Санкции в геометрической прогрессии. Если ли у России способ утихомирить США?

Трудно сказать, до чего они договорились по Украине, скорее всего, ни до чего. Пока анонсировано, подтверждено, по крайней мере, Песковым, что готовится очередной контакт, очередная встреча Суркова и Волкера, мероприятие, которого не было с января этого года, и на какое-то время вообще этот канал был, скажем так, в замороженном состоянии, сейчас его размораживают. А что касается других тем, то да, в принципе встреча Патрушева и Болтона была полезной, потому что это все-таки какое-то общение, какой-то обмен, по крайней мере, обмен точками зрения, пусть они и не совпадают. По главному вопросу — чего мы хотели бы — это полномасштабное возобновление консультаций и даже переговоров о стратегической стабильности, и начало обсуждения вопроса о продлении действия договора по СНВ-3 до 2026 года, здесь американцы не пошли ни на что. Они, судя по всему, судя по высказываниям Болтона, они готовы пожертвовать договором СНВ-3, что будет крайне неприятно, он нам более выгоден, чем американцам.

А что касается санкций, они как-то обсуждались в каком-то ключе? Я так понимаю, я, по крайней мере, видел это в американской прессе, резкую критику в адрес Болтона, который у нас вообще считается большим «ястребом», исторически вроде как, у него такие политические корни. Но теперь, при Трампе, он ведет себя совершенно иначе.

Нет, Болтон остался Болтоном, он продолжает занимать достаточно жесткие позиции. Собственно, после Женевы он поехал в Киев, где повторил примерно то же самое, что он говорил всегда, что санкции останутся, что будут новые санкции, если не произойдет изменений в российской политике. Поэтому здесь ничего не меняется. Да, Болтон выполняет волю президента, а воля президента, это была единственная договоренность в Хельсинки, начать какой-то диалог, попытаться понять, возможен ли какой-то стратегический диалог с русскими, и есть ли точки соприкосновения. Он эту программу-минимум реализует, но на большее у него просто нет мандата.

Что касается санкций, то, что сейчас говорил Андерс Осланд, тот же самый вопрос, на самом деле, это что из них более все-таки… Там несколько в результате пакетов, у них разное содержание, никто не может в этом толком разобраться. Что все-таки самое болезненное в этом пакете, который нас ждет осенью, включая те санкции, которые уже, собственно, опубликованы сегодня и начнутся с понедельника?

То, что опубликовано сегодня, должно нас беспокоить в меньшей степени, потому что запрет на передачу чувствительных технологий действует уже с 2014 года, де-факто, сейчас он просто де-юре узаконен. А вот то, что обсуждалось в Конгрессе, два законопроекта, один сенатора Криса Ван Холлена, а другой Линдси Грэма и Роберта Менендеса, они все в той или иной степени предусматривают достаточно болезненные санкции в отношении госбанков, госфинансирования и, законопроект Ван Холлена, даже в отношении крупнейших российских компаний, «Роснефти», «Газпрома», «Лукойла». Речь идет об отключении от долларовой системы и заморозке активов. Но в отличие от…

Мы не смотрим на этот проект, как на реалистичный?

Этот проект, с одной стороны, он не реалистичный, но у него есть определенная изюминка, которая позволяет говорить о том, что в принципе и он может пройти, потому что он как бы не сразу вводит санкции, он их подвешивает. Он вводит их только в том случае, если директор Национальной разведки Соединенных Штатов представит в Конгресс соответствующие доказательства, что вмешательство в американские выборы произошло, причем это необязательно должна быть Россия. То есть этот законопроект не таргетирует только Российскую Федерацию, в отношении любой страны, которая так или иначе, по мнению американской разведки, вмешалась в американские выборы, она получает этот набор санкций. То есть санкции не вводятся автоматом, сразу после принятия этого законопроекта. Это, конечно, не сильно улучшает ситуацию, но, по крайней мере, они не вводятся. А вот законопроект Менендеса и Грэма, он сразу после подписания президентом, президент в течение определенного времени, отведенного количества дней должен из ввести. У него нет возможности выбора, там ограничения на соображения национальной безопасности, они минимальны. И вот там, да, там госбанки. Правда, он может выбрать не все, а один или несколько.

Вот, звучат, соответственно «Внешэкономбанк», «Газпромбанк» и «Промсвязьбанк».

Но нет удара по крупнейшим российским компаниям, по «Газпрому» и так далее. Но все равно ничего хорошего в этом законопроекте нет.

Ничего хорошего нет, и главное, что вообще нет никакой… Вот, как Путин говорит, когда-нибудь они придут к пониманию, что это бесперспективно. Пока это вообще даже не просматривается на горизонте, что они придут к такому пониманию. И вопрос, естественно, возникает — можно ли как-то на это повлиять отсюда? Может ли Москва что-то сделать, чтобы, по крайней мере, остановить рост этого давления, хотя бы иметь дело с теми санкциями, которые уже есть.

Это действительно хороший вопрос, потому что опасность вот этих новых законопроектов состоит в том, что там достаточно размыто понимание, что нужно сделать, чтобы санкции снять. Вот если действующий закон CAATSA, который был принят год назад в Соединенных Штатах, там более-менее все как-то вращается и вертится вокруг выполнения Минских договоренностей по Донбассу, и там есть, да, они очень сложные, эти процедуры, но эти процедуры прописаны, что можно сделать, чтобы эти санкции снять, то вот в том, что родилось у Менендеса и у Грэма, это все очень размыто, и непонятны основания, по которым можно было бы добиться снятия этих санкций. В этом самый неприятный момент. Мне кажется, сейчас уже мало что можно сделать, чтобы на это как-то повлиять, время, мягко говоря, упущено.

Фото: Ирина Бужор / Коммерсантъ