«Хочется чуда. Хочется, чтобы пацаны были на свободе»: Евгений Цыганов — о фигурантах «московского дела» и возможности снимать кино в России

Я помню, как вы вступались за Юрия Дмитриева, еще до событий этого лета, которые всколыхнули актерский цех.

Да.

И потом наступило это лето, когда актеры выступили вот таким единым цехом. И нельзя сказать, что безрезультатно, то есть арестованные по «московскому» делу некоторые вышли на свободу: Павел Устинов, Егор Жуков, Самариддин Раджабов, еще другие, очевидно, из-за вот этого общественного давления, частью которого значительной стали актеры, то есть вы. У вас какие чувства по этому поводу?

Знаете, когда ко мне обратились с вопросом поддержки Сенцова, я сказал, что я не занимаюсь политикой, я актер, и в общем не считаю правильным как-то свое мнение очень активно выражать по поводу происходящего, но тут в общем речь шла по поводу конкретного человека и конкретной ситуации. Я прочитал рассказы Сенцова в тот момент, мне показалось, что я понимаю этого человека. Знаете, рассказы, как и живопись, как и все, это в некотором роде портрет человека, и вы же когда с человеком знакомитесь, вы чувствуете его энергию, вы чувствуете его лицо, вы понимаете, мой это человек или не мой человек, вы можете с ним стать друзьями после первой встречи, а можете знать человека десять лет и хорониться от него подальше, просто понимая, что это не ваша энергия и не ваш человек, это же возможно. Вот я прочитал рассказы Сенцова и понял, что в общем-то мне этот человек знаком, понятен, я понимаю, о чем он пишет, он там очень какие-то простые вещи пишет, там не про политику, там про детство, про какие-то впечатления. И в общем-то то, что я сделал, я прочитал один из его рассказов, просто мне показалось, это какой-то хороший материал, с целью просто, что те люди, которые считали его чудовищем и каким-то негодяем, в общем-то могли посмотреть на эту фигуру с какой-то другой стороны, вот с человеческой стороны, что на самом деле есть такой человек, он чувствует, у него есть семья, у него есть мама, дети, то есть это не функция. Когда случилась эта история с Дмитриевым, и мне казалось, что это какая-то ошибка, что-то где-то кто-то заинтересован в том, чтобы этот человек, который занимался обществом «Мемориал», чтобы вот он сел, кому-то он там насолил, кому-то навредил, но мне казалось, что это какая-то местечковая история.

Его же сначала оправдали, а потом…

В тот же момент ему дело, которое на него завели, изготовление и распространение детской порнографии, был признано, что это дело липовое, что никаким изготовлением и распространением порнографии этот человек не занимался, его отпустили, его обвинение сняли. Но он не дал как-то вот покоя тем людям, которые его вернули за решетку. И вот сейчас, насколько я знаю, дело продлили до весны, то есть этот человек, в общем человек немолодой, то есть воз и ныне там, он остается за решеткой. Можно на это наплевать, наверное, сказать, в общем, а какое мое дело до этого дедушки. Но это странно. Это странно, и мы живем в таком каком-то иногда закрытом пространстве, то есть это же желание получить какой-то ответ. Вопрос же в чем — а почему так происходит? Почему ребята, которые выходят на улицу и вступаются за женщину, которую избивают люди в масках, почему они получают срок? Это вопрос. А ответа на этот вопрос нет. Мы можем его додумывать, что есть желание, чтобы вот не происходило, кто-то боится каких-то там восстаний или еще чего-то, то есть можно что-то додумывать, но это уже какие-то домыслы. Хочется ответ.

Вообще-то Владимир Путин дал ответ. Вот он недавно как раз объяснял, что сначала возьмешь, когда ему заговорили про…

Недавно, это когда?

Это буквально две недели назад.

Две недели назад. А когда это произошло? И вот какой ответ дал Владимир Владимирович?

Что начинаешь с пластикового стаканчика, а потом… Почему такие жестокие приговоры за пластиковые стаканчики, его спросили, ну вот сначала пластиковый стаканчик, потом пластиковая бутылка, потом стеклянная, потом камень, потом автомат. Вот это я практически дословно цитирую.

Да-да. Понимаете, дело в том, что Владимир Владимирович, помимо того, что он президент страны, он еще отец детей, и вот я тоже являюсь отцом детей, например, и я понимаю, что это, может быть, например, не совсем корректное сравнение, но если вы являетесь отцом семейства, то вы вынуждены иногда прибегать к каким-то наказаниям, если там.. Потому что это ваша такая вот функция, вот какой-то должен быть там порядок, какое-то там воспитание, что-то такое. Ну а дальше вопрос адекватности происходящего. Наверное, как бы если ребенок бросил в твою сторону пластиковым стаканчиком, а ты его отодрал розгами, с тем чтобы ему больше в голову никогда не пришло вообще ничего такого, ну есть какие-то другие способы, тем более, ну как, это же армия, это силовики, это же огромная какая-то силища, которая… И вот эти пацаны, если мы заговорили про портрет людей, и портрет тех людей, которые выходили на улицу, и которые получили эти сроки, это какие-то в общем-то… Я не видел лица тех людей, которые избивали там женщину.

Их никто не видел.

Их никто не видел, лица этих людей. А лица тех людей, которые за нее вступились, я видел, и они мне симпатичны, эти люди. Мы ходим в одни какие-то места, мы читаем одни книги, выросли, наверное, на одних книгах, на одних фильмах. А вот на каких фильмах и книгах выросли вот эти вот ребята, которые толпой избивали безоружных людей, я не знаю и не представляю себе. Это же какие-то очень простые вещи, все же на самом деле достаточно просто. Я вот сейчас пришел утром с детского спектакля, там Дед Мороз, Снегурочка, снеговики, там же какие-то очень простые вещи все равно в этом спектакле рассказываются детям, что нужно думать не только о себе, нужно еще думать о других, надо быть вот, не надо врать, надо быть вот таким, это очень простые какие-то вещи, и они с детства как-то вот закладываются. А потом это куда-то все исчезает, и появляется какая-то команда, задача, необходимость, и все.

А почему, как вы думаете, почему и вы записывали ролики в поддержку Павла Устинова, и не только Павла Устинова, и многие другие актеры, и вообще они выступили так солидарно, звучали призывы приходить на митинги на спектаклях, я видел. Почему актеры объединились в этом, если они объединились? Вы это видели изнутри, как это происходит?

Я просто понимаю, что была какая-то общая тревога за этих пацанов. Просто Устинов, поскольку тогда Константин Аркадьевич Райкин за него выступил, как его мастер, и была надежда, что можно спасти хотя бы одного человека. Именно спасти, потому что человек, которому дают четыре года, а ему там двадцать с небольшим лет, это называется именно спасти и как-то выдергивать, как эти ребята пытались вытащить из-под сапог вот эту вот женщину в сарафане, которая там валялась. Это инстинкт. Вот вы идете, видите, что женщина тягает какую-то сумку, не может поднять, у вас же инстинкт срабатывает, просто помочь ей по этой лестнице ее дотащить. А она говорит, сама виновата, вот загрузила, но это же не в этом дело, может быть, она тысячу раз сами виновата. Это нормально.

У вас есть какое-то чувство удовлетворения от того, что вот Павел Устинов, например, вышел в итоге на свободу? Он бы не вышел, наверняка, если бы не вот это вот…

Я такими категориями вообще не рассуждаю, мне просто кажется, что все это достаточно дико, мое мнение, что это все происходящее, все эти события. И честно говоря, еще до того, как это произошло, я не являюсь каким-то пророком или там провидцем, но я как бы четко понимал, что да, вот это сейчас будет происходить, это были какие-то очевидно предсказуемые события.

Это вы видели еще, понимали еще до собственно разгонов, вы имеете в виду, или до этих судов? То есть, вы когда поняли и что? Это интересно.

Вот было пятое августа, а было перед пятым августа…

Двадцать седьмое июля.

Двадцать седьмое июля. Вот после двадцать седьмого июля я понимал, что пятого августа все это будет расти каким-то комом, ну да, это уже выросло. Другой вопрос, у вас новогодняя программа, рождественская, хочется все это немножко…

Праздника хочется, конечно.

Хочется праздника, да. Хочется мандаринов, елки, детям подарков, немножко выключить свою голову, всем обняться и так далее. И хочется чуда, ну немножко, есть же такое понятие. Я за собой оставляю свое право верить в какое-то чудо, верить в то, что если ты что-то сделал неправильно, можно извиниться, можно попросить прощения, можно сделать какие-то поступки, которые все то, что ты натворил, каким-то образом перевалят в какую-то другую сторону. Поэтому я очень надеюсь, не думаю, что те люди, от которых это зависит, смотрят Дождь, да и честно вам скажу, я тоже его не смотрю, просто потому, что я не смотрю телевидение, новости до меня доходят от моих друзей в основном, типа, а ты слышал, что происходит, и прочее, но… Да, мы живем в таком информационном потоке, в котором, помимо всего прочего, которому сложно доверять, потому что очень много манипуляций и прочего, но есть какие-то факты, есть какие-то объективные вещи, и хочется чуда. Хочется, чтобы эти пацаны были на свободе, и те, которые в Ростове, вот вышли эти пацанчики вот с этими табличечками, что… Что это такое? Ну вот это мое мнение, человека совершенно некомпетентного в каких-то вопросах политических движений, мнений, перспектив, в какую сторону полагается смотреть, в какую сторону не полагается смотреть…

Я совершенно не как к политику к вам обращаюсь.

Я совершенно инстинктивно просто реагирую на какие-то вот простые вещи.

А вот в вашей среде профессиональной… Вот в нашей, я журналист, мы следим поэтому как бы по долгу службы за тем, что происходит, но вот это сгущение воздуха я ощущаю постоянно, уже на протяжении какого-то довольно долгого времени. А в вашей среде это чувствуется? Мы все чем-то рискуем, все зависим от власти так или иначе, есть вот эта самоцензура, как бы она существует, когда ты взвешиваешь риски, когда ты что-то говоришь, о чем-то говоришь публично и или не говоришь. У актеров, у вас, это есть?

Ну, публично мне приходится говорить практически каждый вечер, потому что я выхожу на сцену и в общем, до какой-то степени, говорю какие-то вещи, которые меня волнуют, поэтому это просто часть того, что меня волнует. Что касается зависимости, мы зависим от погоды, мы зависим от настроения наших близких и не только близких, то есть степень как бы зависимости, она в общем очень широка. Поэтому, давайте объективно скажем, ну не можем мы повлиять на погоду, вот как бы снега нет, значит, его нет. Не всегда мы можем повлиять, да практически никогда, на тех людей, которые принимают какие-то там законы, или не принимают, поэтому приходится как-то к этому относиться, как к явлению. Да, я живу вот сейчас, вот 2019 переходит в 2020, и работа, ну и так далее. Вот все эти обстоятельства, я их как бы принимаю.

Я понимаю, мы все должны как-то жить, ну что делать, мы все живем, и живем дальше, сегодня, завтра. Но раз уж вы говорите про погоду, эта погода, она портится? Вот у нас государство берет на себя все больше и больше функций, в том числе идеологических, в том числе, когда речь идет про культуру, про кино. Министр культуры прямо говорит, вот фильму «Джокер» я бы денег не дал, и больше того, говорит, кто платит, тот и заказывает музыку, мы государство, мы платим, значит, мы заказываем музыку. Вы этот процесс на себе чувствуете?

Знаете, если мы заговорили о музыке, то, в общем-то, я вырос в Советском Союзе, да, и эстрада советская… Была какая-то прекрасная советская эстрада, а было понятие «попса». Это существовало повсеместно: и в пластинках, которые были дома, и на дискотеках, которые были в школе, в пионерских лагерях и прочая. Так случилось, что на меня произвела впечатление другая музыка, не очень популярная, да, но тем не менее для меня это было важно.

Это в какой-то степени стечение обстоятельств. Поэтому кто заказывает музыку, как эта музыка заказывается и что на самом деле в итоге остается важным и неважным ― это большой вопрос.

На самом деле это вопрос о том, можете ли вы позволить себе.

Могу.

Он, собственно, в этом и заключается. Позволить себе не участвовать в чем-то, в чем вы не хотите участвовать, и наоборот, делать то, что вам нравится и жить в этом смысле в гармонии с самим собой. Насколько это возможно?

Я говорю, вчера мы выпустили спектакль, отыграли премьеру, можете меня поздравить.

Поздравляю.

Спектакль с Юрием Николаевичем Погребничко, который в маленьком зале, в котором, по-моему, нет ста мест и так далее. Это моя маленькая мечта была, я этому посвятил практически год жизни, просто погружение в этот материал и прочая. Могу я себе это позволить? Вообще-то нет. Но позволил же.

В общем, вне зависимости от результата, кому-то это может нравиться, понятно, непонятно и прочая, прочая, позволить себе можно. Тем более мы действительно живем сегодня, да, у вас четыре камеры стоит, они, в общем-то, весьма толковые камеры, стоят операторы. Если у вас есть идеи, если у вас есть время… Мы снимали, по-моему, в этом же году это было, с Аней Меликян фильм «Нежность», она сняла двадцатиминутный, она его сняла на телефон. Для нее было принципиально попробовать это снять на телефон. Возможно? Возможно. Нужны ей деньги Фонда кино для того, чтобы сделать этот фильм? Не понадобились, насколько я понимаю, а фильм посмотрели миллионы людей.

Получается, что возможность-то такая есть. Вы знаете, Чарли Чаплин говорил: «Мне не нужны продюсеры, чтобы снять кино. Мне нужна девушка, полицейский и скамейка». Когда у него был конфликт с продюсерами, потому что они ему не хотели что-то платить и прочая, прочая. Он был гений, ему действительно для того, чтобы снять кино, нужна была девушка, полицейский и скамейка. Я говорю, что сейчас какую-то идеальную картину рисую, но та картина, которую рисуют нам, не всегда объективна. Вот и все.

Необъективна в том смысле, что возможности по-прежнему есть, вы это имеете в виду?

Да, они есть. Они могут пропадать, не пропадать, можно биться головой в стену, а можно просто делать свое дело.

Но если спросить про тренд сегодня и, я не знаю, пять лет назад или даже десять, то он какой?

Тренд ― это что?

Когда речь идет о том, насколько у вас есть возможности делать все, что вам захочется.

Вы мне сказали, что вы были на премьере фильма «Человек, который удивил всех».

Да.

Но не на всех фильмах были, премьерах, которые у меня выходят, правильно?

Не на всех.

И вообще, наверно, не на всех премьерах, которые выходят.

Нет.

А на «Человека, который удивил всех» вы пошли.

Пошел.

Это фильм, который снят при очень низком бюджете, поверьте.

Это видно.

Это фильм, который… Пять лет ребята ждали, когда на этот сценарий кто-то, значит, покусится и даст какие-то деньги. Его не поддержал, естественно, ни Фонд кино, когда он снимался, никто, насколько я понимаю. Но тем не менее они его сняли, он получил больше 25 наград по всему миру, и не потому, что там рассказывается, какая отвратительная Россия, не потому, что там заигрывается с каким-то… Потому что ребята действительно очень хотели его снять, они действительно талантливые, их действительно волновала та тема, которую они пытались раскрыть. И оказалось, что эта тема волнует не только их.

Поэтому вы говорите: тренды, не тренды. Да, остаются не только большие патриотические блокбастеры, но и остается для нас фильм «Аритмия», да, остаются для нас фильмы Мещаниновой, Нигины Сайфуллаевой, да, то есть какие-то картины, которые, может быть… А может, это и есть тренд?

Это отдельно, я про это тоже хотел спросить.

У нас есть много талантливых ребят и девчонок.

Потому что у меня есть ощущение, честно говоря, если мы говорим про кино, у меня есть ощущение, я вот это помню, я испытал это чувство, я это просто отчетливо помню. Это был 1997 или 1998 год, когда выходили фильмы киностудии Горького, такие малобюджетные, там еще молодой Миронов, какие-то триллеры, детективы такие разные и много одновременно. У меня было ощущение такое невероятное энтузиазма и гордости: вот как круто, в России появилось кино, это так здорово!

Честно говоря, кроме фильма «Человек, который удивил всех», есть и другие, у меня есть такое ощущение и сегодня тоже, что есть много очень хороших фильмов. Может быть, я просто стал больше…

Мне последние пару лет очень везет. В основном я снимаюсь у режиссеров, которые являются авторами или соавторами сценария, которые снимают свой сценарий, да, то есть не обслуживают чью-то идею, когда тебе говорят: «Надо снять кино, режиссер, а ну», а действительно вынашивают какую-то свою эту необходимость и делают кино. Я считаю, что это важно.

Простите меня за слово «тренд», но можете ли вы себе представить, что фильм «Человек, который удивил всех», резкий, можно так сказать, по крайней мере, он так застревает в памяти, он остается, безусловно. И он неслучайно, наверно, не получил (если не получил) государственного финансирования. Можете ли вы себе представить, что я ходил на премьеру, когда она была в конце прошлого года, а через два года или три он просто не выйдет на экраны?

Слушайте, я могу представить черти что, но зачем я буду этим заниматься? Есть какая-то реальность, в которой я живу, она и без того достаточно дикая. Зачем я буду себе еще придумывать какую-то еще более дикую реальность? Не знаю, у нас же нет цели сгустить краски, всех запугать и рассказать, как все отвратительно.

Нет, такой цели нет, безусловно.

Кино ― дело дорогое. Кино ― в некотором случае есть понятие «кино ― бизнес», есть понятие «кино ― искусство». Есть кино развлекательное, есть кино independent, независимое, то есть все-таки какое-то андеграунд. Есть кино, которое от вас требует какой-то работы. Работу эту любят не все, да. Какой-то фантазийной, мыслительной работы, чувственной.

Поэтому ничего в этом удивительного нет, что там все непросто и нельзя вот так вот получить деньги просто потому, что ты придумал снять картину. Да, кто-то может себе это позволить, у кого-то есть имя, у кого-то есть правильный какой-то замысел, правильный проект, да, который поддерживают. Но тут главное ― себе не врать. Есть же понятие художника, который в это все включается. И если ты берешь большие деньги, то, наверно, ты за них как-то должен отчитаться, а дальше вопрос: а ты-то там остался? Кроме как бизнесмен или какой-то администратор, да. Именно как художник.

Я задаю этот вопрос не для того, чтобы сгустить краски.

Большинство людей все-таки, которые в кино приходят как режиссеры, артисты и прочая, у них все-таки есть какие-то творческие амбиции. Творческие. Вот о чем речь.

Я задаю этот вопрос про будущее не потому, что я сгущаю краски, а потому что я вижу, как то, что еще вчера, позавчера вызывало бы смех, сегодня становится нашей жизнью. Вот буквально недавно слетела даже не с эфира, это платный сервис, насколько я понимаю, PREMIER, где серия сериала «Эпидемия» была снята. Режиссер говорил про цензуру. Потом она вернулась, но туда вставили какие-то оговорки.

Слушайте, я таких историй знаю великое множество из истории кинематографа нашей страны.

Вы имеете в виду советское время?

Советское время. Я знаю, мы вчера вспоминали, пьеса Вампилова «Утиная охота», из Ижевска или откуда написало проектное бюро, написали: «Все, что написано в этой пьесе, ― это поклеп на наше бюро, это все неправда». Хотя Вампилов писал вообще, но поскольку он был оттуда… Из Иркутска, да, то, соответственно… И закрыли эту пьесу, ее долгое время не было.

А это притча, причем это притча, которую написал человек с какими-то абсолютно христианскими и не только, значит, идеями о какой-то… Понимаете, он просто так писал. Очень музыкальная такая вот поэма, с очень тонким чувством ритма, с очень тонким вкусом. Очень молодой, талантливый пацан, да. Вот он это сделал. Но ребята из барнаульского откуда-то вот этого бюро узрели в этом какой-то, значит, момент: «У нас такие вещи невозможны, они не происходят».

То есть на низком уровне, вы имеете в виду.

Я не знаю, на каком это уровне. Это наша история, история нашей культуры и таких вещей, как выкручивались наши кинематографисты, снимая свои шедевры, в общем, они себе позволяли и такое.

Некоторые из которых все-таки ложились на полки.

Ложились на полки, да. Есть потрясающий фильм «Комиссар», например, единственная картина, которую снял режиссер.

Я помню такой, да.

И которую никто не видел.

Смогли посмотреть в перестройку, если мне память не изменяет.

Да, я, честно говоря, увидел его, просто листая вот так телевизор, как я делаю это обычно. Лет пятнадцать назад я вдруг увидел один кадр и понял, что я не могу выключить. Потом появилась Нонна Мордюкова, потом следующий кадр, следующий, я посмотрел до конца. У меня было потрясение, я не понял, что это было и почему я об этом не знаю.

Мне кажется, я его смотрел в кинотеатре «Художественный», как раз когда его сняли с полки, если я не путаю.

Почему целое поколение, целую страну лишили этой радости, да, вот этого художественного акта? Потому что. Поэтому то, что вы говорите… Вы говорите, «Эпидемия».

Просто один из примеров, да, последний.

Они в хорошей, значит, компании.

В этом смысле да. Но это вы сказали про советское время.

Если это произошло, как вы считаете, что предмет цензуры. У вас же нет точного ответа, цензура это или нет.

Нет, бумажек с печатями нет. Официальная другая версия.

Официальная версия совершенно другая. Поэтому это просто версия. Мы об этом говорим, что… Мы живем как бы в истории наших домыслов, понимаете? Люди не знают, чему верить. Эти говорят одно, другие говорят другое. Я вообще не хочу знать, о чем они говорят, да и «Эпидемию» на всякий случай смотреть не буду. Вот так считает зритель. А вдруг я что-нибудь там увижу? А как это рассмотреть потом обратно?

Вы думаете, прямо так далеко задумано?

Я думаю, вот так прямо, да.

Это причем те, которые покупают, это же платный сервис.

А знаете, сколько людей говорят: «Я русское кино вообще не смотрю»? А, ну платный сервис, да, покупают.

Это же не по «Первому каналу» показывают.

А платный сервис ― разве там есть возможность цензуры?

Так вот об этом и речь про «Эпидемию».

А, об этом речь.

Да, в этом, собственно…

Я, простите, пропустил, был на репетициях.

Просто вы говорите про советское время. Я вспоминаю это советское время, когда действительно нужно было… Кино было на самом деле наше все, я не цитирую Ленина, а просто реально так и было. И режиссеры, и актеры имели статус моральных авторитетов, несмотря на то, что приходилось идти на компромиссы, много на что. И это было все очень важно и серьезно, актерский цех, который как-то своим… То в капустниках, то еще как-то, то в фильмах, которые так или иначе проходили, что-то звучало и что-то доносилось. Но это было в советское время, а вот сегодня как? У актеров сегодня есть это, у вас или все-таки мы в какие-то другие совсем времена живем?

Думаю, что, как ни странно, времена действительно другие, но авторитеты, что ли, может быть, и не очень нужны с точки зрения «а зачем?». Но и вроде как мы не то чтобы очень сильно… Не знаю, я говорю «мы», потому что вы спрашиваете про цех. Я говорю про себя, окей. Вроде как не очень претендую на то, что я авторитет.

Это очевидно.

Поэтому у меня есть какое-то свое мнение, я с ним живу. Вы меня можете спросить, я вам отвечу. Но насколько оно авторитетное? Поэтому все вот эти… А есть еще социальные сети, есть еще какие-то люди, которые там, есть хейтеры (или как это называется), есть еще какой-то целый движняк по вот этому: да кто это такие? Паяцы, шуты, клоуны! Почему они вообще лезут, куда-то лезут? И прочая, прочая. Да упаси бог! Куда вообще?

Кому-то за это платят деньги, да, за эту ложь, потому что когда была эта история с Устиновым и все подключились, то сколько было сказано про то, что это все вообще чуть ли не американцы проплатили, все люди, которые стоят у аппарата президента, получают за это деньги. Чего только не было вокруг этого! А ситуация-то была очень простая: просто парню четыре года светило за то, что он там по телефону разговаривал. Масса видео, что он не просто там был, не просто разговаривал по телефону и вообще…

Мы заговорили про авторитеты. У вас есть авторитеты?

Хороший вопрос. Наверно, есть, да. Я сейчас вот так сходу не назову фамилии.

Из ныне живущих.

Наверно, слишком громко будет так сказать. Мне сложно.

Да, конечно, есть, но они даже не придут, наверно, в эту аудиторию, я думаю, в какой-то большой степени. Они скажут: «Вы там сами все рассказывайте, как все устроено, а мы авторитеты, мы просто понимаем и понимаем».

Авторитеты ― плохое слово, но речь идет о том, что некая была роль. Хорошо, это не то, что мы сейчас вас научим, как жить, нет.

Это называется не роль, это называется, что любовь просто была какая-то народная, понимаете? Когда говорили, что Никулин артист народный, он был действительно народный. И когда он там летел, у него не было с собой паспорта, то ему в «Аэрофлоте» говорили: «Летите уже, что же, в самом деле».

Вам не нужно.

Да, была огромная плеяда артистов. Но не потому, что они были известны, а потому что они были действительно великолепны. Их любили за то, что они делают, не за то, что он узнаваем, я с ним хочу, как со зверушкой, сфотографироваться. Еще ни у кого не было фотоаппарата в кармане. А просто потому, что это же я смеялся на фильме «Бриллиантовая рука» или «Двенадцать стульев», мало ли у нас прекрасных фильмов? «Вокзал для двоих», да.

Это честно было, мне кажется. Сейчас, да, другое время. Другое. Но по-своему, наверно, в чем-то прекрасное. Вы говорите: «Есть возможности?». Да есть, конечно, заниматься чем-то, что действительно тебе любо-дорого. Да, это может не всегда приносить какие-то там гонорары, да, это не всегда может приносить какую-то любовь зрительскую, потому что зритель может и не догонять где-то, что там в тебе варится. Но если мы говорим о каком-то творческом выражении, есть такая возможность, есть.

Спасибо вам большое! Я желаю вам новых прекрасных ролей в следующем году.

И вам, чтобы эта темная картинка сменилась какими-то другими цветами, посветлее.

Будем надеяться! Спасибо большое.

С Новым годом, ребята!

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.