«Перемены уже необратимы»: Валерий Соловей о том, чем Путин ответит на рекордное снижение поддержки

На что мы уже намекнули.

География была значительная, но динамика не очень впечатляющая, за исключением пары-тройки городов. Поэтому они полагают, что угрозы непосредственной политической, аналогичной тем протестам, которые были во время монетизации, нет. Но есть одна проблема, которая не попадает сейчас в кадр.

Дело в том, что вот эта вот пенсионная реформа, объявленная, разрушает путинское большинство. Она его не разрушила, но оно пошло трещинами. Потому что это большинство возникло вокруг Путина как гаранта социальной стабильности и защитника от тяжелых социальных потрясений, и основу этого большинства составляют женщины. А кто пострадает в результате этой реформы, если она будет в ее первоначальном виде реализована? Именно женщины. В первую очередь, больше, я бы сказал так, чем мужчины.

Поэтому вот это сдвиг, который носит качественный характер, и он будет все равно происходить. А первые два пункта удастся отыграть, и падение рейтинга удастся остановить, и даже приподнять его, и избежать серьезных потрясений.

Собственно, показатели стабильности и то, что Россия существует, ― это только рейтинг-то и есть. Если он отыграется обратно, то, собственно, и нервничать не о чем.

Качественные перемены происходят безостановочно и уже необратимо. И первым звонком стала массовая негативная реакция именно путинского большинства, я подчеркну, речь не идет о тех пресловутых 14 или 20%…

Которые и так были против.

А о тех 76%. Назначение Медведева премьер-министром и назначение Мутко, сохранение Мутко в качестве вице-премьера. Это была очень серьезная негативная реакция. Вторая очень мощная негативная реакция — это отношение к пенсионной реформе.

Как быстро будут происходить эти изменения, никто точно не знает. Но те, кто занимается качественной социологией, говорят, что они стали происходить, они масштабны, они необратимы. Каковы будут их политические последствия, мы тоже не знаем. Здесь необходим еще ряд условий для того, скажем, чтобы это качественное изменение превратилось в какие-то политические сдвиги, какие-то социальные акции. Но у меня ощущение, что нас ожидают более серьезные проблемы гораздо быстрее, чем мы предполагаем.

А что вы имеете в виду под проблемами?

Я объясню.

Если вы сами уже сказали, и действительно, очевидно, что у Кремля достаточно рычагов, чтобы управлять и контролировать ситуацию на местах так или иначе.

Да, достаточно.

То есть не будет широкой волны выхода на улицу, видимо, этого ждать не стоит.

Пока нет, пока, безусловно.

Тогда что значит, что нас ждут эти большие проблемы?

Должно пройти какое-то время и сказаться некоторые шаги не только пенсионной реформы, в любом виде, в котором она будет осуществляться, но и повышения НДС, и тех экономических проблем, с которыми мы неизбежно столкнемся. Поскольку экономического роста, даже по прогнозам Министерства экономического развития, в стране фактически не предвидится.

Они скорректировали прогнозы Bank of America и еще ряда западных институтов о кризисе, который грозит России, они более масштабны, более фундаментальны, чем может показаться. Они очень серьезные, у них есть серьезные основания для того, чтобы предвещать России нерадужное экономическое будущее, несмотря на высокие цены на нефть, относительно высокие, которые сейчас поддерживаются. И вот когда все это сойдется, а, скорее всего, это начнет сходиться не в этом году, там Чемпионат мира, конечно, власти пришел на помощь, а, скорее, ближе к концу…

Он скоро закончится.

Да, и еще не очень понятно, как. Но, может сгладить, некоторый итог чемпионата может сгладить остроту социальной реакции.

Но мы не будем всерьез говорить, что Россия все-таки выиграет Чемпионат мира по футболу? Наверное, это…

Нет, я все-таки реалист. Но даже попасть в четверку было бы потрясающим результатом. Это бы значило прыгнуть выше собственной головы. Я думаю, что это конец 2019 года, то есть у нас будет лаг где-то в год с небольшим.

Поскольку очень трудно прогнозировать что-то в связи с ценами на нефть, которые в этом смысле непредсказуемы, то это довольно сложно.

Конечно.

Но вот вы сказали, что в Кремле понимают, что рейтинг на место они поставят, грубо говоря.

Да.

А вы думаете, это справедливый анализ? Я не помню таких примеров у нас, когда без качественного изменения ситуации, на самом деле, монетизацию льгот действительно просто фактически отменили, де-факто.

Да.

Удавалось отыграть полностью вот это, мне ничего не приходит в голову, нет прецедента.

Нет, в полном масштабе восстановить его до нынешнего уровня, тем паче до уровня 2014–2015 годов, конечно, не удастся. Это абсолютно исключено. Удастся, скорее всего, чуть-чуть отыграть и, главное, стабилизировать. Потому что рейтинг Путина имеет не только сакральное значение, это очень важный индикатор способности власти управлять обществом.

Для элиты, для всей элиты рейтинг Путина — это доказательство дееспособности этой государственной модели. Если он достаточно высок, это означает, что Путин управляет электоратом. Как только рейтинг начинает снижаться, это означает, что связь между вождем и народом ― в данном случае это не президент и общество, а вождь и народ ― начинает рваться. И это очень опасный симптом. Поэтому сейчас они относятся действительно настороженно, но без паники, никакой паники нет. Да, это серьезная проблема, но не трагедия.

Опять-таки, он уже вернулся на уровень, который…

2013 года приблизительно.

Да, до Крыма.

Совершенно верно, докрымский.

И я прекрасно помню это время.

Да.

Собственно, рейтинг упал после объявления сделки между Медведевым и Путиным.

Да.

По факту так произошло.

Да, так.

То есть это осень 2011. И не рос никак, вот что ты ни делай, в Думе в этом принтере или где угодно, никак не рос до тех пор, пока не случился Крым. И всё это время ситуация оценивалась, судя по тому, как мы наблюдали со стороны, в Кремле как критическая. Иначе бы, собственно, может быть, и не случился бы Крым.

Да, вы правы. Во-первых, у них есть этот опыт и они поняли, что в такой ситуации можно жить, в кризисе можно жить. Второе ― Крым повторить невозможно, ничего аналогичного нет. А вот третье, ― мне кажется, это важный практический вывод, который следует из того, что вы сказали, что будут использованы меры административно-полицейского контроля.

Если нет пряников, ― а их действительно нет в прямом смысле слова, потому что бюджет не очень, мягко говоря, наполнен, хотя вроде там и профицит намечается, ― значит, будут прибегать более интенсивно и масштабно, чем прежде, к мерам административно-полицейского контроля, попросту говоря, к давлению, кнуту. И власть надеется, что это поможет. Я не уверен. Я объясню, почему. Потому что хоть у нас полицейские и относятся к числу льготников, у нас же 30% пенсионеров ― это льготники, и, скажем, наш пенсионный срок отодвигают, потому что у нас так много льготников.

В частности.

Да, в частности, это одна из причин.

Мы обсуждали эту проблему на прошлой неделе.

Среди тех, кого называют силовиками, тоже растет недовольство. Я ещё раз подчеркну: вот в тени сейчас пенсионной реформы, которую мы с вами обсуждаем, остается повышение НДС. А повышение НДС ― это очень серьезное и крайне негативное обстоятельство. Я не знаю ни одного эксперта, который находил бы в нем что-то положительное, кроме бухгалтеров, да. Скажем, бухгалтеры, работающие в правительстве, находят что-то положительное. И вообще отношение к реформе пенсионной сугубо бухгалтерское, то есть фискальное. Даже экономисты учитывают политические аспекты, но те, кто предложил эту реформу, видимо, их как-то отодвинули.

Я напомню вам, что стоимость реформы монетизации льгот, которую действительно свернули, обошлась в несколько раз больше того, что изначально предполагалось. Просто действительно пришлось заливать деньгами. Сейчас если нет денег, реформу отменять действительно не собираются, скорректировать, этого не будет. Я думаю, что просто уменьшат срок выхода на пенсию для женщин, скорее всего, до 60 лет, что было бы логично. Соответственно, что у нас остается? Подсказывает логика: только одно ― административно-полицейский контроль и машина пропаганды. Здесь, опять же, машина пропаганды может забуксовать.

Вот как нам объясняли весь май, как правильно было оставить премьера Медведева на его месте. В таком ключе.

Да, внешней угрозы у нас, надеюсь, не будет, с Трампом, может быть, встреча окажется и не очень результативной, но, по крайней мере, пройдет на позитивной ноте, да.

Да.

Компенсаторов-то не будет. И это вечная проблема режимов со слабой экономикой. Слабая экономика, экономика в России очень плохая. Развивать надо экономику в первую очередь. Об экономических реформах речи нет, и она не пойдет, вот давайте смотреть правде в глаза. Пока цена на нефть 80 долларов за баррель, никаких реформ в стране не будет.

Есть такое представление, вот у меня есть, что на самом деле, поскольку пенсионная реформа ― это изменение, которое принадлежит не только к практической, но и к символической сфере…

Да.

Представление о том, как устроены отношения между нами, обществом и властью.

Да.

И сильно их меняют. Эти отношения действительно переходят в некое новое качество, и общество это начинает чувствовать.

Вот, Михаил. Это абсолютно точное и очень глубокое замечание. Этот символический контракт, который был между населением и властью, начинает разрушаться, и это лежит в основе разрушения путинского большинства. Оно ощущает, что что-то меняется, меняется непоправимо. И простая логика, да, которую люди воспроизводят сейчас… Слушайте, нас пугали девяностыми годами, а сейчас то, что будут делать, это же те самые пресловутые ужасы девяностых годов. Почему? Он же обещал нас защищать.

То есть Путин отказывается де-факто, как бы он ни говорил, точнее, Песков говорил, что он не имеет отношения к реформе, отказывается от той роли защитника обездоленных униженных масс, которая вокруг него создавалась.

Он же выйдет ещё и, как волшебник, вытащит из шляпы этого кролика.

Совершенно верно. Но это бы сработало и это работало в 2005, 2006, 2007. Сейчас надо отдавать себе отчет, что есть усталость от Путина. Она накопилась в обществе, накопилась.

И вот сейчас она начнет проявляться, но мы по-прежнему не понимаем, в каких на самом деле формах как бы…

Этого никто не может предсказать. Мы понимаем, что что-то происходит очень серьезное, и социологи это подтверждают. Да мы, в общем, и сами это замечаем уже. Но как это реализуется политически и реализуется ли вообще, мы понятия не имеем. Здесь мы можем только гадать.