Галина Тимченко, главред Meduza: унизительно, когда вся политическая журналистика затаив дыхание следит за движением бровей президента

10/10/2014 - 20:24 (по МСК) Юлия Таратута

Главред портала Meduza Галина Тимченко о том, что это будет за проект и почему он так называется. А также о том, почему редакция разместилась в Латвии, и что стало с российской журналистикой.

Таратута: Верно ли я понимаю, что вас следует называть гендиректором портала Meduza? Или все-таки какие-то другие слова предпочтительнее?

Тимченко: Знаете, да как угодно называйте. Call me Bob, как говорится. Все равно совсем, как называть.

Таратута: Верно ли я понимаю, что ситуация такова: у вас выборная должность главного редактора, но вы – идейный вдохновитель и куратор, настоящий начальник этого проекта. Я рассказываю для тех, кто не живет в пространстве Фейсбука, и вдруг встретился с этой историей впервые.

Тимченко: На самом деле, идейных вдохновителей трое, я – номинальный начальник, скажем так. Поскольку у меня должность называется «генеральный директор», а вообще-то на самом деле самый главный человек на сегодняшний момент – это наш издатель Илья Красильщик, который запускает этот проект. А я в это время пока наблюдаю и правлю буковки.

Таратута: Эта новая для рынка история про издателя. Несмотря на то, что мы, медийные люди, знаем, что это такое, что на свете кроме главного редактора и гендиректора еще есть такая функция, как издатель, в чем суть этого слова?

Тимченко: В хороших, успешных СМИ бывают две такие истории: либо главный редактор объединяет в себе и те, и другие функции (это, например, Владимир Яковлев для «Коммерсанта»), или не объединяет, и тогда есть человек, который отвечает за контент, то есть за содержание проекта, и за внутриредакционные вещи, за стилистику и т.д. И есть человек, который отвечает  продуктом: от того, как это выглядит, до того как это работает, как на этом продается реклама, как все это выглядит изнутри и снаружи, в общем, отвечает за все. В нашем случае за все отвечает Красильщик.

Таратута: Меня очень интересует финансовая модель любого СМИ, особенно открывающегося. Я знаю, вы не про все хотите и можете говорить. Несмотря на то, что я прочитала множество интервью, я не услышала ответа на этот вопрос: вы назвались «Медузой» (Meduza). Политтехнологи, когда готовят депутата или кого-нибудь к выборам, они всегда просчитывают возможные риски названия, если есть какая-то отрицательная коннотация. Совершенно очевидно, что в слове «медуза» она существует – мокрая, скользкая, жалит, что-то такое. Вы наверняка это просчитывали. Почему Meduza?

Тимченко: Потому что не jellyfish, а Meduza. Потому что на щитке на груди Афины-Паллады эта самая Медуза, или на щите Персея та же самая Медуза. На самом деле, мы с моими коллегами подумали, что мы хотим немножко поэкспериментировать со словом. Я всегда считаю, что не нужно нагружать бренд какими-то дополнительными смыслами. Слово «Дождь» тоже, в общем-то, для канала странное. И у очень многих людей оно вызовет тоже отрицательные коннотации – сыро, мокро, ветрено, нужно зонт, что такое на меня капает. Однако прижилось. Мы думаем, что Meduza приживется так же. Должно быть просто слово, которое хорошо ложится на ухо.

Таратута: Слова вообще должны быть простыми, как пуговицы. Во всех эфирах повторяю, как учил Валерий Панюшкин. В этом смысле Meduza – броское, запоминающееся, просто у вас, как медийного руководителя, хотела уточнить, как вы выбирали название. Это всегда, мне кажется, сложно.

Тимченко: Название возникло случайно. Мы как раз выбирали функции, которые должны быть у проекта, и в какой-то момент всплыло слово Meduza, уже не помню, откуда. И нам понравилось, как оно звучит. Ну потом уже там все остальное добавилось, дополнительные смыслы.

Таратута: Я хочу еще к одному общепринятому вопросу вернуться – про деньги и про инвесторов. Вы дали несколько интервью, рассказав, что прежние инвесторы меняются на других инвесторов, потому что с прежними не сложилось. Я говорю о Михаиле Ходорковском и Борисе Зимине. Я выслушала все ваши объяснения. И надо сказать, ситуация не простая. Потому что с одной стороны непонятно, как вам поверить, что Ходорковский не участвует в этом проекте: у всех немедленно возникли тайные подозрения, что вы просто не можете сказать, как обстоят дела на самом деле. А с другой стороны, какой-то идиотизм – вам не верить,  что тогда? Расскажите, как вы относитесь к первой и ко второй трактовке.

Тимченко: На самом деле эта трактовка родилась, когда мы были вынуждены объявить о том, что мы больше не является партнерами с Ходорковским и Зиминым. Она тут же родилась, что эта дымовая завеса. В течение трех лет, например, один известный блогер Алексей Анатольевич Навальный приучает нас к тому, что невозможно в нашем мире ничего скрыть. То есть глупо было бы с моей стороны быть столь некомпетентной  в обработке данных или в поиске данных или в интернете, как депутаты Государственной думы. Если даже, простите, газета «Известия» смогла из реестра достать все про «Медузу» и не увидела там Ходорковского. А уж я думаю, они искали хорошо. И таких желающих очень много. Если бы что-то было, это, конечно бы, нашли. Не нужно верить, нужно проверить, посмотреть – и, в общем, все будет понятно.

Таратута: Невозможно вам не верить, потому что все, что есть у журналиста и  у главного редактора вашего типа – это репутация. В этом смысле вранье – это вещь, которая противоречит принципу.

Тимченко: Мне нет никакого смысла обманывать кого-то. Но мы с совершенно открытым забралом шли на партнерство. Мы достаточно громко через газету «Ведомости» сказали о том, что будем партнерами в этом проекте после того, как пошли какие-то слухи. И после этого совершенно честно, откровенно сказали, что по каким-то пунктам мы не договорились и с сожалением вынуждены расстаться, сохраняя полное взаимное уважение. И никаких претензий друг к другу у нас не было и быть не может.

Таратута: Я все-таки хотела утонить, несмотря на что я много раз про это читала. Вы  не договорились с этими людьми. Это какая-то история, связанная с потенциальным вмешательством в редакционную политику?

Тимченко: Нет, уверяю вас. Про редакционную политику речь не шла. Это исключительно принципы управления медиа и принципы стратегического и оперативного планирования. Вот и все.

Таратута: Я не буду вас расспрашивать дальше, потому что это тайна переписки и бизнес-сделки. Когда появилась идея проекта, несмотря на то, что очень многие с большим сожалением говорили о вашем уходе и вспоминали о Lentа.ru, все же у этого проекта была мощная информационная добавка, что это СМИ Ходорковского.

Тимченко: В любом случае, это СМИ, которое так или иначе было бы связано с фамилией Ходорковского.  Хотя, я думаю, это я могу сказать, что мы сразу договаривались, у нас эта бумага есть, о том, что господин Ходорковский для нас не более чем еще один ньюсмейкер. Мы довольно четко проговаривали, что никогда мы не будем выразителями его бизнеса или политических интересов. Это было заявлено сразу на первой же встрече, мы довольно четко этого придерживаемся. Тем не менее, в массовом сознании вполне может быть, что это могло бы быть так.

Таратута: О какого рода интересах может идти речь у Ходорковского сейчас? Вы бы обслуживали его бизнес-интересы? Вас по-прежнему можно обвинить, что в некотором смысле ваши интересы совпадают?

Тимченко: Большого греха в этом нет. Наши взгляды не людоедские, а вполне либеральные, мне кажется.

Таратута: Вы говорите о том, что прежние инвесторы отпали, новые придут, но вы их не разглашаете. Совершенно понятная история – нельзя в России, как многие люди, получающие деньги от каких-то источников, делать это отрыто. От того, что вы их не называете вслух, что меняется?

Тимченко: На самом деле меняется все. В моей ситуации после переговоров с Ходорковским, назвать этих людей – это нарисовать на них мишени. Мы понимаем, что догадываться можно о чем угодно или можно, например, предполагать что-то, но до тех пор, пока ты не покажешь на человека пальцем или на людей многих, не пойман – не вор, что называется. Извините за эту грубую очень аналогию.

Таратута: Я совершенно согласна с вами. Вы хотите защитить ваших инвесторов потенциальных от публичной огласки того, что они ваши инвесторы.

Тимченко: Хочу защитить и инвесторов, и свое издание, потому что мы совершенно точно знаем, что давление на инвесторов – это первый и основной рычаг влияния на СМИ.

Таратута: У меня тут нет совершенно никаких вопросов, вопрос несколько в ином. Кого тут можно обмануть? Условно говоря, эти имена не называются публично, но те люди, которые должны знать, как деньги проходят и куда, они наверняка обо всем знают. Это не газета «Известия».

Тимченко: Вы знаете, это очень маленькие деньги. Во-первых, это не один инвестор, не два и не три, это уже целый пул инвесторов, и это очень небольшие взносы.

Таратута: Вы хотите сказать, что отследить инвесторов невозможно? Мы помним историю со сбором денег на политические митинги.

Тимченко: Ну да. Но этим нужно специально заниматься. Но кто мы такие? У нас еще нет ни одного человека аудитории, кроме наших сотрудников, чтобы нами нужно было отдельно заниматься. Я не верю в такое всевидящее око, которое следит за любым медиа и ждет, когда же к нам прибежит три миллиона человек. Не прибежит пока, да и никто не будет этим специально заниматься.

Таратута: То есть вы рассчитываете на то, что пока вы не подросли до такого момента, до такого размера, пока вы стали серьезной угрозой и опасностью, можно немножечко пожить и что-то поделать?

Тимченко: История учит, что, наверное, так, а дальше как вырулим.

Таратута: Вы работаете за границей, вы несколько раз объясняли почему. Я бы хотела, чтобы вы объяснили еще раз, но вопрос мой в несколько ином. Мы говорили про публичность инвесторов, что это невозможно скрыть, но когда кто-то вами решит всерьез заняться, тогда и поглядим. Такая же история с выпуском за рубежом, то есть что тут можно выиграть в этой ситуации. Заблокируют – так заблокируют, не допустят – так не допустят.

Тимченко: Про не допустят я не поняла. А про блокировать – да, конечно, заблокировать можно все, что угодно, но наш выбор работы не в России, скорее, был связан с экономическими причинами все-таки и немножечко с политическими, и то не с политическими, а исключительно с редакционными. С одной стороны, жизнь в Риге гораздо дешевле, налогообложение и ведение бизнеса идет по гораздо более простым и очень понятным и прозрачным схемам. Мы могли бы открыть, например, СМИ в России, но на тот момент, когда мы договаривались с инвесторами, это было одно из условий инвесторов, чтобы СМИ были зарегистрированы на территории Евросоюза. Я думаю, что я могу это сказать. Но когда инвесторов не стало…

Таратута: Уже было поздно.

Тимченко: Было довольно хлопотно. Это с одной стороны. С другой стороны, в России можно сделать СМИ, но нужно затратить очень много усилий на преодоление разных преград, а этого не требуется в Риге. Мы можем эти усилия направить на создание редакции и на создание содержания этого проекта.

Таратута: Я верно понимаю, что первой причиной, помимо договоренностей с инвесторами, была не политика, а экономика, просто там дешевле?

Тимченко: Конечно, дешевле. Рига вообще по московским меркам очень недорогой город, начиная от стоимости аренды и интернет-трафика, заканчивая едой и какими-то бытовыми вещами. И очень простое налогообложение, и очень понятная и прозрачная структура, как это все здесь происходит. У меня даже язык не поворачивается назвать это бюрократией. Все, что связано с административно-хозяйственными делами и с чиновниками, все это происходит в максимально благоприятном режиме.

Таратута: Если я верно помню, вы собирались сначала поехать в Берлин, а потом выяснилось, что это финансово тяжело.

Тимченко: Мы сделали очень большую таблицу стран и сравнивали их по двадцати показателям. В финале остались Латвия и Литва, и здесь, конечно, сыграл роль русский язык, потому что в Риге все-таки очень много русскоязычных.

Таратута: Я прочитала интервью, которое у многих вызвало обиду, у тех людей, которые проповедуют эту идею. Я сейчас говорю о платном контенте. У вас был кусочек интервью, в котором вы говорили о том, что это противоречит вашим медийным принципам, что общественно-важную, острую политическую информацию нельзя продавать. Я даже не собираюсь соглашаться или не соглашаться с этой точкой зрения. Мне кажется, что у нас так часто говорят про что-то, что нельзя продавать, что в итоге все очень плохо продается. Мне кажется, что если бы люди лучше упаковывали и либеральную идею, и вообще относились к этому как-то по-деловому, все было бы лучше на разных этапах нашего пути. Вам не кажется, что что угодно можно продавать, если продавать эффективно и хорошо, если есть цель?

Тимченко: Я сказала то, что я думаю. Из меня продавец еще тот, я не собираюсь продавать либеральные идеи или еще что-то.

Таратута: Вам и не надо, слава Богу.

Тимченко: У меня простая задача – есть некие первичные потребности. Среди этих первичных потребностей новости, по моему мнению, есть, мы хотим есть, мы хотим спать и мы хотим узнавать, что нового, кого бы мы не увидели. Первое, что мы спрашиваем, - что у тебя нового. Это первичная потребность человека. Вот уже разъяснять, объяснять, развлекать его можно за деньги, но если падает национальная валюта, я не буду говорить какая, или чья-то страна вступает в вооруженный конфликт с другой страной, то от этого, правда, зависят жизни читателей или судьбы, это действительно влияет на их жизнь. И вот общественно-политическую информацию, тем более новостную информацию я считаю невозможным продавать.

Таратута: Если продолжать эту цепочку, мы все пользуемся гаджетами, в которых у нас быстрый интернет, мы платим за интернет, таким образом, новости к нам поступают не бесплатным путем. Это выстраивается цепочка.

Тимченко: Я все равно не соглашусь, потому что первично вы покупаете телефон для того, чтобы звонить маме или любимому человеку, а уже потом в него добавляются всякие функции. Вы может пользоваться ими, а можете и не пользоваться. Вы можете новости получать как угодно. Тогда можно прийти к тому, что вы платите за электричество, поэтому вы платите за телевизор. Но нет, все-таки за телевизор с вас денег не берут. Я к тому, что прямая монетизация общественной и политической повестки мне кажется некрасивой идей, простите меня.

Таратута: Хорошо, это ваше право. Какова финансовая модель этого издания? Илья Красильщик говорил о том, что он очень надеется на роль мобильной рекламы, как раз на гаджеты, на которые настроена Meduza.

Тимченко: Именно так. Именно поэтому мы собираемся стартовать сразу на трех платформах со всеми мобильными приложениями. Мы немножечко отдали и стандартной медийной, и прямой монетизации, и другим видам рекламы в интернете. Это такая многосоставная модель довольно сложная. Конечно, разбирается в ней лучше господин издатель, чем я.

Таратута: Илья говорил о том, что мобильная реклама, понятно, ее всплеска еще нет, он его ожидает, это верно ожидать чего-то и быстро вскочить в поезд. Я понимаю примерно про рекламную модель СМИ и примерно представляю себе ситуацию. Был какой-то период, когда существовал глянец, говорили о том, что в острый контент реклама идет, ей там комфортно, ей хорошо и уютно, вот красота рядом, машины дорогие, а вот тебе острота политическая. Мне кажется, что сейчас время иное, мне кажется, что рекламодатели опасаются соседства с политическим контентом.

Тимченко: Простите, но пример «Слона» говорит об обратном. Насколько я понимаю, даже стандартная медийная модель, например, в издании «Слон» работает. Лента.Ру какие бы остро-политические репортажи не публиковала, реклама у нас была продана и очень хорошо продавалась. Что касается нового проекта, то мы как раз им заявляем своей целью, что в этом очень истеричном, в этом очень наэлектризованном мире мы будем стараться сохранять здравый смысл, структурное мышление и довольно холодную голову. И мы будем просто стараться формировать картину дня по принципу информационного прожиточного минимума. Это столько, сколько без чего ваш день был бы неполон. Это то, что вы можете знать про этот день, но без больших и серьезных подробностей, мы не будем множить сущность. Уже на запуск у нас есть некоторое количество рекламодателей, чему я ужасно рада, это такая приятная история. Мы запустимся – увидите, у нас приличные контракты с очень серьезными рекламодателями.

Таратута: Ваше описание в некотором смысле концепции издания очень похоже на мою ленту Фейсбука, мою, потому что у меня очень мало друзей, они отобраны.

Тимченко: Будем делать отдельный маленький Фейсбук, это очень смешно, но, может быть, так и будет.

Таратута: Мне любопытно. Это имелось в виду, что СМИ будет выглядеть так?

Тимченко: Нет, выглядеть оно будет совершенно не так. Но принцип, когда мы берем на себя смелость отобрать для людей и структурировать картину дня так, чтобы им было понятно, что сегодня происходит, что для них действительно важно, а без чего они могут совершенно прожить, они этого не увидят, вот этого принципа мы точно будем придерживаться. В общем, люди, которые в Фейсбуке давно, которые умеют с ним хорошо обращаться, они так же хорошо обращаются со своей лентой Фейсбука, они искусственно ограничивают ее для того, чтобы получать только то, что им нужно.

Таратута: В разных интервью я читала, что вы с некоторой обидой  говорили о том, что «Ленту» называли коллектором или агрегатором или что-то такое. Почему это слово было обидным? Ведь мне казалось, что в «Ленте» главный ее прорывной момент – это грамотно с правильными акцентами расставленные новости, эти акценты были очень важны.

Тимченко: Это говорило о том, что большая часть даже не аудитории, а большая часть медиа-среды, медиа-тусовки, в общем-то, «Ленту» не читала, если говорить всерьез. Мы когда-то были агрегатором и совершенно спокойно к этому относились, но последние два года мы стали на самом деле производителями своего собственного контента в таких объемах, которые абсолютно точно сравнялись с федеральными ежедневными газетами по количеству произведенных, а уже про качество я говорить не буду. Меня уже упрекнули в том, что я нагло говорю о том, что «Лента» была качественным СМИ. «Лента» была одним из лучших или, на мой взгляд, лучшим общественно-политическим СМИ в последние годы. И мы к этому шли сознательно. И когда в течение двух лет ты видишь, как смещается интерес читателей в сторону расследовательских материалов, в сторону совершенно блестящих интервью, в сторону репортажей, и когда ты видишь это в процентном отношении, а медиа-тусовка по-прежнему говорит, что это агрегатор, а не новости, это означает одно: либо они не умеют читать, либо они не хотят тебя признавать за полноценного участника рынка. Поэтому я и обижалась, больше ни на что.

Таратута: Если я верно понимаю, новый проект вы делаете по принципу агрегации новостей. Это как раз обратная история.

Тимченко: Да, абсолютно обратная история, потому что очень много источников, очень много недостоверной информации, и совершенно нет точки сборки, совершенно нет картины дня и единого продукта, который говорил бы читателям, что сегодня произошло то и то.

Таратута: Я прочитала, что вы готовитесь к рубрике под рабочим названием «В переводе на русский». Это какая-то сложная история со сложными компонентами, требующая хронологии и восстановления конструкции. Вы собираетесь это делать, и это дико круто. Вам не кажется, что сейчас проблема не в том, что люди не разбираются, а в том, что текстов таких стало мало? Условно говоря, ушла политическая журналистика как жанр, вот заметки политические, не колонки, а заметки.

Тимченко: В том-то и дело, что она ушла только из-за бесконечного стремления к ежесекундной реакции. В новостях нет финальной картины, пусть эта картина будет динамическая, но она должна быть как-то собрана. Есть бесконечное мелькание заголовков, бесконечное мелькание развития тем, точно так же и в политической журналистике, вместо того, чтобы сесть и переосмыслить и структурировать информацию, мы получали огромное количество первоначальной реакции на это. Очень многие колумнисты этим грешили, и это сейчас, к сожалению, продолжается. Эмоций слишком много, анализа и структурирования, структуры слишком мало.

Мы хотим сдвинуться в эту сторону – очень коротко, очень емко. Мы сейчас отрабатываем этот формат, это дико трудно. Вчера мы 11 часов сидели над тем, что называется картотекой, сейчас это будет называться картотека, чтобы оточить каждое слово. Тем не менее, очень трудно коротко, емко и очень структурировано ответить на те вопросы, которые на самом деле интересуют читателей.

Ну вот прошла новость, предположим, о том, что, возможно, за мобильный интернет будут брать больше денег, потому что смотрят Youtube и другие видео-сервисы. Так никто же за прошедшие двое суток не ответил четко читателям или зрителям на вопрос: мне придется больше платить за то, что я смотрю видео в интернете, а что будет, если я эти сервисы отключу, а как я буду платить, а кто мне это запретит делать и так далее. Набор простых вопросов, но нет никаких ответов, есть только огромное количество информации, которая не является критичной для этого новостного блока.

Таратута: Это я понимаю. Когда нужно проанализировать какую-то вещь, в которой сложно разобраться, это ясно. Мне кажется, мне, человеку, который интересуется политикой, с тех пор как я в прикладном смысле перестала этим заниматься, я все хочу открыть текст какой-то, чтобы там было написано: «Источник сообщил» полезную для меня информацию, такой источник, которому я бы поверила. Я больше не вижу таких текстов. Мне кажется, в какой-то момент какое-то количество ушло из профессии так далеко, кто наверх, кто вниз, что не существует политических текстов с инсайдом.

Тимченко: Честно сказать, мне кажется, что и политика сейчас сузилась. Может быть, это некрасиво прозвучит, особенно в эфире телеканала, но понимаете, мне видится в этом что-то унизительное, когда все политические журналисты, затаив дыхание, следят за движением бровей, который справил свой день рождения в тайге.

Таратута: Это нормально, если  от этого человека зависит более-менее вся структура управления страной.

Тимченко: Да, мы это знаем. Но следить за его движениями – это то, как папарацци или светские репортеры следят за звездой. Но ведь нужно в таком случае следить не за движением бровей, а за реальными событиями, которые следуют за его движением бровей. То есть не за тем, как и что он сказал, а что из этого последует, и как это отразится на жизни моей, на жизни моих читателей, на жизни ваших зрителей. Agenda in agenda out, то есть что мне эти решения, мне как читателю. Понимаете, в основном это сотрясение звука, это эмоции, слежение за звездой. Политический журналист понимает, что решение, принятое на основании таких и таких эмоций, что оно принесет в нашу жизнь? Я этого тоже не вижу.

Таратута: Галя, я хотела спросить, что у вас будет? Вы в этом смысле делаете ставку на то, чтобы тексты были не просто про объяснение, чтобы там была информация, там была фактура, узнать чего-нибудь у источника в силовых структурах или что-нибудь такое?

Тимченко: Будет. Но надо отдавать отчет, и это большая проблема, что мы никак не можем до запуска сделать систему верификации такую, как нам нужно, пройти все ступени верификации и сделать некий знак о том, что это информация нами верифицирована. Но  как мы задумывали этот проект, что он не будет так, что мы выкатили сайт, и мы работаем на сайте. Мы будем меняться серьезно каждую неделю, каждый месяц как технологически, так и контентно. То есть ничего стабильного там не будет. Я надеюсь, что как только мы сможем отработать эту схему верификации информации, мы тогда ее же и примем.

Таратута: В одном из вашем интервью вы сказали, что закон про иностранный капитал в СМИ, которым мы сейчас живем все, ждем, что будет, примерно уже ясно, что будет. Я говорю о невозможности иностранцам владеть больше чем 20% СМИ.  Это я зрителям объясняю. Вы говорили о том, что это прицельный закон против «Ведомостей».

Тимченко: Да. Но против вас же тоже был принят закон о запрете рекламы на кабельных каналах.

Таратута: Я просто сейчас работаю в основном в издательском доме Axel Springer, в этом смысле это меня касается со всех сторон. Появилась версия на днях, что политическая крыша очень часто появляется у законопроектов, которые совершенно по-другому работают, то есть кто-то решил зайти на рынок глянца, кто давно не мог из таких средне влиятельных игроков, а политическая повестка была придумана, поскольку у нас сейчас не любят иностранцев и прочее, а на самом деле это коммерческая история. Как вам кажется?

Тимченко: Я в таких случаях вспоминаю байку чуть ли не про Бисмарка, который сказал: «Какую бы военную хитрость мы ни изобрели, русские ответят на нее непредсказуемой глупостью». Пусть это не прозвучит человеконенавистнически, наоборот, мне кажется, что в этом как раз и есть…Где есть простое, скорее всего, определение, и если мы видим, что до этого многие законы принимались именно так, то есть мешает блогер Навальный – давайте примем против него закон, мешают нам митинги пол окнами Госдумы – давайте мы примем закон против митингов вообще, мешают нам люди, которые говорят гадости про нас – давайте ужесточим такое законодательство, не нравится нам «Дождь» - давайте примем закон о рекламе, чтобы совсем не было «Дождя». Все в эту сторону ложится. И вдруг внезапно появляются таинственные игроки на рынке, которые хотят зайти на глянец по дешевке, мне не очень верится в эту историю.

Таратута: Вы сказали, что ваше издание представляет себе ситуацию, при которой интернет в России отключат, и у вас на то есть несколько методов противоядия.

Тимченко: Да.

Таратута: Вы, правда, считаете, что такое возможно? Это не совпадет с концом света?

Тимченко: Нет, это возможно. Технически это возможно. Технически и ядерная зима возможна. Мы должны к этому готовиться, но рассчитывать на лучшее, но готовиться к худшему.

Таратута: Скажите, вы немножко следите за деятельностью Ленты.Ру?

Тимченко: Нет.

Таратута: Вы не открываете этот сайт?

Тимченко: Нет.

Таратута: Мне сложно сказать, на самом сайте Ленты.Ру или ссылки на сайте Фейсбуке каких-то людей, которые комментируют, там были какие-то цифры, которые идеологически оправдывают, условно говоря, ваше увольнение, что вы были неэффективным менеджером, что цифры падали, и никакой политики в этом не было.

Тимченко: Вы знаете, не видела, но с удовольствием посмотрю, потому что я не знаю, о каких цифрах идет речь. У нас были абсолютно рекордные цифры по аудитории. Что касается финансовых показателей, не я за них отвечала, а другие люди. А моя история была – финансовая дисциплина и аудиторный показатель. И то, и другое было сделано на 5+.

И потом мне кажется совершенно несправедливым, что все говорят: «Тимченко, Тимченко», забывая, что у нас была генеральный директор Юлия Миндлер, которая, в общем, все 14 лет держала «Ленту». Ее вклад невозможно переоценить, потому что без нее тоже ничего бы не было. С одной стороны. С другой стороны, ну что… У меня была в детстве любимая книжка Бернарда Гржимека, которая называлась «Животные Африки», и там каждую главу предваряла поговорка. И там было написано: «Когда падает большое дерево, по нему могут скакать даже самые маленькие козлики». Это такая старая африканская поговорка. Ну да, когда упала большая Лента.Ру, по нему могут скакать кто угодно. Можно говорить все, что угодно. Все цифры, статистики в открытом доступе. Можно посмотреть, что мы проседали до 2011 года, до того, как мы задумались о редизайне  с 2009 по 2011 год, у нас было плато, а потом мы начали расти, росли быстрее рынка. Это с одной стороны. С другой стороны, у меня был очень жесткий до господина Мамута владелец, у меня в KPI было написано: «Расти быстрее рынка», и мы росли в полтора раза быстрее по аудитории.

Таратута: Скажите, а вы обижены на Александра Мамута?

Тимченко: Нет. Почему? Я вообще считаю, что обида – непродуктивное качество. Мне его жалко, он был в очень тяжелом положении, человек попал в абсолютную ситуацию цугцванга. Мне его жалко, я бы не хотела никогда в жизни попасть в такую ситуацию. А так чего на него обижаться? Мы с ним расстались без взаимных оскорблений, очень корректно. Он поступил по отношению ко мне, ну если не считать изначальной несправедливости, то так он поступил по отношению ко мне довольно справедливо. У меня к нему нет никаких претензий. Я совершенно на него не обижена. Он действительно в тяжелом положении, жалко его. Он начал владеть медиа не в те времена, когда это стало нужно.

Таратута: Я правильно понимаю, что вы стартуете после 15 октября?

Тимченко: Да.

Таратута: 7 октября произошло что?

Тимченко: Мы вывесили заглушку, на которой написали некое подобие манифеста, точнее, написали о тех принципах, которые для нас важны.

Другие выпуски