Бизнес не удивляют аресты, налоги неизбежно повысят, провалы премьера Медведева, и план Путина за шесть лет не выполнить

Россия отстала от Китая на 10 лет (в лучшем случае): какие ошибки Путина-2003 учел Си Цзиньпин и где Россия свернула не туда

То есть иностранные инвесторы и российские инвесторы открыли в субботу-воскресенье новостные какие-то агентства, журналы, газеты, прочитали про арест и обвинение в организации преступного сообщества компании, которая работает довольно много лет на рынке, да, и довольно известная компания, крупная компания. Они такие: «А, все в порядке вещей».

Я хочу сказать, что, конечно, такие корпоративные новости всегда привлекают внимание, да. И в развитых странах несколько лет назад были банкротства очень крупных компаний. То есть такие события случаются. Но я хочу сказать, что для российского рынка, вот если мы посмотрим последний год, скажем, с середины прошлого года у нас такие были турбулентные новости в банковском секторе, и тоже, как мы сейчас видим, рынок вполне переварил их. У нас не было банковской паники, хотя три достаточно крупных частных банка перешли под санацию Центрального Банка.

Сейчас новость из другого сегмента экономики, но, так сказать, тем не менее я еще раз возвращаюсь к теме того, что изменилось, да, качество рынков финансовых, изменилась структура рынков, поэтому если раньше рынки были такие более ликвидные, да, более глубокие, гораздо большее число инвесторов там работало, действительно кто-то начинал паниковать, то сейчас на самом деле люди гораздо более длинными горизонтами оперируют. Собственно говоря, это, наверно, объясняет отсутствие такой волатильности.

То есть нельзя говорить, что это какой-то сигнал бизнесу, который мы услышали практически сразу после выборов?

Я не знаю, честно говоря, наверно, это лучше оставить политологам. Я думаю, что с точки зрения экономической ситуации, опять-таки вернусь к теме, что главный индикатор того, как экономика реагирует на какие-то события, ― это, конечно, как себя ведут финансовые рынки. В принципе, сейчас видно, что, по сути, для экономики событие…

Ничего удивительного.

Конечно, для какого-то сегмента это событие важное, но нельзя сказать, что есть какой-то эффект домино для всей экономики, который реализуется.

Продолжаем, раз уж мы затронули прошедшие президентские выборы, я хочу ваше высказывание процитировать: «Они снижают стимул для проведения экономических реформ, и правительство сосредоточится на бюджетной политике, нежели на структурных реформах». Про структурные реформы мы говорим много десятилетий уже.

Что вы имели в виду? Что 76% голосов за Путина как бы дают карт-бланш больше ничего не делать и продолжать в том же духе, раз все всем довольны?

Вы знаете, я на самом деле даже не могу сказать, что это мое высказывание. Мне кажется, что это очень банальная мысль, что высокий рейтинг или высокий уровень поддержки, конечно, всегда двоякий эффект может оказать. С одной стороны, он может быть карт-бланшем для проведения каких-то непопулярных мер или для каких-то болезненных, может быть, реформ.

Но с другой стороны, это действительно может восприниматься как такой сигнал, что в целом ситуация в экономике нормальная, в целом население удовлетворено тем, как происходят какие-то экономические изменения. Собственно говоря, это может быть сигналом того, чтобы дальше как-то очень аккуратно, так сказать, двигаться и действительно не предпринимать резких усилий.

Собственно говоря, моя экономическая интерпретация того, что происходит в экономическом поле, в том, что, мне кажется, приоритетом экономической политики после выборов, безусловно, будет бюджетная политика. Это не совсем новая линия, потому что мы видели, что Минфин в последние годы, после 2014 года проводит очень взвешенную бюджетную политику, и это на самом деле стало сюрпризом, что, несмотря на то, что Россия была в электоральном цикле ― сначала парламентские выборы, потом президентские, у нас не было больших социальных выплат, да.

Если мы вспомним историю девяностых и двухтысячных, очень нехарактерны такие действия правительства. Но с точки зрения поддержания экономической стабильности это, безусловно, очень такой правильный выбор. Он, безусловно, болезненный в какой-то степени, но действительно, сохранение взвешенной бюджетной политики было залогом того, что мы увидели низкую инфляцию.

И я абсолютно уверена, что, собственно, в ближайшие годы бюджет, сохранение стабильности бюджета, снижение зависимости бюджета от цен на нефть останется приоритетом очень большого числа действий правительства. Все, что, так сказать, за бюджетной политикой, иногда очень трудно оценить эффекты. Мы говорим про структурные реформы. Часто структурные реформы, мы понимаем, что да, где-то, так сказать, есть административные, может быть, затыки для экономики, но конкретно как отцифровать эффект этих мер, как быстро он проявится, проявится ли он или, может быть, какие-то еще дополнительные действия необходимо делать ― это достаточно сложно оценить, да.

И поэтому, собственно говоря, мое опасение сейчас связано с тем, что интерес к таким мерам будет, может быть, не очень высокий, а интерес к мерам бюджетной политики повышенный, потому что там все понятно.

Это сразу видно.

Да. Это о деньгах, это о бюджетных деньгах, собственно говоря, это о том, что действительно бюджет в таком состоянии экономии сейчас находится.

Вы согласны с господином Кудриным, который говорил о том, что у нас есть форточка для реформ, два-три года? Если мы этим не воспользуемся, то она закроется просто-напросто, и все уже, будет поздно.

Вы знаете, я считаю, что реформы можно проводить всегда, что называется, было бы желание, было бы понимание, в каком направлении двигаться. Потому что мне кажется, что, собственно, очень большая проблема, которая, может быть, объясняет, почему так реформы не очень спешно мы проводим ― потому что мир достаточно сильно меняется и не очень понятно, в каком направлении следует двигаться.

Допустим, я вспоминаю 2008 год, непосредственно касаясь темы финансовых рынков, да. Были такие очень активные дискуссии о том, что России нужно встраиваться в мировую финансовую инфраструктуру, чтобы Москва стала мировым финансовым центром. Писались огромные талмуды, какие-то бумаги, исследования. А потом, в общем-то, после 2008 года этот подход оказался очень спорным, потому что стало понятно, что мировые рынки несут риски, да.

Поэтому на самом деле здесь нужно понимать, что поскольку в мировой экономике сейчас изменения очень сильные происходят, то, значит, конечно, это не располагает к принятию каких-то быстрых решений.

У нас на следующей неделе, 11 апреля, премьер-министр будет отчитываться перед Госдумой, как он это делает традиционно. В этот раз он будет отчитываться не только за год, но и вообще за все шесть лет работы этого правительства.

На ваш взгляд, какие можно выделить, не знаю, главные провалы и главные заслуги? Потому что если люди там работают, все равно понятно, что если критикуют и критикуют, но все-таки что-то все равно делается, раз мы до сих пор, в общем, живем. Что, на ваш взгляд, можно выделить?

Вы знаете, мне кажется, здесь картина достаточно прозрачна. Главный успех, и мы уже этого коснулись ― это, безусловно, бюджетная политика, взвешенная бюджетная политика, потому что я вспоминаю, что после того, как Алексей Кудрин покинул кабинет министров, было очень много опасений, что, так сказать, сейчас контроль за бюджетом будет утрачен. Но видно, что новая команда, да, очень профессионально справляется, и после 2014 года, несмотря на то, что был кризис, все равно был сделан выбор в пользу контроля за расходными полномочиями бюджета.

Это нам помогло избежать инфляции, это нам помогло сократить масштабы сжатия экономики в 2015–2016 годах. Это безусловная заслуга правительства как команды. И хотя Центральный Банк не входит непосредственно в правительство, да, они независимый орган, но тем не менее это в сочетании с переходом на новую политику таргетирования инфляции, которую Центральный Банк проводил, дало очень позитивный эффект. Это, конечно, заслуги, это большой успех.

А что касается проблем и второй, обратной стороны медали, это, конечно, тот факт, что у нас экономический рост, к сожалению, да, несмотря на очень взвешенную экономическую политику, в общем-то, продолжает замедляться. Или можно мягко сказать, не ускоряется. То есть по итогам прошлого года вроде бы в 2015–2016 была рецессия, мы в 2017 году вышли в фазу экономического роста, но рост всего 1,5% при том, что в начале 2017 были даже ожидания, что чуть выше, чем 2%, будет рост.

То есть слабый рост ― это такая проблема, которая не была решена. На самом деле это замедление темпов роста наметилось уже достаточно давно. Но оно имеет структурные предпосылки, и с этими структурными предпосылками, с демографической проблемой, с проблемой нехватки инвестиций, собственно говоря, структурно не удалось справиться, вот.

Поэтому есть достижения ― это поддержание макростабильности, и есть вот такие, так сказать, провалы ― это невозможность адресовать вот эти проблемы роста.

«Страна надела сапоги»: Евгений Ройзман о необратимых изменениях в России, выборах без выбора и о том, почему ему нравится Навальный

А если мы не решили еще эти проблемы, да, и рост ВВП замедлился и стоит на месте, насколько вообще реализуем призыв Владимира Путина о том, что за ближайшие шесть лет мы должны удвоить рост ВВП? И вообще есть ли у правительства, нового правительства, которое будет это делать, какие-то шансы?

Понимаете, мне кажется, здесь вопрос вот таких целей, будем говорить номинальных, да. Может быть, не совсем правильно оценивать по этим параметрам, мы можем постфактум оценивать, но когда мы движемся вперед, в принципе, мы можем увидеть ускорение экономического роста, если мировая экономика ускорится, да, если будут очень высокие цены на нефть.

Но мы же все равно сильно отстаем в темпах роста от мировой экономики.

Да. Я почему говорила именно о структурных проблемах, да? Мы можем получить темпы роста, нам важно, чтобы структурно экономика менялась, потому что нам недостаточно того, что просто там пять лет еще, если вдруг повезет, быстро расти. Нам важно, чтобы экономика могла в условиях низких цен на нефть продолжать расти, в условиях высоких цен на нефть продолжать расти, чтобы она была более устойчивой.

Действительно, я говорила о демографическом факторе, это очень долгосрочный вызов. Поэтому, собственно говоря, это проблема, которая выходит за горизонт шести лет, да, или двух лет, или одного года. Поэтому здесь, мне кажется, мы сейчас столкнулись с ситуацией, когда экономический рост невозможно ускорить, решая проблему горизонтом шесть лет. Это, собственно говоря, уже работа с более длинными траекториями.

Хотелось бы задать вопрос от нашего зрителя Сергея по поводу демографии. Он говорит о том, что в 2017 году впервые, по крайней мере, с начала нулевых произошло сокращение численности рабочей силы в России, что ситуацию перестал спасать миграционный прирост.

Вот его вопрос: «Чем может грозить российской экономике дальнейшее ухудшение ситуации с рабочей силой? Насколько эти угрозы и вызовы серьезны?».

Это, собственно, одна из основных проблем, это одна из причин, почему экономика растет очень медленно. Потому что, собственно говоря, что происходит? Когда есть демографическая проблема, трудовых ресурсов недостаточно, они становятся более дорогими. Есть простая проблема, что компаниям просто трудно найти профессионалов, но, строго говоря, с точки зрения финансов и работы экономики, это выливается в то, что в принципе повышается стоимость рабочей силы, и экономика становится менее конкурентоспособной по сравнению с другими, потому что производителю уже не так выгодно в такой экономике работать.

С другой стороны, поскольку сокращается конкурентоспособность и рентабельность, значит, все большая доля потребления становится ориентирована на импорт, потому что недостаточно товаров производится внутри. Просто невыгодно производить внутри. Поэтому, к сожалению, нас вот эта демографическая проблема загоняет в такую ловушку зависимости от импорта, да. У нас, может быть, сейчас и есть окно возможности в сельском хозяйстве, в каких-то других сегментах, в транспорте воспользоваться, да, моментом и поднять собственное производство, но из-за того, что внутренняя рабочая сила очень дорогая, это недостаточно устойчивый тренд, и поэтому быстро происходит возврат, и опять склонность к потреблению импорта растет.

А как можно решить эту проблему?

Демографическую проблему очень трудно решить за короткое время, потому что есть задача повышения рождаемости, но тоже эффект ― это, естественно, вопрос десяти лет, наверно. Именно поэтому у нас обсуждается пенсионная реформа, да, потому что это же не только ведь бюджетный аспект в пенсионной реформе, так сказать, немножко сократить расходы и сбалансировать Пенсионный фонд. Есть еще задача удержать людей на рынке труда, тех людей, которые выходят на пенсию, они будут вынуждены работать чуть дольше. Хотя, честно говоря, этот эффект не очень большой.

Есть возможность сократить занятость в бюджетном секторе. Почему еще демографическое ограничение жестко чувствуется в частном секторе? Потому что у нас большая часть рабочей силы, около 25% рабочей силы работает в бюджетном секторе, поэтому фактически частные компании конкурируют, так сказать, за такой сузившийся сегмент, да, трудовых ресурсов.

Поэтому есть разные структурные… То есть можно решать в масштабе демографической проблемы вообще, но это очень длинный горизонт. Можно пробовать структурно поменять рынок труда. Можно повышать мобильность трудовых ресурсов.

Но для того, чтобы структурно поменять рынок труда, нужно, чтобы люди хотели идти работать в частные компании, в частный бизнес.

Безусловно.

Но они этого, как говорят все последние опросы, не хотят. Они хотят работать в силовых органах, каких-то государственных компаниях.

Да.

Потому что это гарантированный доход, это безопасность, это стабильность, да, соцпакет какой-то. Каким образом можно людей отвлечь от бюджетного рынка и перенаправить их на рынок частного бизнеса?

Понимаете, этих проблем, как мы сказали, отражений демографического ограничения очень много. Поэтому, конечно, на это накладывается то, о чем вы сказали, что еще сейчас действительно, когда зарплаты в бюджетном секторе или в каких-то сегментах бюджетного сектора сопоставимы, а иногда даже, может быть, выше, чем в сопоставимых сегментах частного бизнеса, действительно, смысла рисковать и идти в частный бизнес, в общем-то, многие не видят.

Но это все-таки не снимает базовую структурную проблему. А она в том, что у нас низкий уровень рождаемости был в девяностые, собственно говоря, из-за этого такая демографическая яма. И сейчас, в общем-то, уровень рождаемости в последние годы немножко сокращается. И что у нас есть ограниченная мобильность трудовых ресурсов, что у нас есть большая доля занятых в госсекторе.

Вот эти структурные проблемы на самом деле важнее, чем просто желание или нежелание работать где-то. Это все-таки более экономические механизмы такие.

Громкий арест братьев Магомедовых, как тушили протест в Кемерове, крылатый лимузин главы МЧС и опубличенный Песков

Ну и плюс, похоже, что государство тоже само делает так, чтобы бюджетный сектор был более популярен, потому что эти выплаты перед выборами бюджетникам, реализация майских указов, да. Какие-то… Не какие-то деньги, довольно большие суммы людям заплатили. Люди не понимали, почему они получили зарплату в два-три раза больше.

Вот, кстати, интересно, это деньги, которые были заняты у будущего, или ничего не случится? Потому что было много опасений, что сейчас заплатили, а потом будут резать зарплаты, переводить на неполную неделю, вот как традиционно у нас происходит.

Вы знаете, на самом деле по поводу бюджетных выплат ― это такая, может быть, некая загадка сейчас, потому что, во-первых, я хочу сказать, что Росстат у нас задним числом за январь поднял, то есть изначально первая оценка роста зарплат по январю не была такой значительной, как вторая оценка, уже вышедшая в марте. Поэтому сейчас у нас действительно по статистике картина такая, что в январе и феврале были значительные индексации, в том числе в бюджетном секторе.

И хотя, скажем так, по проекту бюджета не было таких ожиданий, потому что я напомню, что у нас в этот год расходы федерального бюджета по плану должны вырасти всего на один процент год к году. Поэтому пока не очень понятно, означает ли это, что все-таки индексации будут сохранены, и значит, будет пересмотр расходной базы. Или, может быть, внутри расходной базы будет больше вес социальных расходов. Но для этого нужны какие-то дополнительные пояснения Минфина. Я думаю, что, скорее всего, наверно, это решение, которое будет приниматься не прямо, а, наверно, летом, в зависимости от цены на нефть, в зависимости от внешней конъюнктуры.

Или же все-таки это действительно тогда какой-то временный сейчас всплеск зарплат, и если все-таки будет принято решение не пересматривать расходные полномочия бюджета, тогда действительно будут какие-то опции включаться перевода, не знаю, на четверть ставки, пятую часть ставки ли.

Но это пока абсолютная неопределенность, и, конечно, нужны разъяснения Минфина. Но краткосрочно для экономики все равно это дает всплеск такого некоторого оптимизма, да, потому что это, естественно, больше возможностей потреблять, чуть-чуть больше возможностей сберегать, хотя норма сбережения у нас не сильно выросла. И, конечно, это создает определенные опасения по поводу инфляционного последствия.

Мы много сегодня говорили про Центробанк, про его взвешенную успешную политику. Как вы оцениваете последние решения о снижении ключевой ставки? И как она отразится? Потому что понятно, с одной стороны, кредиты для бизнеса дешевые, но в то же время после этого решения ряд банков ухудшил условия для привлечения вкладов людей. Теперь не очень понятно, выгодно или не выгодно вкладывать. И для банков это в том числе тоже очень плохо, если люди перестанут нести деньги, да, и открывать вклады.

Ваше мнение по поводу действий Центробанка сейчас?

Центральный Банк сейчас себя чувствует гораздо увереннее, потому что инфляция по итогам прошлого года оказалась 2,5%. Я, кстати, хочу сказать, что такая дискуссия, так сказать, у нас среди экономистов, что это слишком низко, 2,5%, вообще нужно было бы ближе к 4%. Я хочу сказать, что мне кажется, что, безусловно, если бы инфляция была по итогам года 4%, как Центральный Банк ожидал, было бы очень много разговоров о том, что им просто повезло, и уровень доверия к Центральному Банку был бы гораздо ниже, чем сейчас, да, потому что, действительно, то, что инфляция оказалась ниже их ориентира четырехпроцентного, подтверждает, что у Центрального Банка хватает рычагов, чтобы действительно уверенно контролировать.

Но это исключительно заслуга ЦБ и его действий либо что-то еще помогает снизить инфляцию?

Безусловно, прошлый год у нас был очень благоприятным для сельскохозяйственного сектора, у нас рекордный урожай, конечно, там было существенное замедление цен по плодоовощной продукции. Это, безусловно, тоже помогло. Но если бы Центральный Банк начал двигать ставку быстрее вниз, то совершенно не факт, что мы бы на этом уровне в 2,5% инфляции закрепились. И я хочу сказать, что у нас инфляционные ожидания населения по-прежнему больше, чем 8%. Поэтому при таких инфляционных ожиданиях для населения 4% или 2,5% инфляции ― это, что называется, людей пока не убеждает.

Поэтому то, что низкая инфляция, очень хорошо, и Центральный Банк сейчас как раз чувствует себя комфортнее. Они на последнем заседании сказали, что они уже точно в этом году перейдут к так называемой нормализованной денежно-кредитной политике, то есть ставка выйдет в равновесный интервал свой. Это в номинальном выражении от 6% до 7%, номинальная ключевая ставка. Ну и, собственно говоря, уже в этом интервале Центральный Банк будет смотреть, как экономика реагирует на нормализацию денежно-кредитных условий, и дальше уже будет принимать решения, исходя из реакции экономики.

Возвращаясь к вашему вопросу по депозитным ставкам, естественно, когда ключевая ставка движется вниз, то и ставки рынка тоже имеют потенциал снижения. Но при инфляции в 2,5% даже если депозитные ставки немножко снижаются, все равно они все остаются в реальном выражении в положительной плоскости. То есть это значит, что сейчас, когда люди делают вклады, они в реальном выражении зарабатывают на этих деньгах, а если они берут кредиты, то эти кредиты обходятся им очень дорого.

На самом деле у меня нет впечатления, что экономика уже адаптировалась, да, к этим новым переменам, потому что есть ощущение, что действительно очень многие еще в номинальных ставках рассуждают, хотя, конечно, мы видим, что приток депозитов сохраняется, там нет сильного замедления. Это хорошая новость. Но норма сбережений населения, если мы говорим про сбережения, которые направляются в банки, не очень высокая. Она около 4% от доходов населения, а, например, в 2012–2013 годах она была около 5%.

Поэтому можно говорить о том, что население пока еще недостаточно комфортно, недостаточно, может быть, уверено, что реальные ставки сохранятся такими высокими долго, не готовы прямо очень активно наращивать сбережения.

А почему такое недоверие и по поводу инфляции, и по поводу банковских ставок? То есть вы сказали, что ожидания на уровне 8%. Понятно, трудно поверить, что у нас такая низкая инфляция, если мы привыкли к двузначным цифрам, да?

Конечно, конечно.

«Вокруг границ нас обложили военными базами»: Антон Силуанов о военных расходах, налоговой реформе и зарплате в 1,73 млн рублей в месяц

Когда люди поверят? Что должно произойти?

Это вопрос опыта исторического, потому что один год вы живете в условиях низкой инфляции, это может быть случайность. Два ― да, ты уже начинаешь привыкать. Через три-четыре года как-то забывается, что когда-то была высокая инфляция. Поэтому, конечно, экономике нужно время, да, чтобы переключиться на режим низкой инфляции. Тут никаких вопросов нет, собственно, ни в одной стране это не происходит по мановению волшебной палочки за год.

И мне кажется, что в том смысле, что инфляционные ожидания у нас все-таки снижаются, да, они сейчас стабилизировались на этом уровне чуть выше 8%, но, с другой стороны, они снижались до этого. Я думаю, что вот сейчас просто Центральному Банку нужно еще удержаться, не начать снижать ставку очень быстро, да, как раз сохранить такой очень осторожный подход, чтобы доверие еще продолжало укореняться.

У нас есть вопрос от Ивана с сайта: «Если не банковские вклады, то что?». Он спрашивает: «Что важно учитывать при размещении средств на финансовом рынке и какие инструменты и рынки стоит рассматривать для вложений на 2018 год и на горизонт 5+ лет?».

На рынках, как всегда, риск ― доходность. С одной стороны, мы почему говорим про ставку, ключевую ставку? Это в некотором смысле безрисковая ставка, да. Если мы говорим о депозитах в крупных банках, то это в значительной степени тоже безрисковое, особенно когда сейчас система страхования работает, да, это безрисковое вложение.

Но, конечно, когда мы рассуждаем о доходностях на фондовом рынке или в какие-то облигации корпоративных частных заемщиков, там уже возникает понятие премии за риск. Поэтому здесь уже нужно смотреть на отдельные какие-то корпоративные истории, на отдельные инструменты. Очень трудно так вообще говорить.

Рынки сейчас глобальные себя чувствуют неплохо, сейчас небольшая коррекция в последние недели в США, там даже в последние месяцы, может быть, происходит. Но в целом есть впечатление, что на рынках еще достаточно ликвидности, да, еще инвесторы достаточно активные, фонды глобально не выходят из рынков. Поэтому мне кажется, что этот год, как на сейчас, выглядит вполне, может быть, неплохим для глобальных финансовых рынков.

У России ― мы обсуждали это вначале ― немножко отдельная история. У нас не такие ликвидные рынки, но у нас хорошие доходности по облигациям, да, из-за того, что ключевая ставка, мы как раз сказали, достаточно высокая по-прежнему. Это значит, что по российским облигациям в реальном выражении можно зарабатывать. Собственно говоря, это те инструменты, которые достаточно безрисковый доход дают.

По поводу облигаций ― тут надо, конечно же, сразу переходить к возможному запрету на торговлю государственными российскими долговыми бумагами в Великобритании, чего, по крайней мере, хочет Великобритания. Было такое заявление, да.

Насколько вообще реально то, что Тереза Мэй все-таки сможет привлечь на свою сторону другие европейские страны и вообще примет такое решение? И как это отразится и на них, и на нас? Вообще насколько сейчас для российской экономики еще страшны санкции, потому что сколько их уже было, адаптировались ли мы к ним?

Смотрите, конечно, дополнительные санкции ― это всегда не очень хорошая новость, тут ничего не скажешь. Но что следует понимать, так это то, что российская экономика, в отличие от многих других, ― экономика очень не закредитованная. То есть у нас очень низкий уровень государственного долга по-прежнему, и, кстати говоря, уровень валютного долга тоже низкий. То есть даже тот государственный долг, который у нас, так сказать, эмитирован, он в значительной своей части, наверно, процентов 70 ― это рублевые облигации, размещенные здесь, внутри, это ОФЗ.

И, конечно, у нас сейчас есть у банков избыточная ликвидность, там порядка двух триллионов рублей. Поэтому, в принципе, что называется, если какие-то иностранные инвесторы захотят выходить из облигаций, то есть внутренний спрос, который может восполнить. Это что касается закредитованности государства как суверенного эмитента.

Частный сектор тоже не очень сильно закредитован. Я хочу сказать, что, собственно, с 2014 года и российские компании, особенно банки, очень активно сокращали свой внешний долг. Поэтому в некотором смысле, может быть, потому что санкции уже стали вводиться с 2014 года, был этот вопрос, будет ли доступ к внешним рынкам или нет, это в какой-то степени помогло экономике подготовиться к нынешним дискуссиям по поводу каких-то новых ограничений. То есть сейчас внешний долг уже не играет такой значительной роли, уже, что называется, обсуждения каких-то новых ограничений не застанут кого-то абсолютно врасплох.

Это неплохая новость, но, с другой стороны, если у нас нет большого кредитного плеча, то, конечно, и расти труднее, потому что мы можем расти только в рамках своих финансовых ресурсов. Здесь вот как всегда, знаете, риск ― доходность, да, здесь всегда есть плюсы и минусы. Не бывает однозначно, что какая-то ситуация хорошая.

В целом экономика справляется действительно неплохо, после 2014 года у нас было достаточно ограниченное, сжатое падение ВВП, всего в пределах 3% за 2015–2016 год. Я сказала, было погашение, 120 миллиардов долларов ― это чистые платежи с 2014 года по внешнему долгу, то есть сколько и компании, и банки заплатили в чистом виде. Поэтому мы сокращаем кредитное плечо и, так сказать, в менее уязвимый режим уходим как экономика.

Ну а все-таки санкции? Может быть такое принято решение? Или это не выгодно, в общем, никому?

Вы знаете, вот пока мое личное мнение, да, мне кажется, что пока это скорее дискуссия. Но я хочу сказать, что, конечно, когда маховик санкций начинает раскручиваться, то, так сказать, очень трудно прогнозировать, многие решения принимаются не исходя из экономических соображений.

С другой стороны, опять-таки, еще следует вернуться к теме того, что все-таки российские финансовые рынки в масштабе мировой экономики очень небольшие. Поэтому здесь тоже не нужно преувеличивать, может быть, значимость наших финансовых рынков в глазах иностранных инвесторов. Конечно, какие-то фонды, может быть, если будут ограничены в возможности инвестировать в Россию, это будет для них очень обидно, потому что Россия дает хорошую доходность. Но в мире очень много разных рынков, да, есть латиноамериканские рынки, есть возможность инвестировать в Турцию, в ЮАР. Поэтому на самом деле наш рынок легко могут заменить другие страны.

Как для нас ― мы подготовлены к каким-то негативным новостям, так и для мирового инвестиционного сообщества ― они легко найдут другие ниши. Но тем не менее еще раз хочу сказать, что, конечно, вопрос о санкциях прежде всего движется политическими какими-то соображениями, договоренностями, диалогами. Поэтому очень сложно как экономисту, да, прогнозировать, какое там будет следующее развитие событий.

Из вице-премьеров — в гольф-короли. Как Виктор Христенко скупил в России элитные поля и яхт-клуб

Давайте мы сейчас посмотрим наш видеовопрос.

― Меня волнует по экономике один только вопрос. Почему у нас такое происходит с валютой? Когда нефть у нас находится в районе 60–70 долларов за баррель, у нас евро и доллар все равно продолжают как-то непонятно себя вести. И непонятно, при прочих равных условиях они почему-то постоянно тоже растут.

Действительно, я говорила, мы перешли в новый режим таргетирования инфляции, мы перешли в плавающий курс, и в плавающем курсе нефть не является единственным фактором, который, так сказать, управляет валютой. Совершенно понятно, что сейчас, помимо нефти, у нас, конечно, есть вот этот геополитический контекст, который, конечно, провоцирует определенный отток капитала.

Но помимо этого, что еще очень важно в новом контексте экономической политики, Минфин сейчас у нас держит внимание на стабильности бюджета и очень активно наращивает запасы бюджета, Резервный фонд пополняет, который, собственно, теперь у нас объединенный, да, резервный фонд.

Поэтому те доходы от растущих цен на нефть, которые раньше экономика получала и использовала для потребления, сейчас Минфин направляет эти средства опять на покупку валюты. Поэтому на самом деле мы можем действительно видеть, что цена на нефть растет, 70 долларов за баррель, но эффект на валюту очень минимальный, потому что значительная часть этих дополнительных нефтяных доходов, что называется, не приходит, не остается в виде избытка валюты на рынке, да. Минфин, так сказать, фактически не пускает эту валюту на рынок. Можно сказать так.

И это, собственно говоря, позитивный эффект от бюджетного правила. Бюджетное правило как раз призвано разорвать вот эту связку между ценой на нефть и валютным курсом, чтобы не создавалась такая спекулятивная волна, то есть чтобы не было ситуаций, когда в высокой нефти все заходят в рубль, а потом все одновременно выходят, да.

То есть при прочих равных и при нынешней ситуации не стоит ожидать каких-то скачков, неожиданностей?

Да, но вообще хочу сказать, тот вопрос был непосредственно про цену на нефть, да. Конечно, я не сторонница того, что у нас все движения валютного курса объясняются только ценой на нефть. Конечно, движения валютного курса объясняются состоянием экономики, и можно по прошлым годам видеть, что когда инфляция была высокая, это создавало предпосылки для девальвации.

Сейчас мы находимся в условиях, когда инфляция почти около нуля, с нашей точки зрения долгосрочной: двузначная инфляция, гиперинфляция в девяностые. Очень низкая инфляция. Низкая инфляция означает, что курс будет достаточно стабильным, потому что нет необходимости, чтобы валюта двигалась ниже, поддерживая конкурентоспособность экономики.

Поэтому низкая инфляция ― это, вообще говоря, главный залог стабильности валютного курса. И мы видим, что курс как раз заперт в таком горизонте 55–60 рублей к доллару и, в общем, там колеблется.

По поводу бюджета, да, сейчас много просто говорят о том, на что нужны деньги. В частности, «Ведомости» пишут, что новому правительству придется увеличить расходы на образование, потому что они сейчас составляют 3,6% ВВП, а эксперты говорят, что нужно минимум 4% для того, чтобы вообще в принципе было какое-то минимальное развитие и школ, и детских садов.

Есть ли у нас эти деньги? Откуда их можно взять? То есть насколько вообще правительство может пойти на такую меру?

Когда есть необходимость финансировать какие-то дополнительные расходы, есть разные варианты, да. Можно повышать налоги, можно сокращать другие расходы, можно тратить резервы государственные, можно пытаться, так сказать, заимствовать на рынке.

Поэтому, в принципе, вариантов действий достаточно много. Я думаю, что исходя из той дискуссии по бюджету, которую мы видим, на мой взгляд, это не связано исключительно с ситуацией в образовании или в каком-то другом сегменте. Бюджетные дискуссии сейчас все связаны с тем, что у нас бюджет по-прежнему сбалансирован при цене на нефть где-то чуть выше, чем 60 долларов за баррель, 63, может быть, 65 долларов за баррель. То есть это цена на нефть, которая балансирует бюджет, это тот уровень нефти, при котором у нас нет дефицита и нет профицита.

В принципе, как мы смотрим сейчас по текущей нефти, 70 ― вроде бы это значит, что по текущей ситуации бюджет у нас справляется. Но, конечно, если цена на нефть уйдет опять на 40 или 50, это означает, что у нас будет такой вот структурный дефицит. И, конечно, у правительства есть необходимость из-за этого поднять налоговые сборы. Да, это можно делать путем собираемости налогов, это уже происходит и происходило в прошлый год, а можно повышать ставки налогов.

Поэтому, безусловно, именно в этом контексте у нас идет такая дискуссия о возможном повышении налогообложения. Но это совершенно не отменяет того, что есть возможности изменить структуру расходных полномочий, то есть, может быть, где-то сократить и на какое-то время направить деньги на здравоохранение. И, может быть, на какое-то время согласиться с избыточным, с дополнительным дефицитом, тогда придется тратить средства Резервного фонда более активно.

Конечно, в этом смысле повышение налоговой нагрузки ― для бюджета, для правительства более предпочтительная мера, потому что это позволяет, не трогая баланс бюджета, просто привлечь дополнительные доходы на дополнительные расходы.

Это было первое, о чем было заявлено сразу же после выборов.

Да.

О том, что обсуждается повышение налогов. И вот сегодня пришла новость о том, что Минфин предлагает изменить ставки НДС на внутренних авиаперевозках, с сегодняшнего дня, например, повысился налог на букмекерские конторы и тотализаторы.

Это такая наша новая экономическая реальность, когда будут повышаться какие-то, не знаю, налоги на что-то, может быть, мелкие, может быть, не такие крупные, но для того, чтобы собрать там, где можно, где еще недособирали? Либо мы можем ожидать, что будут какие-то серьезные изменения налоговые, в частности, обсуждаемое повышение НДФЛ?

Это, в принципе, конечно, выбор правительства, как оно пойдет. Но я хочу сказать, что в целом мне повышение налоговой нагрузки представляется достаточно неизбежным, в значительной степени потому что, как я сказала, когда бюджет сбалансирован при 63 долларах за баррель, при 65, нет возможности заимствовать на внешних рынках и, по большому счету, нет желания, да, и вообще, так сказать, такой настрой скорее сокращать размер потенциального дефицита бюджета, то, конечно, в такой ситуации повышение налогообложения выглядит неизбежным.

Другой вопрос, можно ли сейчас себе позволить очень значительное повышение. Конечно, когда экономический рост небольшой, то это очень сильно затрудняет задачи повышения налоговой нагрузки, то есть это может ударить, да, по росту. Но надо сказать, что правительство здесь подготовилось, потому что мы видим, что в последние два года очень много усилий по повышению собираемости налогов. И это, в принципе, очень правильная мера, то есть правительство максимально старается обеспечить эффективность новых налоговых мер, собственно говоря, и текущую собираемость тоже.

Поэтому это значит, что правительство, конечно, будет стараться повышать налоги не очень радикально. Оно по возможности будет стараться собирать налоги там, где они сейчас недособираются. Безусловно, резерв есть, может быть, полтриллиона рублей, мы говорим про такую сумму, может быть, чуть побольше. Поэтому я скорее думаю, что мы осторожные шаги увидим в смысле повышения налогообложения, но они будут.

Но вот, например, те же самые авиаперевозки ― это какой-то выход, это способ наполнить бюджет или нет?

Понимаете, здесь, мне кажется, проблема диагностики сейчас в том, что очень много таких незначительных шагов. Мы эту меру рассматриваем по перевозкам, но вроде бы она сама не очень значительная. Рассматриваем, обсуждаем пенсионную реформу, но вроде бы одна только пенсионная реформа сама тоже не очень большой эффект дает для бюджета. А по сумме все равно набирается такая более материальная поддержка бюджету.

Поэтому я думаю, что скорее правительство будет предпочитать такой, может быть, подход мелких шагов, да, то есть в разных сегментах, где есть возможности где-то повысить собираемость, где-то повысить налоговые ставки. И, наверно, это не за один год будет делаться.

Ввести неналоговые платежи дополнительные.

Да. Вот обсуждался же налог с продаж еще дополнительно. То есть, по большому счету, все равно это все об одном и том же, да, чтобы повысить доходы бюджета, но разными, может быть, не совсем ощутимыми мерами, чтобы не нарушить, не ухудшить настроение. Хотя понятно, что в бизнесе компании очень четко видят, да, особенно в частном, когда они платят больше.

Вот вы сказали, что, скорее всего, повышение налогов все-таки неизбежно. Для компаний, для бизнеса либо для людей? Где больше ресурсов?

Если рассуждать с точки зрения структуры бюджета, то очевидно, что ресурсов больше можно взять в секторе домохозяйств. У нас все-таки очень низкая тринадцатипроцентная ставка подоходного налога. Это не значит, что повышение НДФЛ неизбежно, потому что можно, например, повысить НДС или ввести налог с продаж. Это налоги, за которые платят потребители, просто их, что называется, перечисляют компании, да, в бюджет. Но по факту деньги берутся от потребителей, это косвенные налоги.

Поэтому я не исключаю, что, собственно говоря, может быть, финальное решение в пользу повышения как раз косвенных налогов будет принято. Но это уже вопрос, действительно насколько правительство захочет, чтобы повышение налогообложения было таким вот прозрачным, да, открытым для населения, и тогда это скорее путь, наверно, повышения НДФЛ. Или предпочтительнее будет повысить налоговую нагрузку, чтобы обеспечить максимальную собираемость. Повышение ставки НДС как раз будет обеспечивать максимальную собираемость. Повышение ставки НДФЛ ― не факт, что там будет очень высокая собираемость, особенно если прогрессивную шкалу обсуждать.

Поэтому здесь разные есть опции, опять-таки, у каждой из которых есть свой плюс и свой минус.

Ну и плюс наверняка повышение НДФЛ все-таки вызовет недовольство. Или это последнее, что в принципе волнует правительство, вызовет что-то недовольство у людей или нет?

Понимаете, это зависит от уровня. Наверно, если с 13% поднять на 14%, то это будет не очень осязаемо. А если с 13% поднять сразу на какую-то значительную величину, то, конечно, будет как-то не очень комфортно и с точки зрения экономики, и с точки зрения роста, и на потреблении это может сказаться.

Но с другой стороны, просто чтобы понимать общую картину, я считаю, что, конечно, уйти от повышения налогов крайне, крайне сложно. То есть альтернативой было бы, собственно говоря, ускорение экономического роста. Но мы об этом говорили в начале: поскольку у нас есть структурные ограничения и мы не можем сейчас быстро выйти, может быть, нам повезет на какой-то год, но устойчиво выйти на этот уровень 4–5% роста вот сейчас, если мы никаких действий не предпримем, ― я имею в виду, не будем как-то менять демографическую ситуацию, ситуацию на рынке труда, не будем ускорять инвестиционный рост структурными методами, ― не удастся, да.

Скорее всего, мы будем заперты в этом интервале роста 1–2%, может быть, чуть выше, чем 2% при очень хорошем сценарии. И тогда, конечно, нужно как-то где-то брать доходы бюджета.