Кто зарабатывает на падении рубля, как пережить эпидемию ничего не закрывая, и на чем можно построить новую экономику

Простите, я вас перебью. А может как-то государство, в данном случае обычно Центробанк так или иначе, раньше, во всяком случае, вмешивался, пытался как-то рубль удержать, а может здесь как-то быть, может быть, обратная какая-то стратегия? Потому что в Японии, я знаю, что вот большие корпорации перед публикацией отчетности они всегда сами через свои банковские филиалы выходят на рынок и иену тоже опускают, потому что это действительно выгодно экспортерам, показатели в национальной валюте сразу оказываются выше. А здесь у нас просто рублей как бы больше получается в доходах. Может ли здесь какая-то идти игра или это просто так получается, и слава богу?

У нас все может быть, потому что, очевидно, что есть крупнейшие интересанты. Во-первых, не во взрывном, а в постепенном ослаблении рубля в такой кризисный год, когда очень низкие цены на сырье, когда резко упало сальдо торгового баланса, кратно упало, конечно, государство заинтересовано в том, чтобы не взрывным способом, еще раз повторяю, но получить свое. Понимаете, если крупнейшие участники экономики благодаря государству держат свои средства в валюте, то это в свою очередь предполагает, что в минуты роковые этот участник экономического оборота может извлекать курсовую прибыль из того, что национальная валюта падает. Это могут быть крупнейшие экспортеры, которые являются активными участниками валютного рынка, и которые в общем-то тоже заинтересованы при низких ценах на сырье получать эту курсовую разницу, потому что она спасает, спасает компанию. Это было очень хорошо видно в 2014 году, и мы это увидим, наверное, и в этом году, когда валютная выручка в валюте, она очень сильно упала. Она реально очень сильно упала в этом году, вот у меня есть данные, по стоимости экспорт нефти упал на 38%, газ по стоимости на 51%, уголь на 28% и так далее, то есть вы реально получаете меньше валютную выручку. Но если рубль ослаб, то в рублевом измерении вы можете компенсировать себе таким образом те потери, которые вы несете в валюте, если ваши рублевые расходы так быстро не растут, то соответственно, вы можете оказаться в прибыльной зоне. В этом могут быть заинтересованы, я еще раз повторюсь, нерезиденты, те, кто играет на российском рынке, играется в carry trade, меняет валюту на рубли, получает высокую доходность на российском рынке и затем выводит опять эту доходность в валюте. Вот когда нерезиденты чувствуют, что повышаются риски на страну, а в общем-то и август, и сентябрь оказались довольно богатыми месяцами на негативные новости, и эти недели, в них точно также происходят свои неприятные события, соответственно, когда нерезиденты начинают выводить деньги из России, превращать валюту в рубли, предположим, российские вкладчики занимаются тем, что рубли превращают в валюту, валюту выводят из банков и так далее. Все это вместе оказывает вот такое понижающее давление на рубль. Возможно то, что мы видим, это действие сразу многих факторов, единственное, что я могу сказать, что к сожалению, мы никогда не узнаем.

Да, это такое темное царство.

Центральный банк все видит, все знает. Единственное, когда что-то обваливается на российском рынке, в отличие от международной практики, независимых расследований не проводится, мы никогда не знаем, кто играл против рубля или кто играл против акций, и так далее.

Говоря, собственно говоря, о падении рубля, это конечно же оказывает в первую очередь негативное влияние на ту самую торговлю, о которой говорили, что вот поставки товаров в Россию вообще опустились до уровня тринадцатилетней давности. Понятное дело, что теперь все стоит гораздо дороже, и это невыгодно, покупательная способность населения сейчас тоже не очень высока. Вот Центробанк говорит, что потребительская активность в сентябре стагнировала, во всяком случае, не падает, но уже стагнировала после такого явного роста в июле. Собственно говоря, летний, когда закончился период самоизоляции, все говорили, что наверное, скорее всего, это отложенный спрос, но тем не менее, сейчас вот потребительская активность явно пошла на спад. Что с ней будет дальше, как вам кажется? И как тот же самый слабый рубль повлияет на стоимость товаров, которые люди покупают в магазинах?

Он влияет в меньшей степени, чем это было в 2014 и в 2008 году, потому что реально, действительно, прежде всего в области продовольствия, Россия стала в большей мере себя обеспечивать. Это не так в части ширпотреба, мы по-прежнему производим 15 тысяч зонтиков от дождя и солнца в год, мы очень зависим от поставок ширпотреба, прежде всего китайского. Там, конечно, эффект ослабления рубля и повышения цен, он безусловно должен быть. Но я хочу сказать, что идея о том, что сократился, резко упал импорт, она немного некорректная, потому что, по данным статистики Федеральной таможенной службы, как раз импорт не очень упал. Там сокращение несколько процентов в сравнении с прошлым годом, тогда как экспорт, наоборот, очень сильно упал. Это относится, прежде всего, к импорту, может быть, не товаров для нас, для населения, это относится к импорту товаров в отраслях, в промышленность, в сельское хозяйство, исходники, в медицину, фармацевтику и так далее. Мы увидим рост цен, наверное, вот реакцию на ослабление рубля, мы увидим, скорее всего, как растянутую. Каждый понимает, каждый чувствует, что через год-полтора цены догонят, цены обязательно догонят, и полностью в цены будет включено вот тот эффект ослабления рубля, если, конечно, рубль не сдаст назад, если не окажется, что он начинает укрепляться, как это было в прошлый кризис.

Обычно в различных случаях так или иначе, открыто или не открыто, рублю помогал Центробанк, выходя с интервенциями, вроде бы пытались, даже говорили, что эти интервенции будут сокращаться. Сейчас Центробанк сможет как-то в случае необходимости, для того, чтобы психологического шока не было у населения от того, что если вдруг завтра евро не дойдет до ста, например, рублей. Это всегда такая психологическая отметка, которая депрессивно влияет на население, и без того как бы ожидающее не самой приятной зимы, во всяком случае. Может ли сейчас Центробанк, есть ли у него ресурсы для того, чтобы как бы активно в это включиться? И не истощит ли это запасы, которые сейчас в принципе важны очень сильно для возможных других дел, которые понадобятся в ближайшем будущем?

У Центробанка по-прежнему очень большие ресурсы, несмотря на то, что у нас кризис на дворе, он нарастил валютные резервы. У нас очень большие валютные резервы, около шестисот миллиардов долларов. Часть этих резервов занимают средства Фонда национального благосостояния, которые тоже растут, которые превысили 12 триллионов рублей. Такая вот странная картина, когда на дворе кризис, и есть дефицит в федеральном бюджете, а вот с точки зрения резервов государства, его мошны, и прежде всего валютных резервов, они только нарастают, эта картина не характерна для прошлых кризисов. С другой стороны, Центральный банк ведет себя более мудро в сравнении с прошлыми кризисами: он понизил процент, он в обще-то, по оценке, лучше насыщает кредитами экономику, то есть дает ликвидность, видно, что объемы кредитов выданных выросли с начала года на 4,5,6%. В прошлый кризис это было не так, когда наоборот, скручивали гайки. Если будет какое-то роковое совершенно движение, вот страшное движение, я уверен, что Центральный банк вмешается, но по ощущению, он считает ситуацию сейчас контролируемой, тем более, что демонстрируется, по статистике, во всяком случае, наверное, каждый из нас не очень с этим согласится, заглядывая в свой карман, демонстрируется низкий уровень инфляции. Вот статистика показывает 3,6% уровень инфляции, мы можем разводить руками, но тем не менее. Поэтому, по ощущению, наши монетарные власти считают ситуацию сегодня управляемой.

На самом деле, вот если делать обзор нашей экономики, то в целом то, что можно ожидать, не голодно и не холодно. Потому что был, во-первых, рекордный урожай, больше 120 миллионов тонн, во-вторых, несмотря на все эти сокращения, бесперебойно работает экспорт сырья, потому что экспорт топлива на Запад и в Китай по-прежнему сохраняется крупное, по итогам восьми месяцев, положительное сальдо торгового баланса. Где-то порядка, я ожидаю, что в целом за год будет примерно 90 миллиардов долларов, это намного меньше, чем обычно, чем то, к чему мы привыкли, но в целом это подушка. Это не долг, это не резерв, это не крайняя необходимость занимать, это не решительное обесценение национальной валюты и так далее. То есть вот эта инфраструктура, которая делает корабль российской экономики и не ввергает нас в ужасы, она работает. Здесь только есть два вопроса. Понятно, что экономика очень зависит от сценария пандемии, и вот куда это развернет, в какие размерности, выйдет ли за лимиты, и тогда будет что-то другое. И второе, если мы уже летом начали говорить, не летом, еще весной начали говорить о плане восстановления экономики, то вопрос в том, какую экономику мы собираемся восстанавливать. Если ту же самую, то это в общем-то тупиковая модель, латиноамериканская, со сверхцентрализацией, с постоянным упрощением, с огромными продуктовыми нишами, в которой будут годами говорить о том, что нужно восстановить микроэлементную базу, с очень высокой зависимостью от импорта технологий и привычных исходников, где-то 70-90%, в общем, модель тупиковая, не инновационная, во всяком случае.

А в какой степени, скажем так, допустить разрушение нынешней, вот этой существующей экономики стоит допустить? Можно ли перестраивать то, что есть сейчас, или надо дождаться, чтобы оно еще больше как бы еще… Чтобы строить что-то новое, надо хотя бы разрушить старое, до основанья, а затем… Как вот лучше здесь поступить? Или все-таки, просто если мы сейчас будем делать что-то на том, что у нас есть, у нас же уже есть вот эти рельсы, на которых все идет и катится, и если в нынешней ситуации как-то все удержится, мы просто продолжаем куда-то двигаться по тем же самым рельсам, о которых вы говорите.

Его не надо разрушать, потому что оно уже разрушено.

То есть уже все на таком уровне…

Сколько раз делал анализ продуктовых ниш, показывал, какие огромные продуктовые ниши пустые существуют в экономике, как высока зависимость. Если вы производите в великой российской экономике 300-350 металлорежущих станков в месяц, если производство строительной техники, когда мы собираемся делать огромные инфраструктурные проекты, это несколько сот штук, если происходит постоянная китаизация российской экономики, то есть все большая зависимость от поставок оборудования и технологий от нашего большого восточного соседа, вот это все вызовы, это все пустые ниши. И в принципе на этой базе можно строиться, потому что у нас огромен спрос на модернизацию, и прежде всего ту модернизацию, которая связана с нами, с населением, с инфраструктурой городов, прежде всего средних и малых городов, со строительством. Может быть, не тем строительством «человейников», которые сегодня ведутся, со спросом населения, в первую очередь. Во-вторых, если строится не экономика наказания, а экономика стимулов, с резко сокращенными регулятивными издержками, с более дешевым кредитом, с большими свободами, с политикой, которая нацелена именно на рост имущества среднего класса, с меньшим налоговым бременем, с разумным ослабленным курсом рубля, хотя, наверное, сейчас уже не стоит об этом говорить, он ослабился до невозможности, это очень сильный стимул для экономического роста, с массовыми проектами в регионах, потому что у нас происходит сверхконцентрация средств, имущества, активов умных в столице при опустынивании, человеческом опустынивании регионов, короче говоря, это все другая политика экономическая, это альтернативная политика. И в принципе ее можно начинать в любой момент, и есть огромный международный опыт, как разогнать такие экономики до 4-5-6% экономического роста в год, а там и появятся прямые инвесторы, несмотря на все санкции. Это другая экономика, с гораздо более легкой бизнес-средой, где свободнее дышать.

Которая требует совсем других решений. Вы очень правильно и очень кстати упомянули историю с пандемией, все зависит от того, как сыграет свою роль пандемия. Буквально вот на этой неделе, предыдущая неделя стала таким откровением для большинства людей, потому что очевидно резко стало расти количество заболевших, все заговорили уже о второй волне в России, возможной так или иначе. С чем это связано, с посещением школ или не школ, тут много чего можно гадать. У меня такой вопрос, можно ли сейчас уже оценить весь негативный эффект от той первой изоляции, первой волны, прежде чем мы будем говорить о возможном начале второй, или же еще есть какой-то отложенный негативный эффект? Понятное дело, что налоговая отсрочка дана должна быть еще через какое-то время, но уже более-менее ясно, в каком состоянии мы оказались или же еще пока это до сих пор не до конца понятно?

В общем-то все измерения уже существуют. Скажем, для Европы, для нашего основного потребителя, падение валового внутреннего продукта это где-то 12-14%, в том числе в тех странах, прежде всего Восточной Европы и Германии, которые являются основными потребителями нашего топлива. Росстат дал для второго квартала цифру падения валового внутреннего продукта минус 8%, она как бы распределена по отраслям, в августе, точнее. В августе 2020 года к августу 2019 года падение минус 7%, больше всего в добывающей промышленности, минус 12%, ожидаемо больше всего пострадали услуги населению, вот те самые…

Тот самый средний класс, собственно говоря, который.

Да, особенно в Москве, конечно, по Росстату, август к августу это почти минус 20%, то есть измерения существуют. Дальше была точка зрения, и экономика демонстрировала сигналы восстановления, по мере того, как нас выпустили из клеток и мы начали шевелиться, вот признаки восстановления. Дальнейшие сценарии конечно же зависят от того, какой сложности, тяжести будет вторая волна. Я хочу сказать о двух вещах. Во-первых, мы не одиноки, да, потому что вторая волна, она очень хорошо заметна у наших соседей в Европе. В Европе, при том, что она вновь подходит или даже перекрывает рекорды, она демонстрирует, во всяком случае по статистике, меньшую тяжесть, то есть меньшее количество смертей при том одновременно, что экономики не повторяют весны, экономики не закрываются, стараются не уходить в максимум ограничений, в локдауны, продолжать работать. Статистически эта волна может казаться больше, выше с точки зрения тяжести, во всяком случае, у соседей она выглядит легче. Во всяком случае, мы ведем себя особенно, конечно, если сопоставлять графики, статистику по COVID, хотя бы есть надежда, что вот эта вторая волна, несмотря на ужасающие измерения, которые мы видим, может оказаться по своим последствиям для нас, для каждого, чуть легче, нежели чем это было весной.

Что делают правительства все, повсеместно, я думаю, что российские власти будут делать то же самое, еще раз повторюсь, они не уходят в ту сумму ограничений, которая была весной. Я здесь недавно писал статью о том, что будет после пандемии, я подумал, что уже пора, наверное, в теорию вводить понятие «экономической жертвы». Потому что каждое решение правительства в пандемию, это люди, это их здоровье, это смерти, и правительство пытается как бы проскочить, одновременно удерживая экономическую активность, демонстрируя, причем все правительства, что запасов в экономике хватает, может быть, на три-четыре месяца и не более того, дальше все, ребята, идите работайте. А с другой стороны, люди, каждое решение, связанное с тем, что мы остаемся на улицах, мы уходим в наши офисы, на рабочие места, связано конечно же с продолжением этой ежедневной статистики, шесть тысяч, семь тысяч, восемь тысяч случаев и так далее. Правительство пытается найти, как это ни ужасно, какую-то середину, золотую середину, проскочить, вот минимизировать жертвы и минимизировать одновременно негативный эффект для экономики. Звучит страшновато, но это то, чем занимаются сейчас правительства.

Но у нас есть одно правительство, которое более-менее так не делало, это Швеция, ее за это кто-то критиковал, кто-то восхищался. Как вам кажется, вот эта шведская модель, во всяком случае, эксперимент, который они над собой поставили, дал ли он какой-то эффект? Есть ли там какие-то, не знаю, следили вы или нет, как там экономика сумела справиться или не справиться в тех условиях, в которые шведы сами себя поставили?

Конечно же лучше здесь говорить со специалистами-эпидемиологами, но как мне показалось, было правильным решением проскочить первую ударную волну, где было максимум несчастий, когда COVID действовал наиболее сильно, по статистике это очень хорошо видно, заключили, переждали первую волну. Те, кто не попал под первые удары, они счастливее, наверное, могут быть счастливее чем те, кому это не удалось, и дальше начинается вторая волна. Вот Швеция, шведская модель, когда было минимум ограничений, как раз она подставила под первый удар, это было видно, кстати говоря, еще и в Британии, они подставили под первый, самый жестокий удар, подставили максимум населения. Когда-нибудь будут сравнивать модели, будут сравнивать количество жертв, сейчас мы, наверное, где-то на середине, или может быть, в первой трети пути, но вот эта жестокость, когда под первый вал с наибольшим числом смертей было выставлено население, мне кажется, это не самое, интеллигентно выражаясь, не самое удачное решение в политике правительства.

А с сточки зрения, я сейчас имел в виду экономические какие-то моменты, удалось ли им, принеся такую жертву, как-то мягче выйти? Вот какой там экономический эффект, я это имел в виду.

Мы начинаем говорить вообще о страшных вещах, когда ради экономики…

Такова жизнь у нас сейчас, к сожалению.

Жертвуем прежде всего старшим поколением, потому что под удар попадало прежде всего старшее поколение. Понимаете, какой выбор? Вообще это новое, или может быть, это хорошо забытое старое, но мы с этим сталкиваемся впервые, когда ради того, чтобы экономика упала не на 15% или на 20%, вы платите людьми, вы вводите минимум ограничений для того, чтобы все продолжало двигаться. Конечно же, есть те, кто возразят, что от падения экономической активности, следствием этого точно так же могут быть жертвы. Это очень сложная область рассуждений, может быть. Знаете, я несколько раз повторял в своих писаниях о том, что каждое решение властей стоит, у него есть цена в человеческих жизнях. В России это было особенно заметно в девяностые годы, когда реально сократилось население России. Мы когда-нибудь будем говорить о «цене реформ», в кавычках, цене реформ в человеческих жизнях. Здесь похожая ситуация, когда управление экономикой должно включать в себя еще и оценку того…

Гуманизм, некую гуманистическую составляющую, если я правильно вас понимаю.

Да, абсолютно верно. Поэтому я не знаю, куда мы забредем на самом деле, потому что действие COVID дифференцировано по поколениям, по возрастам, и то или иное решение правительства очень четко бьет в сторону тех, кому 65+.

В конце концов еще надо дождаться еще все-таки действительно окончательных итогов в Швеции, как эпидемиологических, так и экономических. У меня вот такой вопрос. Сейчас так или иначе что-то изменилось после вот этих летних, скажем, послаблений уже, можно так сказать, даже не возвращений к жизни, а послаблений. Сейчас опять, во всяком случае в Москве, попросили большую часть сотрудников, кто может, переводить на дистанционное управление, чуть ли не школы опять будут уходить в онлайн, это понятное дело с точки зрения эпидемии, опять же это все продолжает фактически добивать тот выживший средний класс, тот выживший сектор услуг, который только-только, еще даже может быть, и не выжил, но хотя бы начал хоть как-то трепыхаться-шевелиться. Говорили очень много, что вот эта налоговая отсрочка, которую дали, она на самом деле не спасла. Так может быть сейчас стоит, грубо говоря, ввести жесткие меры, и тут уже не смотреть, как сейчас, кто выжил, кто не выжил, сами выправляйтесь, а может, действительно, стоит ввести жесткие меры и уже оказать более четкую, более эффективную экономическую помощь? Вот во всяком случае малым предпринимателям, которые сейчас оказались вообще на передовой вот этой экономической, во всяком случае, ситуации, фронта пандемического.

Вопрос риторический. Мне кажется, было бы правильно ввести жесткие меры для людей старшего поколения 65+, у этого нет экономической цены для государства, люди на пенсии, им, конечно, могли бы помочь разовые выплаты. Мне кажется, это нужно было бы обязательно сделать, это первое. Второе, да, действительно, весной, в начале лета, все заметили, что власти жадничали, то есть делали все то же самое, что и коллеги за рубежом, но если начать измерять объемы помощи и доступность помощи, то она была чуть-чуть с отставанием и как бы несколько меньше чем то, что делалось за рубежом, воот это было общее чувство. Неизвестно, окончательные размеры помощи, естественно, станут известны когда все это закончится, но вот такое ощущение было. Да, безусловно, наверное, нужно безусловно очень важно сейчас еще раз рассмотреть то, что активно делалось весной, потом как бы все это, так сказать, разлетелось в дым, как себя чувствует среднее и малое предпринимательство, как оно воспользовалось средствами поддержки, нужно ли ему помочь значительно больше, не могут ли эти меры снизить ту цену человеческих жизней, которую мы заплатим. Тем более, что у государства есть очень большие резервы, Фонд национального благосостояния, который фактически, так говорит статистика, не тратился, государственный долг очень низкий, в общем-то не угрожающий. Нельзя ли оказать более концентрированную объемную помощь для того, чтобы…

Ну вот власть все время говорит — потом, это на «черный день», это на «черный день». А все же говорят, ну вот же он уже, самый «черный день», вот он уже вот сейчас, людям тяжело, сейчас они останутся без работы, и это все потянет, кредиты у них есть, ипотека у них есть, одно потянет другое, все сложится, как карточный домик, вот когда же, как не сейчас. И когда государство говорит что «нет», создается такое впечатление, может быть, они знают, что будет еще хуже, откуда-то есть такие хорошо информированные оптимисты, что называется. Вот почему этого не происходит?

Я с вами согласен, потому что мы долгие годы притормаживали нашу экономику, вместо того, чтобы расширять инвестиции, мы создавали резервы, резервы, резервы, выкачивали средства из бюджета и так далее. А когда пришел «черный день», еще раз повторяю, итоги будут понятны только тогда, когда все это закончится, но все-таки впечатление, что когда пришел действительно «черный день», государство начало… Мы здесь уже обращаемся к этике, к природе государства, к природе его отношения с народом, с населением, к тому, что экономика устроена сегодня как место для крупнейших частных интересов, к тому, что государство в общем-то можно рассматривать как отчасти приватизированное государство. Мы видим очень хорошо, что наша жизнь складывается как торговля, вот в таких экономиках, по латиноамериканской модели, как торговля населения с государством за кусок, за больший кусок. И в общем-то да, действительно, все делается с некоторым отставанием.

С другой стороны, я все-таки должен сказать, да-да, все это так, вот не выторговали свой кусок. С другой стороны, как на это обычно реагирует население, то есть мы? Москва в общем-то город зажиточный, мы это знаем. Региональный валовой продукт на душу населения в Москве примерно как в Чехии, больше…

Но и населения там не меньше, чем в Чехии, наверное.

И в общем-то это место… Вот ругайте меня, пожалуйста, говорите, что я не прав, но каждый из нас, вспоминая наш собственный карман, это место более зажиточное, имеющее большие резервы терпения, нежели чем регионы. В регионах все гораздо хуже, конечно, гораздо хуже, хуже кратно. Что делают в регионах? Во-первых, уже тридцать лет существует вот эта проклятая низкобюджетная модель, когда человек, у людей очень низкие зарплаты, и они докармливаются в неформальной экономике, в «серой» экономике, на садах и огородах, где производят массу продовольствия. И как только возникает кризис, это все расширяется, то есть сектор официальной экономики сужается, соответственно, увеличивается таким образом «серая экономика», становится буфером вот при таких неприятных ситуациях. И я сейчас скажу вещь, которая нам не понравится, но в целом нет крика, общее впечатление не сытости, не накормленности, но не голода, не тепла, не жары, но и не холода. И конечно, при таком внешнем уровне стабильности, социальной стабильности, несмотря на то, что мы смотрим на уровень просрочки, мы понимаем, как ужасны долги в микрофинансовых институтах вообще и что это такое. Не очень понятно, чем занимается, точнее, понятно, это «серая экономика», до 15-20 миллионов человек самого работоспособного возраста, живущих в России. Но вот это огромное пространство, в том числе, пространство экономики, оно не является стабильным, оно принципиально нестабильно. На перспективу это тупиковая модель, где каждый год нарастают разрывы, прежде всего технологические разрывы с внешним миром, в темпах роста. Ясно, как эту экономическую модель лечить, но в целом она молчит. Она молчит, и когда нет впечатления высоких социальных рисков, того, что люди выходят на улицу из-за голода и холода, и готовы это сделать.

Но это в самый крайний случай, потому что в России люди не привыкли кричать, потому что знают, что их не услышат, скорее всего даже, я бы так сказал. Они не рассчитывают на какую-то ответную реакцию, только вот какой-нибудь экстрим в ответ.

Любая моя телевизионная программа, где есть открытая связь, где есть звонки, это всегда крик о том, как плохо, о том, как неправильно, о том, как мало, о том, как недодано, о том, как все неправильно и так далее. Но в целом, я хочу напомнить, что вот до этого кризиса, до девальвации рубля, валовой внутренний продукт на душу населения в России где-то порядка 11 тысяч долларов, а был когда-то около 14 тысяч долларов. Это, знаете, когда смотришь макро, то это как бы среднее место для развивающихся экономик, мы входим официально, по международным классификациям, в группу стран…

С развивающейся экономикой.

Да. В той же самой Украине в 2014 году валовой внутренний продукт на душу населения упал, чуть больше двух тысяч долларов был, сейчас в районе четырех тысяч долларов, то есть это кратно меньше. То есть сырье кормит.

Пока, во всяком случае, еще кормит.

Пока кормит, да, сырье кормит.

Ну вот пока кормит сырье, так, видимо, вот это не тепло, не холодно…

Потому что Россия вдруг стала, вышла на первые места по экспорту зерна, и прекрасно было показано, что если государство создает стимулы роста в какой-либо из экономических ниш, если создает квазинормальную рыночную среду, то бизнес и те, кто там действует, отвечают быстрым ростом. Это вполне можно было бы распространить на всю российскую экономику.

Ну что же, посмотрим, как будет проходить вторая волна, не вторая волна, этап, как мы выйдем из этой пандемии, и новой, и не закончившейся. Вот Яков Моисеевич считает, что треть пути мы, наверное, прошли, не весь и даже не половину. Ну, посмотрим. Во всяком случае, большое спасибо. Яков Миркин, заведующий отделом международных рынков капитала Российской академии наук, большое спасибо, что были нашим гостем. Это программа «Деньги. Прямая линия» на телеканале Дождь. Я напоминаю, что сейчас у вас есть возможность попробовать пробную подписку на наш телеканал, всего за 99 рублей в месяц вы сможете оценить все продукты, которые предлагает вам телеканал Дождь, это большое количество очень интересных и увлекательных передач, которые вы можете видеть только на телеканале Дождь, а ни на каком другом телеканале. Во всяком случае, это знают все наши подписчики. Вся информация на нашем сайте, заходите туда, обращайте внимание на баннеры, читайте и конечно же подписывайтесь, это очень важно, в том числе, и для телеканала Дождь, и для нас всех. Большое спасибо, что смотрели, оставайтесь на Дожде, у нас еще очень много интересного.