Ефим Шифрин: хорошо, что в политике пришло время сорокалетних

02/09/2013 - 19:48 (по МСК) Юлия Таратута

Актер Ефим Шифрин в гостях у Юлии Таратуты в программе ГОВОРИТЕ высказал свое мнение о выборах в Москве, о фальши, о том, ностальгирует ли он по советскому.

Таратута: Ефим, у нас тут такие события разные, хоть мы вышли из каникул, все мыслят немножко политическими категориями, уж не знаю, как вы.

Шифрин: Да.

Таратута: Я в одном из ваших интервью прочитала такую философскую сентенцию, вы ссылались на Аллу Демидову, мемуары которой вы в свое время прочли. Вы рассказали, что ей очень нравился вид из ее окна, пока кто-то ей не указал на некий слоган «Вперед к победе коммунизма!». Из вашего этого интервью я не поняла, вы на стороне Аллы Демидовой или против.

Шифрин: Когда заходит речь о том, чью сторону выбирать, это моя самая жестокая проблема в жизни.

Таратута: Пока вас не прошу, пока исключительно про лозунг.

Шифрин: Я поэтому так и выдохнул тяжело, когда вы сразу с места в карьер обронили слово «политика». Я ни за, ни против. Мне показалось странным это умение в посте, как я тогда написал во всем советском не замечать советское. Это умильное свойство советского интеллигента мне кажется странноватым. Но как же не замечать, оно во всем. Вчера я дал один ролик с песней «Юный октябрь впереди», исполнение песни, Лещенко ее пел, предшествовала какая-то предыгра в зале, в концертной студии Останкино. Что-то говорил Леонтьев, что-то говорил Шилова, я вдруг понял, что я тону в этой патоке абсолютного свершенного вранья, невозможного просто, из него не выпутаешься. А сейчас многие заставляют меня говорить, что это было славно, потому что они хорошо говорили, у них была четкая дикция, с ними ушло мастерство. Зачем мне такое мастерство, которое работает на ложь? Это несусветица жуткая.

Таратута: А эта обязательная связь между мастерством и…

Шифрин: Нет, никакой связи нет. Мне не нравится призыв умиляться в прошлом тому, что разделяло советское и несоветское.

Таратута: Это вообще давний и вечный спор. Есть симпатичные люди, которые сегодня не хотят быть в мейнстриме, вспоминают о чем-то советском, о периоде советском с умилением не потому, что им нравятся советские символы, а потому что там приятная часть молодости. Вы им как-то отвечаете, как я понимаю, и в этом посте тоже.

Шифрин: Слушайте, я не могу вынуть молодость из этого вранья. Вот я не могу себя одеть в белую рубашечку с короткими рукавами, шагнуть в полотно «Я шагаю по Москве», в этот фильм, потому что я все время буду натыкаться, я и к вам-то приехал. Я увидел «Красный октябрь», я же не могу это не заметить. Почему он красный, почему он октябрь? Для вас это, может быть, уже ничего не значит, для меня значит, потому что это все равно знак и примета времени. Я не склонен политизировать любой чих, любое движение, происходящее в моей жизни. Меня, честно говоря, смущает та скорость, с которой все заняли какие-то политические ниши, платформы. Слушайте, ну я вас помню еще вчера, например.

Насчет того, что человек в мейнстриме или нет, из моей особенности говорить притчами, я не могу никак это изменить. У меня есть знакомая семья врачей, глава семьи - хирург, его супруга, моя приятельница – терапевт. На каждое недомогание у них есть ровно два рецепта, хирург говорит: «Резать», а Татьяна говорит: «Будем лечить». И я понимаю, что для полноты этой семьи мне не хватает третьего человека. Не знаю, как это назвать, иммунолог, человек, который будет делать прививки, просвещать. Вот никто не хочет скучной работы, я понимаю, что наступает какой-то момент, если построена баррикада, надо встать или слева или справа, но пока она еще не выстроена, например, детишек учить, делать им прививки, например, народ называть не каким-то обидным словом, а сделать попытку его просветить. Потому что эта брезгливость и снобизм по отношению  к тому, что составляет основной пласт населения, то, что не здесь, не в этой замечательной студии, а то, что раскидано малой плотностью по просторам страны, этими людьми никто не хочет заниматься.

Я договорю, потому что или кофе, или завела меня моя давняя дума. Сейчас весь Дальний Восток в беде, но степень участия к этому такая - блогерская, фейсбучная. Я никого не обвиняю, этот упрек можно отнести и ко мне, почти нулевая. Кто-то может собирать какие-то деньги, но за все я невооруженным глазом вижу какие-то лукавые попытки все равно прославиться, сделать себе…

Таратута: Помощь вошла в такую жизненную повестку постсоветскую, когда не вся страна помогала в момент землетрясения…

Шифрин: Да, вот Ташкент, было землетрясение, когда слово «советское» не звучало ругательно. Поехали и всем миром строили и отстроили замечательный город.

Таратута: Я думаю, что таких ситуаций было больше, чем человеческих попыток помочь. Я совершенно не хочу никого выгораживать, это упрек ко всем, просто помощь людям была введена в социальную моду совсем недавно.

Шифрин: Помимо слова «мода», которое меня немножко царапнуло, она еще была свойственна  ментальности.

Таратута: Почему ничего, на самом деле, кроме моды не работает?

Шифрин: Потому что она была еще частью ментальности советской, если образно говорить, что полстраны сидело, а полстраны работало, и там, и здесь была большая общность, которая совершенно непостижимым, мистическим образом чувствовалась свою сплоченность. Например, моя мама поехала к отцу, понимая, что он не виноват, на Калыму, знает, что он не виноват, ей же этого не разъяснили ни в письме, ни в книжке, ни в каком-то закрытом кружке. Потому что она понимала, что и там, и здесь тотальная невиновность. Мне кажется, что это было знаком ментальности - помогать. Сейчас не помогать, сейчас рассуждать о помощи. Я думаю, что виртуальная жизнь….

Таратута: Бич.

Шифрин: Да, она внесла какую-то совершенно неведомую составляющую нашей жизни, я на себе это чувствую. Я понимаю, что эта ежесекундная привычка рапортовать, сообщать о местах своего передвижения, о путях, о целях – это какой-то новый знак времени. Меня один мой читатель упрекнул, что я во всех своих интервью последних и во всех разговорах виртуальную жизнь делаю чуть ли не ценнее реальной. Но она иногда мне таковой кажется. Например, моя актерская жизнь заставила меня встретить людей, с которыми я был знаком виртуально. Это были почти истеричные люди, они мне представлялись какими-то монстрами, но не монстрами, но, во всяком случае, какими-то бесстрашными, очень наступательными. А когда в жизни я сталкивался, я увидел такие образца кротости…

Таратута: Это на самом деле удивительный феномен, мы это обсуждали с моими приятелями-блогерами, которые сами признавались в этом.

Шифрин: У нас был один из главных блогеров, который мне представлялся, мне казалось, что это просто акула…

Таратута: Это вы о ком?

Шифрин: Ну… Если бы я встретился с ним, он бы меня съел. И вдруг я увидел какой-то ролик в Youtube, в котором он что-то говорит. Это оказалось милое домашнее существо, совершенный ботаник.

Таратута: Это и есть разница между устной и письменной речью. Письменная речь виртуальная продает дерзость, смелость или хамство …

Шифрин: Вся наша виртуальная жизнь называется «хмелью», а хмелит эта анонимность, недосягаемость – «а меня уже никто не найдет».

Таратута: Я где-то прочла, что вы порицаете блогеров именно в таком смысле, что в социальных сетях люди должны плыть против течения. Они пытаются плыть против течения, и на плаву они оказываются ровно в том мейнстриме и в той массовке, против которой они как бы должны протестовать.

Шифрин: Но я это сформулировал как-то удачней, я не в упрек вам, я просто боюсь, что зрители не очень поймут, что я хотел сказать.  Я хотел сказать, что одиночное плаванье всегда заканчивается присоединением к какому-то мейнстриму.

Таратута: Я к чем веду, у нас были дебаты на телеканале «Дождь» - прямая линия кандидатов в мэры Москвы. Там были разные препятствия,  несчастия, все время отваливались кандидаты, в последний момент два довольно серьезных кандидата от КПРФ и от «Справедливой России» вообще решили не принимать участие в выборах, уж на их совести, почему в последний день, сослались на отсутствие денег, не могли найти помещение, на воздухе это делать было нельзя.

Я работала в Саду Эрмитаж, у меня должна была быть толпа людей, так мы себе это представляли, которые должны были задавать вопросы кандидатом. Павел Лобков, мой коллега, выступил с речью, что он возмущен поведением москвичей, и я с ним абсолютно согласна. С трудом мы находили человека, который не то что кипящую какую-то речь, а вообще что-то хотел сказать. Я к чему веду, вы говорите, что в соцсетях майенстримово, протестно, а я столкнулась…

Шифрин: Все знают, как завести толпу, а как не дать стать толпой публике, мало кто знает.

Таратута: Вот я к вам и обращаюсь.

Шифрин: Слушайте, я могу работать с залом только в пределах своей профессии, мне кажется, что там я уже что-то умею, что-то знаю. Но на броневике я не могу, я не очень понимаю, как это формулировать. В моей виртуальной жизни мне очень нравится давать поводы думать, размышлять, потому что иногда мне кажется, что всей этой активной блогерской части элементарно 9-10 классов по истории, потому что бац - опять те же грабли, бац - опять те же грабли. Многим из них кажется, что все, во что мы вступаем, иногда это благородное какое-то вещество, иногда не очень, что мы вообще первопроходцы. Но в российской истории уже много чего было.

Таратута: Вы же сами говорите, что вам не нравится ни позиция крайне радикальная хирургическая, ни спокойная, миролюбивая, должен быть кто-то третий…

Шифрин: Ну да, врач профилактолог, я даже не знаю, как это назвать.

Таратута: Какой-то такой врач, который что-то делает между резать  и не резать. Вы говорили просвещать. Что должны люди делать?

Шифрин: Прежде всего, люди должны работать. Когда вы идете к себе на работу, вы видели эту махину, этот муравейник, в котором копошится столько людей? Я имею в виду не канал «Дождь», тут же очень много в «Красном октябре» всего. Я тут часто работал в Театре Эстрады, и «Красный октябрь» был монолит, знаете, на здание такого типа всегда не хотелось смотреть, их всегда хотелось проехать. Сейчас я понимаю, что я взглядом застреваю на всем: на модных вывесках, на дизайне всего, что понастроено, освещено, подсвечено. Я в этом муравейнике понимаю, что на самом деле работающих людей не так много.

Таратута: Но и не так мало.

Шифрин: Не так мало. Слушайте, мы в пинг-понг, не так много - не так мало. Но меньше, чем нужно. Мне кажется, что в стране еще надо немножко работать. В силу своей профессии кочевой, я с iPad не расстаюсь в дороге, она может длиться часами, но когда политики того полета, в котором уже можно бы отложить эти девайсы, гаджеты, когда они успевают отметиться в Twitter, Instagram, в Facebook и в ЖЖ. Я знаю, на это нужно время, я могу себе это позволить, я утром репетирую, днем я могу заниматься этим, по дороге я могу что-то постить, а вечером у меня работа. На что уходит время у политика? Мне кажется, что части из них можно было бы сесть в библиотеку и полистать…

Таратута: Работать нужно политикам, извините, я приняла это на наш неполитический счет.

Шифрин: Вот если бы я написал, вы бы поняли и не успели бы содрогнуться.

Таратута: Вы прекрасно говорите, я просто не уловила, к какой аудитории мы обращаемся.

Шифрин: Это не к вам. Но когда я слежу за виртуальной жизнью людей, за которых я завтра должен уже голосовать, я немножко…

Таратута: Кстати, вы пойдете на выборы?

Шифрин: Я не пойду, потому что я не буду в Москве. Может быть, я возьму открепительный талон. Вот тут сейчас начинается болото, мое болото, потому что все мои ответы не должны понравиться, они мне самому не нравятся, но мне не нравятся вопросы. Пойду-не пойду – это дело моего выбора.

Таратута: Нет-нет, это абсолютно интимно. Вам не нравятся ответы…

Шифрин: Мои ответы.

Таратута: Верно ли я понимаю, что у вас нет определенности в этой конфигурации, в которой вы сегодня в Москве живете?

Шифрин: Я могу сделать что-то из вредности, и я понимаю, что я не прав. Мне не хочется так, как было вчера, мне не нравятся все эти схемы, они грязные, они бесстыдные, они нехорошие. Я вижу, что те, кто идут сегодня, они немножко списывают у них, все немножко повторяется, потому что выборная идеология…

Таратута: А о чем это вы, интересно?

Шифрин: Тут мы пустимся в подробности, в которых я могу потонуть, потому что я не очень этого знаю, но я это по актерски ощущаю.

Таратута: Вы сами говорили, что в этой песне про октябрь вас больше всего раздражала фальшь.

Шифрин: Градский в одном интервью сказал, когда его спросили про какие-то годы, боюсь за точность, но припишем это ему, что когда его спросили: «Как же вы эти годы прожили?», он сказал: «Я их не замечал». Я понимаю, что за это можно ругать, за это можно не любить, но мы многие прожили с этим ощущением. Иногда пейзаж за окном, правда, не замечаешь, если интенсивно о чем-то думаешь или работаешь. А потом вдруг глянешь  в окошко – слушайте, он не кончается. Я ехал когда-то мимо Байкала, что-то думал, читал, глянул в окошко, а там опять Байкал, еще время какое-то прошло, а там опять Байкал. Вот это наша Россия. Я отвлекся, что-то вспомнилось.

Таратута: Я хотела бы закончить вопрос про фальшь, потому что любопытно, насколько вы согласны, условно, с новой силой, которая, по крайней мере, на щит выносит лозунг «Не врать и не воровать». Считаете ли вы, что лозунг «Не врать», который совсем недавно был введен, он победит, он работающий, эффективный, или людям нужно что-то другое?

Шифрин: Хороший лозунг. Хорошо, что московскими выборами занята Москва, может быть, для Москвы это актуальный лозунг. Я думаю, что за 40 километров от Москвы он становится не главным, там, может быть, главнее социальные какие-то претензии к власти. Мы формулируем претензии к власти в пределах Садового кольца, в основном, идеологические, нам не нравится вранье, нам не нравятся цифры, нам не нравится способ, которым их подсчитывают. Чуть-чуть отъехав от Москвы, там цифры волнуют другие, цифры собственных заработков.

Таратута: Это не относится к вранью?

Шифрин: В широком смысле все относиться к вранью, слово «политика» относится к вранью, иногда это почти синонимы. Если бы я был убежден в том, что новая сила никогда себе не разрешит врать, я бы так не юлил сейчас перед вами. Но во мне нет такой уверенности. В театре нельзя же не врать, я сегодня выйду, завтра на сцене я буду врать, потому что это моя профессия. Но вам придется с этим смириться, вы можете мне верить или не верить, вы можете меня освистывать или можете мне устроить овацию в конце, мне важно, чтобы вам понравилось. То же самое я замечаю в политике…

Таратута: Мне кажется, что нам понравится, когда вы врать не станете.

Шифрин: Я говорю метафорически, под «врать» я понимаю природу своей профессии, она же замешена на том, что я притворяюсь другим. Когда политика берет весь арсенал театра на вооружение, нам становится неуютно, потому что фальшивую игру мы сразу замечаем. Но в театре это все не таким роковым образом заканчивается, два часа посидеть на неуютном спектакле - это не страшно. Иногда политические решения порождают такую цепную реакцию, от которой идут гулкие взрывы в истории. Как у Брэдбери эффект бабочки, там где-то оступился – и все, и пошли революции по всей Европе в 40-ые годы. Если бы я был уверен, что где-то появился политик, который с кристально честными глазами, совершенно чистый, с кредитной историей, но где он? Начинаешь копаться в каких-то биографиях, очень много вопросов, они остаются риторическими.

Таратута: Я вернусь к ремарке из вашего интервью…

Шифрин: Это при том, что мы условились не говорить о политике.

Таратута: Я читала где-то у вас про то, что у нас нет смешных политиков, или про каких-то политиков вы говорили, что они не смешные.

Шифрин: Нет, я говорил когда-то, что кончились политики, на которые можно делать пародии.

Таратута: Почему?

Шифрин: Но, по-моему, они опять появились.

Таратута: Это сейчас мы о чем?

Шифрин:  Уже можно.

Таратута: И хорошо ли, когда политик может быть смешным?

Шифрин: Политик может быть каким угодно, лишь бы он был дельным, мудрым, толковым, лишь бы он понимал интересы страны, лишь бы его тщеславие соотносилось с тем, что он может. Иногда обещания бывают куда красноречивее, чем дела, вообще люди, которые хорошо формулируют… Вспомните историю Москвы недавнюю, но ведь люди хорошо говорили, просто заслушаешься. Это были экономисты, это были люди со сложившейся системой взглядов, но темно было и неприбрано. Я понимаю, что всему этому нашли сейчас оправдание: и маленький разбег, и времени не хватило. А потом кто-нибудь пришел, засучил рукава и что-нибудь сделал.

Таратута: Говорит ли тот факт, что политик может быть смешным, или тот факт, что на человека легко сделать пародию о его человекоподобности? Меня просто как-то тронула ваша оценка.

Шифрин: Я думаю, что в ту эпоху, когда перед нами прошла череда смешных политиков - Брежнев, Черненко, ведь они становились смешными не потому, что они были такими в молодости, потому что они выработали тот ресурс, за которым начинается уже гротеск. Человек, теряя рассудок, здоровье, становиться эксцентричным. Мы слушали человека, который вообще едва говорил, другой едва дышал, грех, конечно, смеяться над болезнью, но с другой стороны, грех занимать такой пост в государстве с такой медицинской картой.

Я думаю, то, что время в политике пришло для 40-летних, это хорошо. Эх, если бы юность умела, если бы старость могла, вечная дилемма, как бы к носу Ивана Иваныча приделать… Понятно, что сейчас во всем политическом спектре, если подняться над суетой, я все равно не могу ткнуть в какой-то портрет и сказать: вот этот. Я буду выбирать какие-то другие категории выбора: этот лучше, потому что мало уже, этот лучше, потому что мне нравится, как он формулирует. Нет такого портрета, в который я бы тыкнул  и сказал: этот будет у нас премьер в нашем театре, он будет играть все.

Другие выпуски