Политолог Морозов: «Мне уже не кажется, что военное противостояние с НАТО невозможно»

06/02/2015 - 19:41 (по МСК) Юлия Таратута

Политолог Александр Морозов о том, почему визит Меркель и Олланда в Москву не решит кризис в Украине, о возможности войны с НАТО, и двух сценариях выхода из украинского кризиса для Владимира Путина.

Таратута: У меня сегодня в гостях на связи по скайпу умнейший человек, интереснейший собеседник политолог Александр Морозов. Давайте обсудим ту точку, к которой мы пришли: мы – зрители, вы - наблюдатели и страна как страна и ее руководители. Мы все ждем результата переговоров наших иностранных гостей, которые были в Киеве, а сейчас должны быть в Москве о ситуации на Украине, можно ли ее остановить. Чего вы ждете от этой встречи? Это нулевая ставка или можно прийти к каким-то итогам?

Морозов: Мы видим, сейчас идет большое обсуждение в сетях, и все высказывают свои предположения о перспективах этого этапа и этой попытки урегулирования. Надо напомнить, что предыдущая была во время минских соглашений. Это было 4 месяца назад. У этой новой попытки, с моей точки зрения, перспективы довольно плохие. Сегодня мы не узнаем результатов общения, потому что Меркель и Олланд должны встречаться в Мюнхене завтра с Байденом. И должны будут услышать его мнение и план, который он предлагает.

И Владимир Путин сегодня вряд ли будет комментировать, он тоже подождет выступление Байдена, чтобы сложить общее впечатление о том, как выглядят два плана: план двух европейских лидеров и план США. Но судя по тому, что сообщали накануне, те утечки, которые были в немецкой прессе, говорят о том, что какой-то новой радикальной идеи еще нет.

Таратута: Вы сами упомянули о том, что в социальных сетях все пишут прогнозы об этой встрече. Едва ли не у вас в дневнике я увидела запись о том, что никаких позитивных изменений ждать не приходится. Иностранцы приедут с программой, которую Путин не примет, и дальше все разойдутся со своими. В чем тогда смысл этого визита? Люди же понимают расклад. В чем жест?

Морозов: Жест понятен. Ясно, что Меркель и Олланд делают необходимый шаг перед тем, как перейти к следующему этапу санкций и следующему 3-5 месячному периоду углубления конфронтации между Россией и Западом. Это необходимый жест, и надо его понять, потому что они – лидеры стран, отвечающих за глобальную безопасность, и они не могут идти на дальнейшие шаги, еще раз не поговорив с Кремлем и не попытавшись сообщить Кремлю, что возможность какая-то сохраняется. Поскольку мы видим, что по заявлениям Обамы, Меркель и других лидеров стран Евросоюза никто не хочет дальнейшего углубления конфронтации, все хотят, чтобы ситуация изменилась к лучшему, но не знают, как. И плохо в нашей ситуации то, что те решения, которые возможны, они все носят радикальный характер. Не существует, как верно сказал Обама, хорошей формулы выхода из ситуации для Кремля и Владимира Путина, есть только разной степени радикальности довольно тяжелые формулы.

Таратута: Мы поговорим еще о хорошем и плохом сценарии. Мне близко восприятие ситуации только что описанное, что совершенно невозможно себе фантазийно представить, зная политика такого жанра, стиля и типа, который может из этой ситуации выйти без потерь для себя и для нас. Ситуация немного патовая. И все-таки, существуют ли какие-то точки соприкосновения между Россией и Украиной на этом этапе? Что, по-вашему, можно было бы уступить сторонам друг другу?

Морозов: В данный момент, конечно, невозможно представить себе никакой уступки. Конечно, существуют люди в России и Украине, которые говорят, что давайте проведем новую линию, отдадим России Луганск и Донбасс по границам областей, поставим новый кордон большой силы, попросим в этом кордоне участвовать европейские батальоны, и тем самым остановим кровопролитие, бойню и очень тяжелую экономическую перспективу для Украины и для России. Есть, наоборот, люди с российской стороны, у нас есть партия войны, которая продолжает настаивать на том, что Украина как государство не существует, и она должна быть доразрушена до определенного основания и разделена на две части. Эти голоса тоже довольно сильны. И существует третий голос – это голос, который говорит: давайте как-нибудь превратим в Приднестровье, а то и заморозим, заморозим на этом состоянии. Проблема в том, что все три варианта практически невозможны.

Таратута: А значит?

Морозов: Значит, даже если будет небольшое перемирие, нас ожидает продолжение эскалации военных действий и обострение отношений между Кремлем и европейскими странами, значительной их частью, которые неизбежно будут дальше вовлекаться. Надо понимать, что по мере развития конфликта Польша будет глубже в это вовлекаться, балтийские страны, потому что они являются периметром безопасности НАТО. И общество многих европейских стран будет гораздо больше вовлечено, чем сейчас.

Таратута: Не до конца ясно, несмотря на то, что эти апокалиптические сценарии все время описываются, и мы все время говорим, что эскалация будет дальнейшая, что Запад должен будет реагировать, а Россия повышать градус, непонятно, где эта точка, до которой градус можно повысить. Единственно по-настоящему страшная точка – это войска НАТО, которые вступают в этот конфликт, или некоторое повышение градуса с российской стороны: воздушная атака и прочее серьезное военное обострение уже не на уровне нашего обывательского понимания, а на уровне военных операций. Но складывается такое впечатление, что ни первого, ни второго произойти не должно. Тогда о какой эскалации мы говорим кроме слов?

Морозов: Это 2-3 месяца назад мы так думали, что военная фаза противостояния России и НАТО невозможны, сейчас мне так уже не кажется. Дело в том, что существует несколько опций для НАТО и США, которые позволяют углублять свое присутствие в этом конфликте, не обязательно это прямое военное столкновение с российскими войсками. Во-первых, у Украины сохраняется интересная и опасная возможность интернационализовать конфликт со своей стороны. В Донбассе воюют некоторые лица разных паспортов и национальностей, как известно. Если Порошенко объявит на весь мир призыв добровольцев, а не мобилизацию в Украине, то он получит возможность получить из разных стран различного рода частные армии. Это будут уже не украинцы. Я бы такой сценарий рассматривал.

Таратута: Тогда силы НАТО формально не при чем.

Морозов: Да, совершенно верно. Второй момент, что дальше будут обсуждать концепцию безопасности Украины. И эта концепция очень похожа на положение Финляндии между двумя воинами. Украина ведь находится не в положении Польши и не в положении Австрии, на которые Гитлер напал. Она, скорее, находится в положении Финляндии, на которую напал Сталин. Она находится вне контура европейской безопасности. Она была в составе Российской империи и т.д. И украинцам ничего не остается делать, как строить некоторую линию Манергейма, рубеж обороны. В этом НАТО может участвовать. Это тоже будет некоторая форма эскалации.

Ведь возможна эскалация с российской стороны, со стороны партии войны, которая считает, что давайте по второму разу попробуем раскачать украинское население еще 4 или 5 областей Украины. И такие перспективы есть, потому что опросы общественного мнения по-прежнему на востоке Украины, вот показали недавно, которые проводил «Левада-центр», которые заказывал  Washington Post, что Путин пользуется большой поддержкой тем не менее.

Таратута: Особенно на фоне антирейтинга пришедшей украинской власти.

Морозов: Да. Поэтому несомненно, что какая-то часть Кремля сохраняет такую перспективу, близкую к Совету безопасности, к военным спецслужбам или отставникам – а давайте дальше раскачивать, вдруг получится сейчас.

Таратута: Я до конца не понимаю. Аналитики в этом вопросе делятся на две неравные группы. Первые, которые говорят о том, что реакция Путина, даже если он слушал свое ближайшее окружение – это реакция, реагирование? А вторая – то, что война задумывалась давно как спортивное состязание и какие-то экспансивные планы были давними, и сейчас мы пожинаем плоды фантазийной экспансии. Вы на чьей стороне?

Морозов: Моя позиция в том, что хотя имеются факты, подтверждающие различные сценарные подготовки к активным действиям в Украине, но все-таки надо исходить из мысли, что до 26 февраля, до бегства Януковича если и лежали какие-то бумаги, может быть, подготовленные в 2006-2008 году или раньше относительно активных действий против Украины, то они бы не реализовались. Здесь имело место быстрое и единоличное, как сказал Песков, решение Путина, о котором члены Совета безопасности узнали прямо на заседании. Другое дело, что в эту ситуацию теперь все вовлечены, весь российский истеблишмент несет ответственность за нее и собирается нести дальше.

Таратута: Несмотря на то, что вы говорите справедливо, что на этот вопрос ответ мы не получим до конца веков, но он обуславливает ближайшие прогнозы. Если плана такого не было, то представить себе всерьез экспансию так глубоко на Украину, даже в ситуации состязания с Западом, довольно сложно. Легче себе представить ситуацию, в которой Путин и его окружение должно выпутываться из ситуации. Если придерживаться второй точки зрения о предначертанности военных действий и о том, что все хотели войны – тогда ситуация иная в нашем ближайшем будущем.

Морозов: Да, если приглядеться, то мы все видимо, что Путин пытается выйти из ситуации путем подъема ставок, он стремится пройти тоннель насквозь. Не выйти из него, а пройти насквозь, выйти с той стороны. Но коридор этот неизвестен по своей длине и главное – куда он ведет, это очень существенный вопрос. Ставки поднимаются в направлении реализации концепции Солженицына. Это переигрывание 1991 года. Советский Союз распался неправильно. И значительная часть населения трех славянских государств теперь это поддерживает. Путин движется в направлении очень тяжелой игры, начав с Украины, которая должна привести к тому, что из трех государств образуется новое. Возможно такое? Да, исключать этого нельзя.

Таратута: Игра ведется в повышении ставок с расчетом на то, что кто-то с обратной стороны на эту провокацию с повышением ставок поддастся. Получается, что Западу выгоднее так не поступать, не обращать внимания на повышение градуса?

Морозов: Запад сталкивается с огромной проблемой. С одной стороны, он не может не реагировать. А с другой стороны, он может и не реагировать. Почему? Потому что Белоруссия, Украина и Россия находятся вне зоны контура глобальной безопасности, который построен Евросоюзом, США и Китаем – три больших игрока определяют новую глобальную безопасность. Эти три страны находятся вне этой зоны. С ними было какое-то сотрудничество, но они никуда не интегрируются. Если посмотреть с птичьего полета, у нас происходит бойня славян между собой. И вмешиваться в это довольно трудно и Германии, и Британии, и США, потому что это не формат геноцида между двумя разными религиями, нет большой идеологии, которая сталкивается, фактов геноцида нет.

Это какой-то спор, который чем может кончиться? Я не знаю. Возможно, сам Евросоюз и структуры глобальной безопасности, в конце концов, скажут: так на этом месте и должно было быть какое-то славянское государство, пусть оно будет из России, 6-ти регионов Украины, которые Россия захватила и Белоруссия.

Таратута: Вам кажется такой вариант миротворчески возможным?

Морозов: В этой ситуации возможно все. Возможна и война в воздухе.

Таратута: Я еще раз хочу обратиться к вашим прогнозам по поводу сегодняшней встречи. Вы говорили о том, что хороший выход лежит под фонарем, и к нему никто не обращается. Бог даст, что Россия должна ввести войска, всех освободить и сдать захваченные ею в этом видении ситуации регионы обратно Украине, и все будут счастливы, Путин – миротворец, страна в прежних границах. Если всерьез. Мы обсуждали с вами цитату из Обамы, который говорил, что нет хорошего выхода для Путина, но никто из политологов еще не предложил этот хороший выход.

Морозов: Вот он хороший радикальный вариант, он единственный.

Таратута: Да, но у меня это «но». Мы имеем дело с тем политиком, с которым мы имеем дело. Человек с определенным типом амбиций, с таким соревновательным чувством, с миссионерскими свойствами и видением себя в мире и истории, человек-объединитель церквей, победитель Олимпиад и чувствовавшим себя фартовым всю дорогу. Как вы представляете себе конкретного президента Российской Федерации Путина, который должен выйти из этой ситуации, у которого есть народ, которому он довольно долго по телевизору рассказывал, что это святое дело, что Крым – это больше, чем территория. Как он может сейчас технически сдать этот регион? Или он может объяснить народу все, что угодно?

Морозов: У него есть два сценария, по которым он может идти в своих интересах. Первый – при котором он упорно, ценой больших жертв и экономических потерь доводит дело до нового договора о национальной безопасности. Это так называемые «Хельсинки-2» или «Ялта-2», как угодно можно называть. Да, на данный момент он не имеет никаких оснований, потому что на сегодняшний день никто Путина не признает наследником СССР и Россию страной, которая является чем-то иным, чем Бразилия или Саудовская Аравия. Ни Бразилия, ни Саудовская Аравия не могут выходить на мировой политический рынок с предложением: «Давайте перезаключим Ялтинское соглашение». Но Путин делает такое предложение. Может ли он добиться этого? Я думаю, он может добиться начала процесса подготовки.

Дело в том, что Хельсинские соглашения готовились лет 7, и в последние 4 года, когда все было решено, они продолжали обсуждаться. Это длинный процесс. Возможно, что Германия и часть европейских стран, которые не хотят связываться с Путиным, пойдут на симуляцию переговорного процесса. Это тот вариант, который бы его удовлетворил. Тогда он – победитель. Он оказывается в положении: я, Сталин, Черчилль, Трумэн – мы заканчиваем великую войну холодную.

У него есть и второй вариант очень хороший, который ему настойчиво предлагала Ангела Меркель. Мы закроем глаза на де-факто аннексию Крыма, это будет как северный Кипр – признавать не будем, но и препятствовать тоже, откажемся от экономических санкций, а ты сам спокойно забираешь все свое дерьмо с территории Донбасса. Как ты это сделаешь – никого не интересует: перебил ты там повстанцев, интернировал ты их, все гражданское население эвакуировали. Но все оттуда вывезти и вернуть в руки киевским войскам.

Эта возможность у Путина есть. Даже сейчас, когда там уже масса оружия, масса сформировано подразделений и армия наша там есть отдельно стоящая, при этом эта возможность сохраняется. Потому что у Путина в руках на территории трех областей находится тридцатитысячный контингент, который в состоянии эвакуировать любую часть населения с территории Донбасса, всех разоружить. Было бы только политическое желание так закончить. Я думаю, что Путин не верит во второй сценарий и побаивается, что ему пообещают, что Крым останется за ним, а потом опять начнется давление. Это правильно опасение.

Таратута: А вам не кажется, что есть какая-то точка, на которую он может пойти в условиях федерализации и децентрализации, а на какую не может. Если останутся люди с правом вето, с возможностями политических ограничений, он способен вывести значительную массу людей оттуда и ослабить хватку в регионах или это уже абсолютно точка невозврата?

Морозов: Федерализация – это синоним практического отделения, синоним создания Приднестровья, никем не контролируемой территории. Конечно, это эвфемизм, не надо это принимать всерьез.

Таратута: Я давно хотела спросить, почему на федерализацию такие полярные точки зрения. Обывателю кажется, что федерализация – это совершенно безопасная история. Ну существуют русскоязычные анклавы на Украине, почему бы не дать им особый статус?

Морозов: Это обсуждение возможно, только если оно не переходит на практический политический уровень, когда ясно, что федерализация – это как в Германии примерно. У нас есть такие земли, земли входят в верхнюю палату парламента. Вообще теоретически не только Украина, но и ряд стран могли бы федерализоваться таким образом. Это было бы не вредно и для России.

Но на данный момент совершенно очевидно, что ни одна страна, в том числе Киев, не согласится на конституционную реформу под вооруженным давлением. Представьте себе ситуацию, при которой Китай выставил бы нам требование провести федерализацию Дальнего Востока. Вполне возможно, что мы сами хотели бы какой-то реформы на Дальнем Востоке, но без нависания многомиллионной китайской армии.

Таратута: Я все время задаю этот вопрос своим собеседникам, потому что это важно для не черно-белой картинки, которая все равно присутствует в освещении событий на Украине и в России, в этом смысле очень поляризуя людей, их обсуждающих. Могла ли украинская сторона и может ли сейчас поступить каким-то компромиссным способом? Совершала ли она за это время ошибки? Получала ли всецельную поддержку Запада? Не кажется ли вам, что украинская сторона уверовала в свою святость и непогрешимость, благородство духа и благородный украинский ген, не кажется ли вам, что эта святость тоже немного тупиковая?

Морозов: Там сложная ситуация, там, наоборот, часть Украины не хочет ни в чем этом участвовать, не хочет вовлекаться в это противостояние. И в то же время есть ядро, которое воспринимает конфликт с Россией как вызов, в котором надо проявить героизм. Но я не могу осудить их за этот героизм, потому что мы все помним раздел Польши, и 1939 год, и битву при Вестерплатте – это часть польской национальной истории, всего две недели противостояния польского подразделения неодолимой военной машине Германии.

Другое дело, что я могу поддержать вас в следующем. Представим, что у Украины появился бы какой-нибудь лидер типа Махатма Ганди, который сказал бы: давайте, братья, уйдем, наденем сари и уйдем из этого Донбасса, пропади он пропадом. Пусть это будет такой в высокой степени моральный поступок. Но я шучу сейчас.

Таратута: Вы шутите, но это такая типичная точка зрения. Сами украинцы говорят, что в Украине всем на эту историю наплевать. Большие парни играют, а сама эта история не очень интересна. Существует довольно большая прослойка людей на Украине, которая не поддерживает ни сепаратистов на Донбассе, с другой стороны, они не подписывались под победой Майдана такой ценой, точно так же как многие не подписывались под Крымом такой ценой. Я понимаю, что это совершенно разные вещи. Люди, которые идеологически расходятся с действующей властью, в некотором смысле оказались между двух людей. Что они должны делать, что они должны чувствовать?

Морозов: Они ничего не могут сделать, как и в России люди, которые не разделяют политику Кремля. В такой ситуации они оказываются в заложниках не только властей, но и логики войны. Война начинает диктовать свою логику, в значительной степени превосходя возможности политических руководителей стран. Это трагедия, потому что украинцы, несмотря на весь героизм, они противостоят военной машине во много раз превосходящей их возможности. Поэтому если вдруг случись полномасштабное российское вторжение, они потерпели бы поражение. И люди в результате все окажутся жертвами. Конечно, это трагическая ситуация.

Я уповаю на то, что кажется так, что у Кремля нет этого ужасного плана раскачивания постсоветского пространства, о котором многие пишут. Во всяком случае, что Кремль не пойдет так далеко. Мы понимаем, что какие-то планы есть у какой-то части российского истеблишмента, мы видим этих людей. Таких людей как Дугин, как сотрудники Российского института стратегических исследований и т.д. Мы читаем эти сайты и прекрасно видим, как они хотят. Но я надеюсь, что эта логика не победит.

В этом и наша проблема. С одной стороны, мы несколько устали от Владимира Путина. Но никто не хотел бы полного экономического коллапса ценой его ухода. В этом проблема и России. Снаружи глядя, украинцы или в России есть какие-то люди, которые радуются, что Путин доведет дело до катастрофы и ура. Но это совсем не ура. Лучше, чтобы все изменилось к лучшему до того.

Таратута: Мы начали с разговора об Украине. Даже если дело кончится ослаблением хватки с одной из сторон: Владимир Путин передумает, кто-то с кем-то договорится. Я плохо представляю, что должно случиться в этой ситуации, но что-то прекрасное, чтобы наступил мир и радость. Как вам кажется, какое будущее у самой Украины, сможет ли она вернуть к себе Донбасс как часть себя или она его уже отторгла? Так складываются события, что Донбасс отрезан финансово. Факт налицо – Донбасс отторгнут, неважно по чьей вине.

Морозов: Но это ничего не значит. Во-первых, это некоторая фигура вещи. Мы понимаем, что половина донбассцев уже бежали с Донбасса и неизвестно, вернется ли туда: одна часть – в Россию, другая – в Украину, а некоторые – в Европу. Та часть, которая остается: история показала, что это вопрос денег. Население, которое не бежало в условиях войны – это наиболее мобильное население, завязанное на государственных субсидиях. Они как лужковские пенсионеры: прибавили пенсию – голосуем «за». В этом смысле нельзя метафизику разводить. Донбасс отделен – в этом ничего особенного нет.

Таратута: Это все абсолютно обратимо. Будут деньги и комфортные условия – Донбасс возвращается и все дружат.

Морозов: Да, даже Кавказ подчинился, хотя на что уж он более боевой и опасный регион, и население с гораздо большей традицией сопротивления, чем Донбасс. Но он сохраняет лояльность.

Таратута: Мне кажется, вы должны были читать текст на портале Slon.ru, я его в прошлый раз пыталась обсудить с политологом Дмитрием Орешкиным. Не уверена, что он понял смысл этого текста. Это такое было парадоксальное остроумное замечание, что несмотря на то, что Путин – это воплощение стабильности, нынешний общественный запрос требует дестабилизации. И Путин этот запрос хватает, но поскольку этот запрос о дестабилизации специальный и должен быть при стабильности власти, он создает эти искусственные очаги напряжения, и Украина – это искусственно веселящий газ для населения. Андрей Смирнов – автор текста. Согласны ли вы с такой трактовкой, и что же нас тогда ждет, если так события развернутся?

Морозов: Я понял, о чем идет речь. В принципе, это правильная мысль. Но у меня гораздо более пессимистический взгляд. Мне кажется, что Путин не просто в тактических целях использует эту «консервативную революцию»: ажиотаж, войну со всем западным миром. Он наносит гораздо более тяжелый удар стабильности системы, чем можно предположить. Я, скорее, согласен тут с Глебом Павловским, который в последних своих интервью говорит о том, что Путин разрушает систему, которую он создал. И на ее месте возникнет иная система. Это будет не та стабильность, которая была.

Таратута: Согласны ли вы с Глебом Павловским, который считает, что Путин стал жертвой пропаганды собственного телевизора?

Морозов: Я не могу сказать, что я в такой форме согласен, но я понимаю, что он хочет сказать. В силу того, что война имеет свою логику, отдельные элементы системы начинают влиять на Кремль. Если у вас в Донбасс накачено 10 тысяч «добровольцев», то просто их присутствие начинает влиять на Кремль. Точно так же с телевидением. Здесь даже не Павловский первый, а Примаков был первый, который правильно заметил, что если смотреть на российское телевидение, то оно выражает градус пропаганды, как будто Россия готовится к глобальной войне. Но это не так, сказал Примаков.

Возникает вопрос, а откуда тогда этот глобальный градус? Этот градус самовозогревается в телевидении, там 20 тысяч федеральных журналистов, один другого цепляет. Все стараются показать все больший и больший патриотизм, в результате эта картинка влияет в обратную сторону на Кремль. В этом смысле слова можно согласиться с Павловским.

Таратута: Я бы не преувеличивала ни самоцензуру, ни самодвижение. Есть журналисты, которые идеологически накачивают себя и зрителя, они просто так делать не могут. Это крик души. Они не просто соревнуются, кто патриотичнее, так тоже, конечно, бывает, но без отмашки такое соревнование проводить невозможно. Я задам любимый блиц-опрос про Владимира Путина. Как вы относитесь к разным теориям его окружения, особенно в контексте договоров о мире, партии войны. Насколько эта ястребиная часть сильна в окружении Путина и насколько она влияет на него по сравнению с декабрем? И кто в нее входит?

Морозов: Партия войны в настоящий момент полностью доминирует, а партия мира находится в подавленном состоянии, она держатся за свою лояльность. Часть этой партии мира уехала из страны аккуратно, тихо, непублично или публично.

Таратута: Вы говорите о части элиты, которая покинула страну?

Морозов: Да, люди свои капиталы потихоньку переводят, уходят – это видно. То, что можно назвать партией мира – это люди, которые видят, что у партии войны дела идут в гору, и нельзя стоять на пути у высоких чувств, как сказал Гребенщиков, потому что тебя снесет с ног. Партия войны оказывает абсолютное влияние на Путина, Путин с ней совпадает. Он сейчас сам является лидером партии войны. Не знаю, чего он хочет, я говорю о политическом факте.

Таратута: Согласны ли вы с трактовкой Bloomberg о ее составе?

Морозов: Да, конечно. Контуры этой партии видны – это люди, которые находятся под санкциями, такой клуб санкционеров. Значительная часть из них очень громко заявляет о том, что надо идти дальше, активно критикует Запад, не ищет никаких компромиссов или переговорных коридоров.

Таратута: Это разговоры или существует расхождение внутри самого близкого окружения Путина, которое состоит из бизнеса и силовиков? Понятно, что там все срощено в системе управления страной на более низких ступеньках. Но эти многочисленные тексты о том, что интересы разные у бизнесменов, которые раньше шли в Европу, были друзьями Путина, зарабатывали капиталы здесь, но все-таки уходили в мир и у силовиков, у которых возможности процветания, кроме как внутри изолированной России, никогда не было?

Морозов: Нет, я считаю, что такого расхождения нет. За 10 лет путинского правления и из силовиков и из бизнес-людей ушли люди, которые в состоянии были бы в каких-то пределах высказывать нелояльность или критический взгляд. Внутри системы уже с третьим сроком Путина остались люди, которые пойдут до самого конца. Они, конечно, может быть, занимают немного иную позицию у себя дома, например, на кухне они могут говорить, что пережали, надо ли было Крым присоединять, надо было сделать его неконтролируемой автономной территорией, подержать так некоторое время – была бы лучше игра.

Но это та же самая игра. И они всеми силами работают на то, чтобы Кремль выпутался из ситуации: пытаются предложить схемы экономических компенсаций тем потерям, которые кризис вызывает, пытаются постоянно говорить, что санкции – это не страшно, что падение цен на нефть – это мы тоже обойдемся, придумывать разные формулы, которые смягчат Владимиру Владимировичу хороший сон. Говорят, что мы начнем импортозамещение и инновации. Это все делает его, это окружение, и они собираются в эту игру играть дальше.

Также по теме
    Другие выпуски