«Все люди, которые были вовлечены, выглядят жалко и глупо»: Александр Будберг об отмене премьеры балета «Нуреев»

По мнению Александра Будберга, «никогда не бывает готовой премьеры». Перенос спектакля он считает «моральным ударом» по актерам: «Ясно, что теперь, если труппа будет приезжать во Францию, в США, ей не будут задавать вопросы про балет, будут спрашивать об отношениях к меньшинствам», — считает он.

Будберг рассказал, что у него нет никаких оснований не доверять Владимиру Урину, когда он говорит о том, что принял решение о переносе премьеры самостоятельно, без всякого давления. Однако, отмечает журналист, возникает вопрос — почему было принято такое решение? Подвержен ли директор Большого театра самоцензуре и как он оценивает общественные тренды?

«Наша несостоявшаяся премьера состоялась для нас»: артисты Большого выложили фрагменты «неготового» балета «Нуреев»

Видео дня

03:07

«В результате мы видим только одно — балет не вышел. Было принято очень сильное волюнтаристское решение, которое нанесло репутационный ущерб театру и людям, которые с ним связаны ... [...] ... А что, вы не могли зайти на два месяца раньше и посмотреть? Выглядит неубедительно!», — считает Будберг.

По мнению журналиста, любой успех и любое поражение в команде должны быть совместными: «Когда ты менеджер Большого театра, ты не должен думать, что все понимаешь в искусстве», — отметил он.

Премьера спектакля должна была состояться 11 июля. Однако 8 июля Большой театр заявил, что постановка переносится. «Нуреев» должен пройти в Большом театре 4-5 мая 2018 года. Над созданием балета работали, помимо Серебренникова, композитор Илья Демуцкий и хореограф Юрий Посохов.

Рудольф Нуреев, именем которого названа постановка, работал в Мариинском театре, но в 1961 году уехал в Париж и остался там в эмиграции.

Полная расшифровка программы:

Я сразу сошлюсь на статью в газете «Коммерсантъ» Татьяны Кузнецовой, очень известного, самого, наверное, известного балетного критика в России, где она прямым текстом пишет, что то, что она видела, есть запись черновая с прогона балета, что это, видимо, лучшее, что произвела мировая хореографическая сцена в 21 веке. И это довольно серьезное такое утверждение. В этом смысле как бывшему председателю исполкома попечительского совета и действительно человеку, который разбирается в вопросе, у меня вопрос: что это была за постановка?

Вы знаете, я видел тоже эти черновые записи, наверное, как ни странно, в лучшем качестве, чем видела Татьяна, потому что Татьяна, как я понимаю, она написала, видела видео с высоты третьего яруса. Я видел некие записи, которые делались артистами и во время прогона из-за кулис и они мне потом их просто показывали. Поэтому в каком-то смысле мое качество, может быть, было лучше, чем Татьяны. Я не могу никак комментировать, была ли это лучшая балетная постановка или не была лучшая балетная постановка в 21 веке, потому что у меня не хватает таких знаний, которые, возможно, есть у Татьяны, и, знаете, у Козьмы Пруткова: «Тебе и горький хрен — малина, а мне и бланманже — полынь».

Я точно понимаю, что это была большая и талантливая работа, прежде всего, как мне кажется, с точки зрения хореографии. И когда мы говорим об этом балете, мы должны понимать, что да, там есть Серебренников, да, там есть Демуцкий, они профессиональные и известные люди. Но там есть действительно человек выдающегося таланта, о котором почему-то меньше всего говорят, видимо, в силу его характера, может быть, но он человек выдающегося таланта, который невероятно подходит в своей стилистике для Большого театра с точки зрения постановок. Это Юрий Посохов, который, конечно, на данный момент является одним из главных, если не самым главным, хореографом, который связан с Россией по работе, по обучению, по традициям, я бы сказал так.

Сам факт отмены переноса, по крайней мере, формально, такого спектакля в таком театре, как Большой театр, за такой срок до назначенной премьеры, когда уже проданы билеты, люди готовятся идти и смотреть постановку, насколько это серьезное событие и для Большого, и для балета в мире?

Я понимаю. Но вы знаете, мы исходим из следующего, что, конечно, Большой театра не существует на улице Дмитровка. Больше того, он не существует и в городе Москва и он не существует в городе Россия. Любые вещи, которые значительно касаются Большого, они будут, безусловно, обсуждаться, переписываться, комментироваться во всем мире, потому что, с точки зрения именно балета, с оперой дела обстоят, мне кажется, все хуже и хуже в последнее время, мне кажется, что с точки зрения балета Большой, безусловно, если не самый главный, то один из самых легендарных и главных театров мира. И таких театров, по-моему, нет, но даже если бы был, это уже дело, опять-таки, вкусовщины, то это вопрос двух-трех наименований в мире.

Поэтому, конечно, это ситуация, которая будет, безусловно, комментироваться в мире, она уже комментируется. Уже вышли соответствующие статьи во Франции, и в The New York Times, и в ряде крупных газет по всему миру. Естественно, там есть какие-то спекулятивные вещи, но это невозможно по-другому, потому что я, как говорила одна моя знакомая, что за 60 лет своей службы в Большом театре она такого не помнит.

Но на самом деле, я думаю, что в Большом театре такого и не происходило, такого рода отмена. Если мы вспомним, то исторически такая отмена происходила не то в 1931, не то в 1932 году, когда рабочим не понравился балет «Болт» Шостаковича в постановке Лопухова. Собственно говоря, тогда им не понравилось, балет сняли. Я на самом деле больше не помню ситуации, когда бы балет недовыпускали, потому что он или действительно не готов, или якобы не готов — такого просто не бывает.

Вы знаете, некоторые балеты в Большом театре, которые даже в этом сезоне выходили, до сих пор, с моей точки зрения, не готовы, тем не менее они выходят и выходят, и ничего не мешает людям приходить, платить билеты, смотреть, многим получать удовольствие. Но на самом деле условно говоря, если мы говорим о балете «Этюды», то он не будет готов никогда.

Но весь фидбэк, который есть, который я видел уже после того, как это произошло, заключалось в том, что балет был готов, а если было что-то, что надо было доделать, то это спокойно дорабатывалось в течение двух-трех дней. Насколько это можно утверждать?

Вы знаете, это всегда же чудо театра, загадка. И, помните, был такой фильм «Влюбленный Шекспир», и там все время что-то не готово, и директор театра говорит: «Не волнуйтесь, это как-то устроится» — «Как?» — «Это чудо». На самом деле, собственно говоря, каждый раз, когда мы рассматриваем театр, это как чудо и происходит. Действительно прийти за два-три дня на прогон и сказать, что это не готово, мне кажется, что это такой редкий случай, в моей памяти просто такого и не было, и быть не могло. Потому что в любом случае мы уже видим, что к вечеру следующего дня спектакль практически был собран, он шел без швов и, в общем-то, две какие-нибудь репетиции, которые помогли бы ансамблю вместе взаимодействовать, мне кажется, что они бы окончательно все решили. Это же вопрос чуда, это так всегда бывает, и любой руководитель театра знает, что это всегда есть некий вопрос чуда, что все равно на премьеру артисты выйдут максимально отмобилизованными, не только артисты, весь состав и вся техническая часть — так всегда бывает.

Никогда не бывает полностью готовой премьеры — такого не бывает никогда. Тем не менее артисты собираются, работают, потому что для них премьера — важнейший двигатель жизни. Это объективно, я думаю, то, что произошло, очень сильно ударило по многим актерам морально, и в этом, конечно, может быть, самая тяжелая составляющая. Потому что ведь что такое балет? Это двухлетний труд сотен людей и, конечно, они в каком-то смысле к этому балету относятся уже чрезвычайно лично.

Они рыдали, плакали?

Нет. Для кого-то это возможность личной последней премьеры, последний раз блеснуть и показать, что ты суперзвезда. Для кого-то подняться на другую ступень, для кого-то связать себя с Нуреевым, если ты, допустим, считаешь, что это твоя некая путеводная звезда в этом мире. В этом смысле психологически это, конечно, огромный удар по балетной труппе. И этот удар будет пролонгироваться, потому что, конечно же, как бы ни было, что бы ни лежало в причине этого решения, ясно, что теперь, когда труппа будет приезжать на гастроли во Францию, в Америку, ей не будут задавать вопросы про балет, ей будут вопросы задавать, собственно говоря: а как это возможно, а действительно тут есть какое-то плохое отношение к меньшинствам и так далее. Те вопросы, которые поднимаются в прессе, они неизбежно будут стоять, и это еще больше будет удручать актеров.

Сейчас на самом деле им предстоят сложнейшие гастроли в Нью-Йорке, где они должны исполнять «Бриллианты» вместе с французской и американской труппой, якобы Баланчин так себе и представлял когда-то, когда ставил эту трехактную часть. Но это же требует не только огромной физической подготовки и формы, но и абсолютно моральной кондиции, прям как на Олимпийских играх. Вы с сильнейшими труппами мира, с оперой Гарнье или с Нью-Йорк Сити балет показываете этот балет и хотите показать, что вы, именно вы заслуживаете танцевать «Бриллианты», главную часть. То есть должны быть не только физически, но и морально очень готовы.

Это удар по способности труппы делать дальше то, что она делает, в том числе?

Я думаю, что это можно говорить, может быть, о каких-то... Это вообще удар, это удар по моральному состоянию труппы. Как вы формулируете, Михаил, мне кажется, это удар по моральному состоянию труппы. А может ли эта труппа преодолеть этот удар, кто не преодолеет, кто уйдет, кто захочет, наоборот, доказать что-то — это вопрос уже индивидуальный, и он, мне кажется, так не ставится.

Но эти вопросы, которые будут задавать в мире теперь актерам, они, конечно, есть у меня, разумеется. И действительно, когда происходит такое большое событие, то вопрос, почему оно произошло, висит в воздухе. Есть официальная версия Владимира Урина: спектакль не готов, пришлось снять. Есть уже действительно какая-то буквально переписка агентства «ТАСС» с самим собой, в котором то ли Владимир Мединский снимает этот спектакль, то ли не снимает, но тем не менее каким-то образом в это вовлечен. Есть действительно вопрос об общественном климате, в котором может возникать цензура, когда речь идет об однополой любви, которая, в том числе в этом спектакле есть. Кроме того, есть и просто какие-то политические, аппаратные, если угодно, версии, которые тоже начинают тут же обсуждаться. Так что на самом деле является тут самым важным, если угодно, фактом?

Самым важным является то, что балет не вышел — это, безусловно, является самым важным. Все остальное — это бла-бла-бла, а факт остается в том, что эта постановка не увидела свет, и, например, какие-то актеры и какие-то зрители, в том числе я, считают себя обделенными, лишенными этой радости, удовольствия посмотреть это. Но у меня нет никаких оснований не доверять Владимиру Георгиевичу Урину, когда он говорит, что он принял это решение.

В смысле сам принял это решение?

Да, что он сам. У меня вообще нет никаких оснований ему не доверять. С какой стати я это буду делать? Владимир Георгиевич — опытный человек. Но возникает вопрос: почему он принял такое странное решение? И это другой вопрос, это вопрос к нему. Он, как директор Большого театра, подвержен самоцензуре или нет, как он общается, как он оценивает общественные тренды и свое место, и свои позиции, мы это же не знаем, это все у него в голове происходи.

И в результате мы видим только одно, что балет не вышел. Было принято, с моей точки зрения, очень сильное, в любом случае волюнтаристское решение, которое нанесло, безусловно, большой репутационный ущерб театру, оно нанесло репутационный ущерб не только театру, но и тем людям, которые связаны с театром. Потому что что же такое, какие-то люди солидные, серьезные, можно сказать, капитаны бизнеса, в том числе государственного, дают деньги на постановку, смотрят, ходят, смотрят, а потом выясняется, что все не готово, что два года это была ерунда?

Потом ведь поймите, что такое постановка спектакля? Это действительно многолетний труд сотен людей. Но если вы хотите купить фотографию Аведона, вернее, права на его использование, после этого бухгалтерия должна выплатить деньги. Для того, чтобы вам бухгалтерия выплатила деньги на покупку (Серебренников же не будет сам покупать за свои, правильно?), она должна иметь некий паспорт постановки, подписанный, по большому счету, дирекцией. Это артист может не знать, какие там будут декорации, какой будет общий план спектакля, а администрация театра, конечно, безусловно, это подписывает.

Директор знает, что будет такая фотография с обнаженным...

Могут быть нюансы, тут вопрос о нюансах: чуть выше пояса, чуть ниже пояса. Тут я ничего не скажу, я же не знаю этих договоренностей. Вопрос заключается в том, что все паспорта постановки, конечно, были подписаны, но иначе просто невозможна была работа над этим спектаклем, потому что бухгалтерия просто не могла бы выделить деньги — это очевидно. И на этом всем фоне, а что же вы не могли зайти раньше, на два месяца раньше посмотреть, открыть дверь — выглядит как-то неубедительно. И все люди, которые вовлечены, не только я имею в виду администрацию, не только я имею в виду актеров, которые стали прямой жертвой, не только зрителей, которые что-то недополучили, потратили какие-то деньги, но и те люди, которые, собственно говоря, являются спонсорами театра, они выглядят довольно глупо, я бы сказал жалко и глупо.

И я хочу спросить про общественную атмосферу тем не менее. Фамилия Серебренникова звучит, в том числе и в связи с этим спектаклем. Фамилия Серебренникова звучит уже сколько? Полтора месяца примерно после того, как началось дело «Седьмой студии», «Платформы».

С конца мая.

С конца мая, уже полтора месяца, да. И «Гоголь-центра», уголовные дела. Они обсуждаются в том ключе, что, безусловно, это связано с тем, какой режиссер Серебренников и что делал «Гоголь-центр» в последние годы. И теперь мы видим это в Большом. Можно ли утверждать, что в этом смысле, в смысле общественной атмосферы и точки зрения на то, что такое искусство большое, то, что происходит в Большом театре — это часть общего процесса?

Не ко мне вопрос, не ко мне вопрос. Принимал решение по факту один-два человека. Они исходили из собственных взглядов. У меня нет никаких оснований предполагать, что когда они оценивали качество этой постановки, оно им показалось неготовым. Почему такие опытные и профессиональные люди так решили? Это к ним вопрос. Что на них влияло, кто на них влиял. Что я буду предполагать и гадать? Это первая позиция. Есть общественное мнение, нет общественного мнения — ерунда.

Я другое понимаю: что если ты менеджер театра и ты подписал договор два года назад, условно говоря, с Кириллом Серебренниковым на балет про Нуреева, ты вряд ли получишь новогоднюю лирическую сказку для детей. И когда ты это делаешь, ты, конечно, это понимаешь. И у меня нет сомнений, что и администрация Большого театра это очень ясно понимала. И где они там видели какие ограничения, которые нарушил Кирилл или не нарушил, — я же не знаю, я не присутствовал за столом. И были ли вообще они нарушены, и можно было бы их изменить — мне трудно сказать.

Но факт остается фактом: что когда ты менеджер Большого театра, ты не должен думать, вернее, несмотря на то, что такой гигантский опыт, что ты все понимаешь в искусстве. Для этого ты, собственно говоря, приглашаешь композитора, режиссера, хореографа, и тогда либо весь ваш успех совместный, либо ваше поражение совместное. А когда принимается такого рода решение, мне очень трудно сказать, что в первую очередь двигает не человеком искусства, а менеджером, человеком, который в принципе должен организовывать процесс, а не определять, что в искусстве хорошо, а что в искусстве плохо. Это очень странно. Понимаете, все это вместе очень странно, но что двигает — не знаю.

Спасибо большое.

Фото: Валерий Мельников / РИА Новости