Рост зарплат уходит на кредиты, в 2019 мы будем платить в казну еще больше, и зачем госбанкам своя авиакомпания

У нас, по сути, есть сегментация, по всей видимости, потому что, я думаю, что это основное объяснение, почему у нас при такой очень хорошей статистике по официальным зарплатам, по наблюдаемым зарплатам, идет достаточно слабый рост потребления. Самое главное, что этот рост потребления, я напомню, у нас чуть выше чем 2% за последние месяцы, по-моему, 2,6% с начала года динамика розничной торговли, надо сказать, что траектория розничной торговли не сильно поменялась в этом году по сравнению с предыдущим. То есть несмотря на то, что в зарплатах электоральный цикл достаточно проявлен, была индексация зарплат бюджетников, это нашло отражение в цифрах, но с точки зрения именно спроса на товары, динамики конечного спроса, такого цикла не наблюдалось в общем-то.

Получается, что кто-то просто, люди боятся тратить деньги? Или на самом деле нечего, возвращаясь к началу нашего разговора?

Это просто говорит о том, что есть, видимо, группы населения, которые совсем не получили никакой выгоды от электорального цикла. И, возможно, как раз неформальный сектор себя чувствует хуже, а может быть, есть какие-то сектора, которые даже в официальном поле себя тоже чувствуют недостаточно хорошо. Поэтому так или иначе это говорит о том, что у нас есть группы населения, у которых зарплаты растут, но они не наращивают потребление, потому что, по всей видимости, уже нет необходимости дальше наращивать, это, может быть, идет сбережение в какой-то степени. А есть группы населения, которые действительно фактически выживают. Я напомню, что в целом у нас по экономике еще около двух триллионов рублей ежегодно тратится на обслуживание розничных кредитов, то есть у нас есть группы населения, которые по-прежнему как бы закредитованы, и соответственно, даже если их доходы растут, то вполне возможно, что они просто тратят больше на обслуживание кредитов.

При том, что сейчас продолжается рост кредитов, то есть мы и дальше, видимо, будем сходную картину, скорее всего, наблюдать.

Это означает, что в номинальном выражении вот эти вот 2 триллиона рублей, которые идут на оплату процентов, выплат по кредиту, по сути это цифра, которая вряд ли будет сильно снижаться. Тем более, что сейчас процентная ставка, ключевая ставка перестала идти вниз, поэтому, скорее, с ростом закредитованности населения эта цифра, может быть, даже будет иметь небольшой потенциал к увеличению.

Тем более вот мы сегодня уже в новостях увидели повышение ставок по ипотечным кредитам в Сбербанке, хотя казалось бы, сколько было громких заявлений в начале года, после, если мне не изменяет память, «прямой линии» или пресс-конференции президента, о том, что у нас теперь ставки будут вот настолько низкими, всем доступными. Но мы теперь видим обратную картину.

Ну, у нас действительно очень сильно, я хочу сказать, в начале года, это касается не только того, что был электоральный цикл, были более такие обнадеживающие заявления. Но действительно Центральный банк именно в начале года, он до этого был очень консервативен в своей риторике, и в начале года они немножко риторику поменяли. Отчасти потому, что инфляция была очень низкой, но все-таки они как-то пошли за таким снижением инфляции, но и кроме того, были такие общие настроения на рынке оптимистичные, потому что, я напомню, что, по сути, до апреля рынки как бы смотрели сквозь пальцы на ситуацию с санкциями, и большого эффекта санкционная дискуссия не давала. А вот после апреля настроения стали разворачиваться, и риторика властей Центрального банка тоже стала жестче, поэтому, конечно, это все является фактором настроения безусловно.

Что касается настроений и статистики оттока вкладов из банков, мы говорили чуть раньше, рассуждая о потреблении, что, возможно, люди сберегают. Но получается, что раз они забирают депозиты, они теперь сберегают просто в домашней форме?

Отток депозитов из банков это на самом деле не вопрос по поводу формы сбережений. Как раз в августе и в сентябре, когда из банковской системы в целом и в основном из крупных государственных банков был отток депозитов, причем и рублевых, и валютных, изначально были ожидания, что, возможно, это несколько поддержит рост потребления. Тем более, что у нас вообще, когда валютный курс под давлением, такая раньше была характерная динамика — население шло активнее потреблять, покупать товары впрок.

Да, все мы помним декабрь 2014 года, семь телевизоров и прочее.

Товары длительного пользования, машины срочно покупали. В августе действительно динамика розничной торговли была относительно неплохой, около 3% роста, а вот в сентябре уже такая гипотеза не подтвердилась.

Видимо, все уже поняли, что эта стратегия не лучшая, и зря тратить деньги не стоит.

Скорее всего просто депозиты из банков отчасти осели, что называется, под матрасами, в ячейках, в виде наличности. Возможно, отчасти они были направлены на покупку недвижимости, потому что рынок недвижимости в последние месяцы несколько оживился, и собственно говоря, покупка недвижимости тоже является принятым в России каналом сбережений. Но с другой стороны, я хочу сказать, что вот сейчас последняя статистика по комментариям Центрального банка в октябре, ситуация на банковском депозитном рынке уже несколько нормализовалась, уже наблюдается возврат депозитов. Поэтому я хочу сказать, что динамика депозитной базы в августе-сентябре — это все-таки очень краткосрочный эффект, это не такое событие, чтобы оно повлияло на какую-то долгосрочную траекторию сбережений или потребления.

С другой стороны, сейчас, возможно, когда появится чуть больше определенности с санкциями, все-таки мы в ноябре ждем каких-то заявлений, потому что выборы должны пройти этот установленный срок. Если сейчас вдруг опять возникнут разговоры о санкциях на российские государственные банки, может ли эта ситуация повториться? Как теперь можно ожидать, какого подведения от вкладчиков, клиентов банков?

Я хочу сказать, что с одной стороны, те люди, которые были наиболее чувствительны к санкционным рискам, собственно говоря, они прореагировали в августе-сентябре, те вкладчики, которые решили, что у них стратегия будет оставлять средства в банках, потому что, собственно говоря, приток депозитов в банки, возврат в октябре, он связан с тем, что кто-то жалеет доходности, которую не получит. Альтернативные издержки у хранения денег в ячейке достаточно большие, когда сейчас долларовые ставки идут вверх, с другой стороны, хранение в ячейках не слишком надежный инструмент. Поэтому безусловно, с точки зрения нормализации ситуации, есть много аргументов для того, чтобы сейчас депозитный рынок как бы возвращался на круги своя, и мы возвращались, наверное, к 10% росту, который мы приблизительно и видим.

А вот, кстати, насколько, на ваш взгляд, насколько обоснованны были вот эти нервные опасения, что вследствие санкций может потом не произойти нормальной конвертации твоего долларового вклада? Почему люди так нервно отреагировали? Насколько это действительно могло бы повлечь такие последствия?

Понимаете, ситуация с санкциями, проблемность этой ситуации заключается в том, что сейчас очень трудно выстроить сценарий, чтобы санкции могли быть быстро сняты, то есть мы, в общем-то, находимся в режиме санкционного давления, которое, видимо, продлится еще в течение очень длительного времени. И проблема этого сценария заключается в том, собственно говоря, реальности, что даже если пройдут ноябрьские выборы в США, перед которыми у нас было все это обострение в последние месяцы, и допустим, мы увидим, что никакие существенные санкционные меры, которых рынок опасался, не приняты, но, к сожалению, эти предложения по заморозке корреспондентских счетов госбанков, по ограничениям операций крупнейших российских компаний, по ограничениям с суверенным долгом, вот все, что у нас обсуждалось в прессе за последние месяцы, это все уже записано в предложениях и в обсуждениях Конгресса. И это означает, что через какое-то время, мы не знаем, через какое, но эта повестка может реанимироваться. Поэтому, конечно, с точки зрения настроений депозитного рынка, вкладчиков, я думаю, что еще некоторая настороженность, она будет сохраняться. Но вообще говоря, это такой фактор, который оказывает поддержку российскому валютному рынку, потому что вот сейчас, в последние месяцы, не было значимого эффекта, а в апреле была видна конвертация из валютных депозитов, население выходило именно в рублевые депозиты, и, возможно, такая траектория будет проявляться и в будущем.

А вот если не только из госбанков, ощущается ли приток в частном секторе, то есть побояться санкций в ВТБ, Сбербанке и отнести куда-нибудь в частный банк.

Да, в целом можно говорить о том, что за последние два месяца частные банки в некотором смысле, как такой сегмент, были в выигрыше. Во всяком случае, по всему сегменту частных банков оттока не было, они скорее были реципиентами дополнительных средств. Но проблема заключается в том, что в целом рынок сжался депозитный, то есть это как раз говорит о том, что не все средства, которые вкладчики забрали со своих счетов в государственных банках, они просто переложили в другие банки. Мы именно поэтому обсуждали сценарий, что, возможно, часть этих средств пошла в ячейки или в покупку недвижимости, или просто в наличные.

Продолжая разговор о государственных банках, но уже немножечко с другой стороны, вопрос нашего зрителя Назира Далаева с сайта, который спрашивает, к чему мы сейчас пришли в смысле веса государственных банков в банковской системе. Насколько нынешняя ситуация вредна или хороша? И вот тоже Назир задается вопросом, глядя на сегодняшнюю ситуацию, насколько целесообразными видятся все те действия, которые проводились с санацией или с так называемой новой схемой спасения через Фонд консолидации банковского сектора, которые мы видели в течение прошлого года.

Вы знаете, к сожалению, сейчас ситуация не имеет однозначного ответа в том смысле, что с одной стороны, конечно, есть такие канонические экономические аргументы, которые говорят о том, что безусловно, когда растет доля государственных банков, то в некотором смысле это ухудшает циркуляцию финансовых ресурсов в экономике. Отчасти потому, что крупные банки, в первую очередь их работа «заточена» на работу с какими-то крупными компаниями, кроме того, государственные банки часто работают с государственными компаниями, они имею некую такую естественную склонность к тому, чтобы финансовые ресурсы направлять именно в этот сегмент.

И получается, что кого-то это лишает, частные или малые предприятия.

Совершенно верно. И таким образом, это означает, что когда у вас усиливается доля государственных банков в банковском секторе, по умолчанию у вас все больше растущая часть финансовых потоков в экономике, она начинает поступать в целом в государственный сектор. Но с другой стороны, траектория по усилению государственных банков в России, она у нас наметилась не в последние два года, она у нас характерна, наверное, для последнего десятилетия. И тот факт, что Центральный банк с 2013 года очень активно взялся за чистку банковского сектора, за отзыв лицензий, конечно, многих клиентов банковских она поставила перед таким сложным выбором — оставлять ли счета в частных банках, но с другой стороны, понятно, возникал риск, что, может быть, потом и эти частные банки потеряют лицензию или просто решать свою деятельность прекратить, или перевести деньги в государственный банк, который очевидно продолжит работать в этой экономике, что бы ни было.

Если бы не санкции. Тут вот новое появилось ограничение.

Понимаете, даже в условиях санкций, вот санкции, как ни парадоксально, которые у нас с 2014 года, постепенно это давление растет, это сопряжено с дополнительным ростом доли государственных банков. Потому что на самом деле, к сожалению, в условиях санкций мы видим, что государственные банки, как сектор, их присутствие увеличивается, какие-то частные банки, как было в вопросе отмечено, через санацию они как бы тоже становятся государственными игроками, и вот этот выбор между частными банками и государственными все меньше, по сути, все меньше частных банков остается. Поэтому, конечно, такая естественная склонность и рост государственного сектора заставляет все большее количество клиентов просто по умолчанию оставаться в сегменте государственных банков.

Конечно, структурно это не очень хорошая ситуация, но с другой стороны, я хочу сказать, что поскольку мы с 2013 года в моменте реструктуризации банковского сектора, иногда бывает в экономиках, что краткосрочно доля присутствия государства увеличивается, это бывает в такие как бы в кризисные переходные моменты. Здесь вопрос в том, есть ли у Центрального банка стратегия выхода и у государства стратегии выхода из сектора, потому что проблема не в том, что сильно увеличилась доля государства, а в том, что мы не обсуждаем никакие стратегии снижения этой доли. И собственно говоря, тоже к вопросу о санации банков через новые инструменты Центрального банка, Центральный банк счел, что эта схема наиболее приемлемая, в конечном счете, может быть, наименее затратная для регулятора, но финально сказать, насколько она затратна, можно будет только тогда, когда Центральный банк продаст эти банки. А на данный момент конъюнктура рынка не позволяет, по сути, это сделать. Наверное, она позволяет в теории совершить такие сделки между Центральным банком, регулятором, и государственными банками, потому что это единственные игроки, которые сейчас могут рассматривать увеличение своего присутствия на рынке, но я думаю, что с точки зрения частных игроков или иностранных игроков, сейчас очень трудно рассчитывать, что кто-то из них заинтересуется покупкой крупного российского банка.

Ну да, а продавать по плохой цене вроде бы совсем будет неправильно, с точки зрения того, как государство в плюсе или в минусе выйдет из этой истории.

Да, это тоже аспект, но честно говоря, я думаю, что тут даже вопрос по поводу способности продать этих игроков, и не всегда это вопрос цены, это все-таки еще вопрос наличия покупателя. Опять-таки, если в итоге эти банки войдут в состав крупных государственных групп, то, наверное, это не тот сценарий, на который Центральный банк изначально хотел ориентироваться.

Это вечная проблема нашей экономики и за пределами банковской системы. И вот опять на одном из публичных обсуждений сегодня глава Счетной палаты Алексей Кудрин напомнил, что эта проблема сохраняется, и приватизация, которая видится как один из способов решения этой проблемы, опять совершенно не происходит, потому что в новом бюджете доходы от приватизации заложены рекордно низкими. Кудрин напомнил, что цифра в 24 миллиарда рублей за три года, такое было только в кризисные с 2008 по 2010, но кому, как ни ему вспоминать бюджеты этих лет. Насколько сейчас приватизация вообще чего-либо из государственных активов возможна? Есть ли покупатели, и что сейчас можно было бы приватизировать?

Вы знаете, приватизация — это все-таки инструмент, который страны задействуют тогда, когда у них проблемы с бюджетом. Конечно, очень часто это преподносится как структурная мера, безусловно, приватизация имеет структурные последствия, но все-таки, мне кажется, здесь нужно быть откровенными, понятно, что страны смотрят на приватизацию тогда, когда нужны деньги. В России сейчас ситуация совершенно другая, у нас бюджет, видимо, в этом году будет сбалансирован при цене на нефть, может быть, от 55 до 60 долларов за баррель, то есть вот сейчас цена на нефть чуть ниже 80, то есть у нас точно будет профицитный бюджет. И даже если цены на нефть пойдут еще существенно вниз, по оценкам на следующий год, по проекту бюджета, бюджет следующего года будет сбалансирован при цене на нефть 50 долларов за баррель. Поэтому здесь сейчас говорить о потребности приватизировать что-либо вообще не приходится.

То ли дело в 2016 году, когда нужно было срочно продавать долю в «Роснефти», потому что там просто нужны были бюджету те самые 700 с лишним миллиардов рублей.

Да, абсолютно. Ситуация как бы сильно изменилась, правда, 2016 год недалеко, совсем недавно был, и мы понимаем, что это связано с волатильностью цен на нефть, но сейчас все-таки у нас бюджетное правило, которое нацелено на такое очень радикальное пополнение фондов. И все-таки с 2014 года мы ведем жесткий контроль за расходной частью, и у нас при этом со следующего года повышение налоговой нагрузки идет. Кстати, тоже фактор, который, конечно, определяет настроение в экономике, повышение НДС и пенсионная реформа. Поэтому в целом бюджетная политика очень жесткая, она очень заточена на дополнительный сбор налогов, контроль за расходами и максимальный рост сбережений в ФНБ.

А почему приватизация, как структурная мера, для нас, скажем, не актуальна? Это просто у нас не поможет, или она везде себя не оправдывает как структурная мера? В том смысле, что частный собственник предположительно будет эффективнее управлять своим бизнесом, чем государство.

Нет, это совершенная правда, но я просто говорю о том, что изначально, когда все-таки правительство принимает решение о приватизации, должен быть финансовый интерес.

А, иначе просто стимула нет, не так мне хочется.

Интерес структурный, он на самом деле тоже в какой-то степени финансовый, в каком смысле, когда у вас много неэффективных государственных компаний, они, как правило, не генерируют прибыль, соответственно, они не платят налог на прибыль. Поэтому в некотором смысле долгосрочная такая мысль «за» приватизацию, она заключается в том, что вы приводите в экономику более эффективных собственников, повышаете эффективность бизнеса, бизнес начинает генерировать прибыль, и бюджет с этого получает налоги.

Еще и субсидии может перестанет просить, как это часто бывает.

На самом деле эффективность это не просто какая-то такая ценность абстрактная, для правительства она имеет вполне конкретную реализацию в виде дополнительных налоговых доходов.

Получается, скажем, пролоббировать такую меру, не имея вот этого финансового стимула, становится сложнее.

Да, поэтому сейчас, считай, пункт первый, поскольку цены на нефть достаточно высокие и у нас жесткая бюджетная политика, то опять-таки у нас нет прямой потребности в приватизации и нет вот этого косвенного интереса создать круг каких-то собственников. И в целом я хочу сказать для того, чтобы приватизация структурно выглядела очень необходимой, должен быть общий консенсус в обществе, или, как минимум, у экономических властей, что государственная компания очень неэффективная. Я думаю, что сейчас эта тема у нас не на повестке дня.

Конечно.

Может быть, какие-то компании действительно нуждались бы в повышении эффективности, но в целом это сейчас не та тема, которая обсуждается.

Когда-то она была модной, еще во времена президентства Медведева, а сейчас совершенно тренд другой. Переходя чуть шире, к нашей конкурентоспособности экономики, на прошлой неделе был опубликован свежий рейтинг Всемирного экономического форума, где у России 43-е место, которое на первый взгляд вроде бы выглядит неплохим. Но там, правда, если смотреть уже на отдельные показатели, некоторые из них выглядят удручающими. Например, я уточнила, сотое место по качеству системы здравоохранения, которое там через продолжительность здоровой жизни оценивается. Вот этот рейтинг вообще, о чем он говорит, о нашей в сравнении с другими экономиками, какова наша? То есть мы привлекательны для инвесторов или нет? Кто-то вообще ориентируется на это 43-е место в рейтинге из инвесторов?

Вы знаете, я думаю, конечно, когда страна преследует такую стратегию, привлечь к себе больше финансовых инвесторов, как-то расширить свой финансовый рынок, безусловно, эти рейтинги востребованы. Но как мы знаем, у нас в последние полгода инвесторы скорее, наоборот, из российского рынка выходят, мы это как раз видим через динамику валютного курса, мы видим это через динамику доходности на облигационном рынке, поэтому сейчас, я думаю, не то время, когда мы какую-то активную ставку, именно как страна, делаем на привлечение инвесторов. С другой стороны, конечно, рейтинг конкурентоспособности, и вообще экономические рейтинги, они в некотором смысле показывают, как страна по сравнению с другими странами, если бы она хотела, например, выходить на экспортные рынки, как она смотрится. Поэтому, конечно, качество институтов разных все-таки это важные индикаторы, которые в конечном счете могут повлиять на экспортный потенциал страны.

С точки зрения, например, динамики по платежному балансу, там экспорт-импорт, у нас в принципе ситуация выглядит неплохо, у нас продолжается рост несырьевого экспорта, это хорошая новость, такой неожиданный феномен. Поэтому в принципе я бы говорила о том, что пока у нас не наблюдается какой-то такой явной проблемы с точки зрения наших выходов на мировые рынки. Но с другой стороны, нужно понимать, что мы никогда не делали прямо серьезную ставку, в отличие от Китая, что у нас четко будет такая экспортно-ориентированная стратегия роста. Тот рост, который сейчас в несырьевых секторах статистически наблюдается, там есть большой вес роста в металлургическом секторе, который у нас как бы по статистике не ранжируется как сырьевой.

Но по факту им является.

Но мы понимаем, что, конечно, это сектор, который следует за ценами на сырье. Поэтому, с одной стороны, все-таки важно оставаться в международных рейтингах экономических на хороших позициях, но с другой стороны, когда это не преследует задачи как бы расширить долговые рынки, и у страны, как у России, 13% государственного долга, вообще говоря, у нас нет такой значительной потребности работать с международными инвесторами. Поэтому, конечно, эти рейтинги скорее для нашего понимания того, как мы с другими экономиками соотносимся.

Получается, что вроде бы не худшим образом, хотя получается, что показатель, который нас вытягивает, это как раз наша макроэкономическая стабильность пресловутая. А такие важные показатели, как качество институтов, они в общем тянут вниз. И вот интересно, если бы мы выходили на какие-то рынки, насколько для инвесторов одно перевешивает другое? То есть макроэкономическая стабильность привлекательнее даже при плохих институтах? И где проходит, скажем, точка, когда институты уже настолько плохие, что макроэкономическая стабильность здесь не завлечет.

Понимаете, это еще как бы момент нужно оценивать. Вот сейчас в мире все инвесторы беспокоятся по поводу избыточной закредитованности большого количества стран. В таком сравнении Россия действительно выглядит очень привлекательно, потому что у нас жесткая монетарная политика, у нас низкий государственный долг. У нас в целом закредитованность экономики небольшая, у нас ипотечный долг небольшой, около 6% ВВП, суммарный розничный кредитный рынок 14% ВВП, корпоративная задолженность в целом чуть выше, чем 60% ВВП. Это все очень по мировым нормам такие приемлемые комфортные для инвесторов цифры.

Но как мы видим, несмотря на достижения макроэкономической политики, российский рубль падал вместе с турецкой лирой, рынок оказался под таким же давлением, под которым оказались другие рынки в последние два месяца, и поэтому, к сожалению, понимаете, хорошая макроэкономическая политика не страхует нас от волатильности рынка.

По крайней мере, пока места в рейтингах дает, которые тоже, с сожалению, не настолько нужны. А нас есть звонок. Здравствуйте, пожалуйста, представляйтесь, задавайте ваш вопрос, вы в эфире.

— Здравствуйте. Меня зовут Ольга, я из Москвы. Я хотела спросить про банки. Может быть, упрощенно так сформулирую, но грубо говоря, вопрос в том, чем занимаются сейчас банки? Изначально теоретически они берут депозиты и как бы должны давать кредиты в долг. Как мы знаем, в России все очень плохо с инвестклиматом, и бизнес кредиты особо не берет, потому что для них дорого, а банки не могут снизить риски. То, что мы сейчас наблюдаем, увеличение государственного сектора в банках, по слухам, и «Альфа-банк» скоро поглотит ВТБ. И чем они занимаются, из последних новостей, — Сбербанк собирается управлять какой-то авиакомпанией, ВТБ управляет «Магнитом», и прочее. И в общем даже уже стали всплывать сообщения, предложения кредитов, когда там перечисляют деньги кому-то, предлагают эти миллионы, такое ощущение, что банкам не на чем зарабатывать эти деньги…

Понятно. На чем сейчас зарабатывают банки, получается, если мы вас верно поняли? Спасибо большое, Ольга. Кстати, оставим пока за скобками слухи, может быть, у Ольги есть какой-то свой инсайт по поводу того, что будет происходить на рынке с банками. Но вот действительно, как сейчас живет банковский сектор в смысле того, что кредитование бизнеса, видимо, которое имеет в виду зрительница, в общем, не видно, чтобы оно росло, потому что бизнес часто жалуется публично на какую-то недоступность кредитов.

Я хочу сказать, что вопрос действительно понятен в контексте, потому что когда экономика растет очень медленно, то, конечно, понятно, что банкам трудно находить хороших заемщиков, и это в некотором смысле становится очень сложной задачей. Тем не менее, если мы смотрим сейчас на основные сегменты деятельности российских банков, рынки кредитования, потому что у нас по-прежнему львиная доля активов банковских это все-таки кредитные портфели. В сегменте розничного кредитования, мы обсуждали это вначале, рост на самом деле достаточно бурный у нас, мы сейчас на уровне 20% роста в годовом выражении.

То есть здесь есть на чем развернуться.

Да. И, наверное, мы можем немножко превысить эту цифру, хотя Центральный банк старается сейчас определенные инструменты включать, чтобы притормозить, чтобы рынок не вошел в фазу перегрева. Но в целом я хочу сказать, что темп роста в рынке розничного кредитования вполне приемлемый. В корпоративном сегменте чуть сложнее ситуация, потому что компании, с одной стороны, валютные кредиты выгашивают, но в сегменте рублевых корпоративных кредитов там тоже неплохой рост, порядка 13-14%. Поэтому там как раз история, что российские компании берут достаточно активно рублевые кредиты, чтобы гасить внешние долги валютные и внутренние валютные кредиты, там динамика есть.

Я согласна в целом, контекст вопроса, конечно, маржа у российских банков сейчас гораздо меньше, чем она была пять лет назад или десять лет назад, но с другой стороны, она все-таки еще немножко выше, чем в развитых странах. И конечно, это заставляет российские банки развивать другой рынок услуг, комиссионные услуги, вот поэтому мы очень много сейчас от банков слышим про диджитализацию, какие-то новые инвестиции в IT-услуги, все ищут новый формат.

Где еще можно заработать за пределами традиционной банковской деятельности.

Да-да. По сути, это история о том, что банки, конечно, сейчас стараются удерживать клиентов, это борьба за клиентов, тех, которые уже пользуются банковскими услугами. Может быть, это такое перераспределение, в некотором смысле, банковского рынка, разные банки пытаются нащупать разные услуги, которые могли бы клиентов заинтересовать.

Что касается еще одного аспекта вопроса, по поводу сообщений, которые мы видим, теперь и авиакомпания будет региональная некая у Сбербанка и ВТБ, и действительно, вспомнили, как ВТБ приобретал акции «Магнита». Насколько вообще в целом банкам свойственна такая деятельность? В мире, не только в России, насколько это, скажем, здоровая ситуация, когда банк занимается в общем не банковским совершенно большим бизнесом?

Нет, вы знаете, мне кажется, что вот не нужно это сравнивать с моментами предыдущих каких-то опытов, потому что действительно исторически так было, что когда случались кризисы, банки оказывались обремененными какими-то активами. Они никогда не хотели управлять компаниями, но в какие-то моменты были вынуждены, потому что получали эти компании как залоги. Сейчас ситуация другая, сейчас банки, особенно в рознице, они пытаются нащупать новые форматы, то есть, может быть, кому-то будет неинтересно покупать просто кредитные карты, но, например, вместе с авиабилетом или со страховкой или как-то еще этот продукт можно будет предложить клиенту.

Вы знаете, что сейчас очень популярная тема, что скоро люди не будут ходить в магазины, все будут покупать по интернету онлайн, поэтому на самом деле вот это сращивание, может быть, оно временное, мы пока не знаем, между банками и какими-то розничными сетями, организациями, авиакомпаниями, это попытка поиска формата, с единственной целью просто предлагать новые услуги, помимо чисто…

С конечной целью увеличивать свою прибыль, да?

Да. Помимо чисто банковских, банки как бы сейчас идут в таком общемировом тренде, когда банковский сектор немножко меняется, такое сращивание IT-технологий и банковских услуг. Потому что банки, они являются естественными держателями информации о клиентах, какие у клиента преимущества, на что он тратит деньги, это все очень хорошо видно, если начать хорошо обрабатывать банковскую статистику. Авиакомпании, они тоже держатели информации, люди путешествуют, куда ездят. Компании тоже самое, я имею в виду ритейловые, на что люди тратят деньги. Поэтому все эти игроки, они имеют как бы частички информации о поведении клиентов. Поэтому, собственно говоря, сейчас объединение их форматов — это охота за статистикой, чтобы понять, кто клиенты, какие у них потребности.

Все так охотятся за человеком… Часто со стороны возникает соблазн интерпретировать такие новости, что банк занимается чем-то, ему не свойственным, по некоей разнарядке, например, нужна стране авиакомпания, и вот, пожалуйста, напрягитесь.

Нет-нет, я думаю, здесь, конечно, есть такой… Ну, вы знаете, Сбербанк последние годы очень активно позиционировался в сегменте IT-услуг, как такой новатор…

Усилиями Германа Грефа.

Абсолютный экспериментатор. Поэтому, я думаю, что это безусловно часть вот такого формата, и сейчас все-таки момент не такой, чтобы мы могли сказать, что да, это просто обременение для банков. Это скорее дает какое-то окно возможностей для развития банковского бизнеса.

От банков предлагаю перейти к другой такой же глобальной экономической теме. На прошлой неделе вышли очередные новости о том, сколько у России сейчас государственных облигаций Америки. Сначала была ошибочная публикация на сайте агентства Bloomberg, что их вовсе не осталось, многие наши СМИ даже это подхватили, начали говорить, что вот, Россия избавилась наконец-то от вражеских бумаг.

Но действительно доля сократилась сильно в российских резервах американских облигаций, теперь это всего 14 миллиардов долларов, по данным за август, которые есть. Что это за процесс, как правильно его интерпретировать? Он действительно связан с, например, ожиданиями санкций, или это другая стратегия? Почему так происходит, что это значит?

Я хочу сказать, что на самом деле 14 миллиардов долларов — это ноль в масштабах резервов Центрального банка, которые сейчас там приближаются к цифре 500 миллиардов, это в общем-то одно и то же, поэтому не стоит серьезно дискутировать по поводу конкретной цифры. Я думаю, что, действительно, суть заключается в том, что Россия существенно, очень существенно сократила зависимость от американского облигационного рынка. Есть безусловный экономический аргумент в пользу такой стратегии, потому что ФРС повышает ставки, и видимо, он будет продолжать агрессивное повышение ставки. Это означает снижение цен на американские облигации, и как бы действительно оставаться в этих ценных бумагах в цикле повышения процентной ставки экономически не очень оправданно.

Чем они замещаются?

Они замещаются, пока тоже у нас нет детализации, потому что она выходит с опозданием, но за последние несколько лет видно, что Центральный банк России наращивал инвестиции в золото, и я думаю, что в конечном счете, конечно, будет диверсификация в другие ценные бумаги. Но вообще говоря, единственной возможностью заместить долларовые инвестиции, это, конечно, пойти в евро, потому что другие валюты, фунт, они не предоставляют такие емкие облигационные рынки, или финансовые рынки, какие предоставляли США, и какие может предоставить Европа. Поэтому в конечно счете, я думаю, если раньше действительно стратегия России, как и многих других стран, заключалась в держании большого объема ценных бумаг США, американских казначейских обязательств, теперь просто эти средства, они будут больше диверсифицированы по разным сегментам.

То есть это в большей степени чисто экономическая стратегия? Или все-таки какое-то значение здесь сыграл фактор возможных санкций?

Я думаю, что, конечно, фактор санкций сыграл роль… Потому что, конечно, если выстраивать какой-то совсем пессимистичный сценарий, безусловно, Центральный банк тоже может пострадать в результате санкций, но я хочу сказать, что на данный момент такой сценарий не обсуждается. И я думаю, что это все-таки сочетание некоторого усиления санкционного давления и экономической ситуации, как я сказала, повышения ставок США, которое, собственно говоря, означало, что такое решение о выходе из казначейских обязательств США лучше принимать сейчас, нежели через год, потому что через год с большой вероятностью цены на эти бумаги будут ниже. Поэтому, если беспокоиться, если диверсифицироваться, если уходить в другие сегменты, то лучше это делать сейчас.

Говоря о пессимистичных сценариях, у нас есть еще один глобальный вопрос, как раз в завершение. Алексей Рудкевич на сайте спрашивает о перспективах российской экономики на ближайшие пять и десять лет. Вопрос дальше идет подробнее — в ближайшие два-три года нас, судя по всему, ожидает застой, а после очередного глобального кризиса, ведь глобальные циклы никто не отменял (ждет наш зритель глобального кризиса), насколько глубоко может просесть наша экономика, на что будет похож такой кризис, каким он может быть глубоким? Вот зритель вспоминает девяностые или даже начало ХХ века.

Вы знаете, я хочу сказать, что горизонт прогнозирования в российской экономике стал сейчас очень коротким. На самом деле сценарий на пять, на десять лет, это сейчас почти из области фантастики, потому что это даже не связано с российской экономикой, это просто связано с тем, что мировая экономика очень сильно меняется. В целом я с таким взглядом, в общем, я его разделяю, что действительно ближайшие несколько лет у нас будет период очень низкого экономического роста, который действительно можно назвать стагнацией. Дальше, я думаю, после 2020 года, это тоже не вопрос России, потому что, как вы понимаете, с такой очень жесткой макроэкономической политикой, со взвешенной политикой Центрального банка, жесткой бюджетной политикой, в принципе стагнация может длиться очень долго. Но внешние факторы, они действительно могут нанести какой-то удар, и очень много неопределенности в мировой экономике.

Большой вопрос по поводу Китая, потому что последнее время новый раунд беспокойств по поводу «плохих долгов», но вообще говоря, конечно, китайская экономика замедляется, структурно торговая война с США усложняет Китаю задачу управления, осуществления мягкой посадки своей экономики. Поэтому, конечно, Китай вот на горизонте пятилетнем, я думаю, что это огромный вызов для экономики. Стратегия США, будут ли действительно торговые войны, или, как говорят некоторые эксперты, новый президент Трамп просто жестко говорит, но на самом деле не склонен будет сильно менять мировую экономику, это открытый вопрос, мы не знаем. Но совершенно понятно, что США становятся фактором неопределенности, их политика для мира.

И я думаю, что касается российской экономики, конечно, сейчас у нас очень большое достижение — это низкая инфляция. И я думаю, что главная угроза, или, может, траектория, с которой может начаться новый кризис, это если произойдет что-то, что сильно ускорит инфляцию и заставит Центральный банк как-то пересматривать ориентиры.

А что это может быть? Валютный шок, что?

Да, это может быть валютный шок. Это может быть на самом деле инфляция, которая будет происходить в мировом масштабе, потому что сейчас, например, в мире обсуждается сценарий каких-то климатических изменений, к примеру, очень низкий урожай в каких-то странах, нехватка каких-то товаров. Это все может запускать инфляционные шоки. Поэтому вот, собственно говоря, я думаю, просто когда у нас раньше инфляция была десятипроцентной, это не очень замечалось, что происходит в мире. Сейчас, когда у нас инфляция по итогам года будет в районе 4%, внешние шоки будут становиться инфляционными, уже гораздо более важными для российской экономики. Поэтому безусловно, я думаю, что динамика инфляции и вообще вот этот риск, сможем ли мы долго остаться в таргетировании инфляции… В развитых странах сейчас идет дискуссия о том, чтобы оторваться от двухпроцентной инфляции, пойти на более высокие цифры, вот это очень серьезный такой предмет беспокойств или экономических размышлений.

То есть тем, кто боится кризиса, нужно следить за цифрами инфляции.

Главное, мировой. Мировой инфляции и за ценами на разных сырьевых рынках, например, на сельскохозяйственных рынках, потому что инфляционные шоки часто как раз начинаются с дефицитов на каких-то рынках, а дальше это уже в финальную инфляцию транслируется.

И чтобы уже ответить на все вопросы долгого поста нашего зрителя, насколько Россия готова к такому большому шоку? Насколько он будет глубоким? То есть, конечно, может быть, не проводя прямую аналогию с девяностыми, но тем не менее, чтобы представлять себе, если кризис будет, то каким он будет? Что это за кризис, если инфляция резко ускоряется?

Понимаете, здесь аналогия с девяностыми, мне кажется, она еще интересна тем, что в девяностые Советский Союз был закрытой экономикой, и мы трансформировались, включаясь в мир, который был достаточно открытым, это был момент глобализации. Сейчас Россия все-таки остается достаточно закрытой экономикой, но, конечно, не сопоставимо по сравнению с девяностыми, то есть мы сейчас, можно сказать, на фоне девяностых открытая экономика. С другой стороны, мир становится гораздо менее глобализованным. И я думаю, что вот это проблема, что сейчас мы уже в большей степени являемся частью мировой экономики, и конечно, это усиливает нашу чувствительность к международным шокам. Это некий новый опыт, потому что в девяностые мы больше проживали последствия своего внутреннего кризиса.

Получается, все будет зависеть от того, что же нас ждет из большого мира?

Да. Сейчас нам нужно очень внимательно включаться и смотреть, что будет происходить в мире, какие там дискуссии, как развивается фактор инфляционный, монетарная политика, торговые отношения, структура мировой торговли. Климатические изменения, фактор, который у нас экономисты особенно не обсуждают, в мире это большая дискуссия поэтому сейчас. И для нас это новый опыт, что действительно риски. Мы привыкли, что у нас какие-то внутренние проблемы, а сейчас риски могут больше приходить извне.

Главное, чтобы эти риски извне не стали соблазном закрыться все-таки еще сильнее. Спасибо большое. У нас в гостях была Наталия Орлова, главный экономист «Альфа-банка». Оставайтесь на Дожде.