом смысле не контролируешь, потому что были самостоятельные люди, я имею в виду, журналисты. Ты не держал их, ты не просил визировать, еще что-то. Была какая-то своя отдельная, так сказать, каста. Значит, срываться хотелось, и хотелось много раз. Иногда, вы просто меня сходу спросили, может быть, я сейчас не опишу в деталях, но, наверное, несколько раз я сильно, допустим, и неправильно повышал голос, нервничал, говорил что-то. Я сейчас уже начинаю восстанавливать, я помню, касалось это, конечно, здоровья. Очень больная тема. Все спрашивали: А где президент?  Почему? Что с ним? 

Таратута: Говорят, что снимались заметки.

Якушкин: Заметки снимались… Нет, я не помню такого. Но, в любом случае, смотрите, тема была крайне болезненна, крайне чувствительная. Президент отсутствовал. Где он? Что он? И на 10-й раз, когда вы уже ответили один раз, на 10-й раз у вас возникало раздражение. Здесь правила, которые касаются не этой ситуации, а вообще ситуации на веки вечные вообще о ваших взаимоотношениях с журналистами. Что, в принципе, журналист всегда прав, потому что у него на самом деле… Вообще вы ему нужнее. Вернее, он вам нужнее, чем вы ему. Да, он приходит к вам очень любезно и просит, и звонит вам, но на самом деле без него в хорошем состоянии общества  вы — никто. Потому что о вас не напишут, вас не покажут, а когда вам что-то надо будет, допустим, вот вы являетесь представителем  не только президента, но и какой-нибудь структуры, бывают ситуации, когда вам надо позвонить, по-дружески сказать: старик, не старик — неважно, вам что-то нужно. Он не пойдет вам навстречу, это вот такой вот взаимный процесс, это нормально. В нормальной ситуации, конечно, он всегда прав.

Таратута: Удивительная такая история про изменение отношения к журналистам. Но я напомню, что, коль скоро мы заговорили о пропаганде, тем самым 90-ым, ельцинской эпохе, приписывают тот самый 1996 год, в который пропаганда расцвела, с точки зрения противников этого проекта, собственно, сохранения Ельцина у власти. Собственно, этот момент и называют концом демократии, началом того, что мы сейчас получили. Вы, как человек того времени, как вы для себя эти дилемму решаете? И что вы можете сказать тем людям, которые так говорят?

Якушкин: Я 1996-й не пережил во власти. У меня есть мнение.

Таратута: У вас есть мнение на это, я думаю.

Якушкин: Да, я знаю, о чем вы говорите. Да, это было в какой-то степени определенный, ну не поворот, я остерегаюсь слова «поворот», потому что те годы, когда я пережил, я хочу сказать, что, конечно же, СМИ были в отношении президента очень вольны.

Таратута: Суровы?

Якушкин: Суровы, вольны, требовательны.

Таратута: Считаете ли вы то событие ошибкой или оправданной историей в контексте?

Якушкин: Я не был внутри этой ситуации, не могу сказать. Я, условно говоря, как читатель в данном случае наблюдал за 1996 годом.

Таратута: Хорошо, вы были последним пресс-секретарем Ельцина, вы помните возникновение Путина?

Якушкин: Конечно, да. Путин стал премьером в августе 1999 года. Я пережил трех премьеров: Примакова, Степашина и Владимира Владимировича.

Таратута: Понимали вы тогда, что это будет президент такого срока?

Якушкин: Знаете, прошло 15 лет, это очень большой срок. Вы знаете, эта работа во власти, там так много текучки, что там стратегически мыслить очень сложно, надо себя хватать за руку и как-то немножко отстраняться. Тем более, на такой должности, которую я занимал, когда вы в реактивном режиме: вас спрашивают — вы отвечаете, вот в таком плане. Поэтому о будущем особо не думалось. 15 лет — очень большой срок. Просто трудно себе представить. Да, было ясно, что это президент. 

Таратута: Давайте поговорим про то, что вы можете оценивать с позиции пресс-секретаря. Сейчас очень много шутят на тему того, что пресс-секретарь в современной России — никогда не понятно, кто чей пресс-секретарь. Мы много раз шутили на эту тему в моих эфирах, что, например, случай с Бастрыкиным и с Маркиным — совершенно непонятно, кто первое лицо, поскольку пресс-секретаря Следственного комитета в какой-то момент было так много, что казалось, что он сам принимает решения, и ему нужен собственный пресс-секретарь. Но и не только он, не только в Следственном комитете такая ситуация. Вообще пресс-секретарь, кажется, выполняет какую-то такую политическую функцию в нынешней России. Где ограничители функциональные пресс-секретаря, как вам это было сказано, когда вы вступали в должность?

Якушкин: Мне ничего не говорилось. Может быть, это как-то нескромно звучит, но несмотря на то, что я этим раньше не занимался, я как-то представлял, что к чему. Возвращаясь к вашей первой теме — к Америке, в этом смысле, хотя это было на очень раннем этапе, Америка тебе дает представление, тебе дают другую систему координат, после которой ты вообще другой человек, ты мыслишь гораздо более широко. Большая задача — и сразу происходит большая отдача. Когда человек на каком-то неважном посту, когда он занимается работой, которая особо никому не нужна, тогда он снижает свои способности. Когда есть большая задача— а это была сложная задача, тяжелый период, рейтинг президента приближался к нулю, был кризис, дефолт —большая задача требует и большой отдачи. Но пресс-секретарь, конечно же, отражение первого лица. Он не может отсебятину нести. Он отражает мысли, чувства, повестку дня, которое задает первое лицо, он — человек вспомогательный, он не задает эту повестку дня. На самом деле, он какой-то толкователь, потому что первое лицо не может и не должно что-то все время объяснять. Есть еще такая функция пресс-секретаря — просто объявлять расписание. Вообще не пристало первому лицу об этом говорить.

У нас как раз задавлены пресс-секретари. Вы привели пример со Следственным комитетом. Может быть, просто повестка дня Следственного комитета возбуждает всех, что кажется, что… Скорее, по-другому. Тенденция как раз может быть другая в целом. В 90-х вообще было модно иметь пресс-секретарей, люди имели некое представительство, выход в публичное пространство. Потом повестка дня показала: чем меньше — тем лучше. Зачем объясняться? Если ты объясняешься, ты опять подставляешься. Тебя не должно быть много.  

Таратута: То есть вам кажется наоборот — что пресс-секретари вашего времени были гораздо более свободны.

Якушкин: Вообще в обществе появлялись новые институты, все только развивалось. Сейчас, наверное, пресс-секретарь — это человек, который просто снимает телефонную трубку и передает вопросы лицу и получает ответы. Конечно, можно занимать активную позицию, не в стратегической области, не в министерстве обороны, а в какой-нибудь компании, формировать эту повестку дня.

Таратута: Вообще пресс-секретарь, как вам представляется — это политически влиятельный человек? Понятно, что не по отношению к президенту, а вообще?

Якушкин: Политически влиятельный, потому что он все-таки очень много знает. Самое плохое, самое позорное, что может быть в пресс-секретаре, когда он последним узнает о новости. И такое бывает. Особенно это остро чувствуется, когда кого-то снимают, назначают. Уже человека сняли, а ты еще об этом не знаешь. Ты должен быть вхож, хорошо бы общаться с первым лицом. И много. Второе — если не с первым лицом, хорошо бы присутствовать на совещаниях. И в этом заключается аппаратное позиционирование пресс-секретаря — он очень много знает. Соответственно, он становится политическим лицом.

Таратута: Вам нравится нынешний пресс-секретарь президента, с профессиональной точки зрения? Как вам кажется, он квалифицированный пресс-секретарь?

Якушкин: Да, абсолютно. Мне нравится. Я это говорю абсолютно искренне, не потому что у нас с ним, как я надеюсь, нормальные отношения. Да. Вы сейчас затронули тему брифингов, пресс-конференций, мне кажется, что за последнюю неделю, я сужу об этом со стороны, какой-то формат берет на вооружение, когда он много объявляет, что будет.

Таратута: Ему сложнее, чем вам? Или легче?

Якушкин: За него надо ответить, попав на его место. Смотрите, какая штука. Борис Николаевич отсутствовал часто, и в каких-то моментах меня было больше. Я вообще был вспомогательным лицом, я не мог его никак заменить. Здесь нынешний пресс-секретарь Дмитрий Песков работает с активным человеком, который много говорит. И артикулирует очень четко то, что он хочет сказать. Поэтому такой толкователь ему точно не нужен. Но есть ситуации, форматы, когда пресс-секретарь должен комментировать какие-то важные вопросы, которые волнуют общество, их же очень много, они возникают каждый день.