Дмитрий Динзе: у нас бывает, что суд отправит здорового человека в психушку, а там его годами не лечат, потому что не от чего

Дзядко: Скажите, насколько это решение суда, направление Михаила Косенко на принудительное лечение в психиатрический стационар в современной России прецедентно, или же подобные случаи встречаются часто, но здесь имеются какие-то особые детали?

Динзе: Давайте сразу определяться, что это не приговор, это постановление суда о применении принудительных мер. Его никто не наказывает, приговор постанавливается от имени РФ, когда выносится какое-то наказание, непосредственно злодеяние. В отношении него не может быть вынесен приговор, он не может быть осужден, не может быть наказан. Для него применяются принудительные меры медицинского характера. Как посчитали, что его состояние здоровья психического, он является больным человеком, поэтому его направляют на принудительное лечение.

Дзядко: Признано, что он совершал те действия, в которых его обвиняли, однако виновным он не признается, он освобождается от уголовной ответственности.

Динзе: Да, в связи с тем, что у него имеется заболевание психического характера, он направляется на принудительное лечение с учетом того, что он совершил, с учетом того деяния, которое было ему инкриминировано, с учетом той психиатрической экспертизы, которая проводилась в отношении него. В экспертизе было установлено, что он не может нести уголовную ответственность в связи с имеющимся психическим расстройством.

Дзядко: Если обратиться к вашей адвокатской практике, насколько я понимаю, вы много занимались делами, в которых фигурировала возможность направления подсудимого на принудительное лечение.

Динзе: Практика следующая: в ходе предварительного следствия либо в суде проводится сначала амбулаторная психолого-психиатрическая экспертиза, либо просто психиатрическая экспертиза. Потом, если есть показания для проведения стационара, как правило, стационарная экспертиза определяет, насколько лицо вменяемо или нет, отвечало оно за свои действия в совершении того или иного преступления, проводится стационарная экспертиза. Соответственно, они делают вывод, является ли лицо вменяемое на момент совершения преступления, до совершения и после. Если они на все три вопроса дают ответ, что нет, лицо направляется на принудительное лечение. Принудительное лечение и стационар, это может быть либо амбулаторное лечение, определяет психолого-психиатрическая экспертиза. Эксперты определяют, какое лечение должен получить лицо.

Дзядко: Какие детали в этом разбирательстве вас удивляют, обращают ваше внимание на себя больше всего? В частности, в том, что касается экспертизы, проведенной Институтом Сербского.

Динзе: Дело в том, что с Институтом Сербского я достаточно давно сталкивался. По моему мнению, и по тому, что у меня было в практике, в Сербского не всегда делают нормальные экспертизы.

Дзядко: А в чем их ненормальность?

Динзе:  Я вам приведу определенный пример. У меня было две экспертизы в Сербского в отношении двух лиц, которые якобы находились в состоянии невменяемости. В первом варианте Сербского из моего клиента сделал дурака, хотя он никогда не наблюдался, никогда не стоял ни на каких учетах. Он уехал на принудительное лечение, на интенсивное принудительное лечение. Там он находился в течение пяти лет, не получая никакого лечения, потому что наши эксперты, которые находятся в этой больнице, установили, что нет необходимости проводить лечение, потому что он психически не больной человек. Но ему надо было наблюдаться в течение пяти лет, чтобы суд его не отпускал, потому что после первых двух лет уже встал вопрос, может быть, ему выйти, но суд не отпускал даже вразрез того заключения, что он не является психически больным, лекарства ему не нужны, лечить его не от чего. Суд с этим мнением не согласился: еще подержите, еще понаблюдайте. Они еще понаблюдали три года, и в итоге его выпустили, потому что накопилась уже пачка исследований, которые говорили, что человек не психически больной. Это вот один вопиющий случай был в практике.

Второй вопиющий случай, когда безобразным образом Сербского провело экспертизу в отношении еще одного моего подзащитного. И мы доказали, что он не является психически больным. Там был вопрос: был ли он в состоянии невменяемости на момент совершения преступления либо до, либо после. Так вот они ему поставили, что на момент был невменяемый и после тоже невменяемый. Наша санкт-петербургская экспертиза сказала: секундочку, уважаемые ребята Сербского, в момент он невменяемый, а после он – вменяемый. То есть, он не несет уголовную ответственность, потому что он находился под определенными препаратами наркотическими и не отдавал себе отчет своим действиям. Там есть определенные моменты, я просто сейчас не буду их раскрывать. Но в одном случае и во втором случае следователь ездил в Сербского, я это точно знаю, и там договаривался о каком-то результате либо контролировал результат, потому что наши четко дали заключение. В том случае, когда из мужчины сделали дурака, там было установлено, и врачи проговорились, что им звонили из суда и тоже как-то состыковывали определенные моменты. Мы с этими двумя вариантами работали, мы ничего не получили, кроме тех заключений и нормальных решений последующих.

Я не знаю, что было в данном случае по Сербского, но все их исследования уже давно не авторитеты для многих экспертиз, в том числе для санкт-петербургской. Они иногда дают такие заключения, что даже я, адвокат, нахожу кучу ошибок как в постановке диагноза по фактическим материалам, так и в исследовательской части. Я теперь по такому случаю привлекаю  независимых специалистов для того, чтобы был контроль над тем, что они пишут и над заключениями, которые они дают, потому что веры у меня лично к ним никакой.

Дзядко: Правильно ли я понимаю, что в значительном числе случаев суд, российские судьи не обращают никакого внимания на выводы независимых экспертов и прислушиваются только к тем данным, которые Институт Сербского им предоставляет?

Динзе: Если судья имеет какую-то незаинтересованность в неустановлении фактических обстоятельств по делу, то получается такая ситуация, что суд и не будет разбираться. В моих двух случаях мы суды заставляли обратить внимание, мы привлекали специалистов даже с больницы, где лечат людей, и указывали на определенные факты. У суда не было выбора, кроме как прислушаться, но там люди были не заинтересованы. А по первой инстанции в одном случае у меня были заинтересованные, во втором случае следователь был заинтересован, но судья не была заинтересована в отношении человека, который был в наркотическом опьянении. Там эти заключения были приняты во внимание, на основании заключений были назначены дополнительные или повторные экспертизы, и мы добились результатов.

Если судья в данном случае по Косенко не обратила внимания, и у нее были все основания, и защита предоставила факты и данные. Если суд не обратил на это внимание, то это правовой беспредел. Другими словами назвать это не могу, потому что суд должен выслушать специалиста, и если есть два мнения, которые разнятся и друг другу противоречат, суд должен со стороной защиты обсудить, куда они назначат, например, третью экспертизу, например, Санкт-Петербург. Кстати, в Санкт-Петербурге мы сделали очень хорошую экспертизу, у нас классные специалисты реально.

Дзядко: А что вам известно о тех учреждениях, куда направляют на принудительное лечение?

Динзе: Я за всю Россию отвечать не буду, я знаю, что в Казани общего типа, спецтипа, там полный беспредел какой-то творится по психиатрии по больницам. Что касаемо Санкт-Петербурга, я вам отвечу так – у нас вполне достойные, нормальные больницы, их три штуки. Это интенсив на Арсенальной улице, на Площади Александра Невского и такое полузакрытое заведение на Фонтанке есть. Там работают вполне нормальные специалисты, вполне нормальные врачи. Я со многими врачами общался, приходил и контролировал состояние моих клиентов, разговаривал с психиатрами, они все идут всегда на контакт.

Я видел условия содержания в этих больницах, обычные больницы. У них, например, на интенсиве некоторые психически больные люди самостоятельно принимают решения еще остаться полечиться, некоторым некуда пойти, и врачи их оставляют. Некоторые наоборот хотят выйти, показывают факты, показывают медицину, они все открыто говорят: пожалуйста, мы вам любые документы предоставим, хотите – своего специалиста приводите, хотите – давайте поговорим об этом с родственниками.

Я, например, с родственниками ходил, при мне разговоры эти были. У нас для адвокатов более-менее все открыто, правда, амбулаторное отделение в Санкт-Петербурге оставляет желать лучшего. Там врачи какие-то неадекватные, но они и не привыкли работать с адвокатами. Амбулаторное лечение – это когда моим клиентам давали чрезмерные дозы лекарств, от которых тошнило. Я просил освидетельствование сделать, другую схему лечения назначить. Есть определенные нюансы, с которыми можно работать, но всегда идут навстречу, я вам могу сказать. Это по Санкт-Петербургу.

Дзядко: А насколько в Санкт-Петербурге у родственников, адвокатов есть возможность контроля условий содержания и возможность посещения, частых посещений? И сразу второй вопрос: после того, как вступает в законную силу постановление суда, насколько человек имеет возможность оспаривать то, что с ним происходит, или он лишается дееспособности? Как эта процедура действует?

Динзе: Как только постановление вступит в законную силу и еще до вступления, например, в Санкт-Петербурге таких лиц уже переводят в стационары, то есть они не содержатся больше в СИЗО. А если есть показания, что он реально психически больной, например, он содержится в спецотделении, может, в СИЗО, если нет такого спецотделения, в «Крестах» есть такое отделение, то его переводят уже в больницу, и он уже с больницы на суды ездит. Я удивился, что Косенко в СИЗО все это время был. Я даже не знаю, есть ли такое отделение у них. Его должны были в больницу перевести, потому что у него экспертиза была, они уже нарушали его права, потому что он больной человек. Они не должны были его держать со здоровыми, это представляло угрозу его жизни, по большому счету.

Дзядко: Если вернуться к возможностям общения с адвокатами, с родственниками на лечении. Есть такая возможность?

Динзе: Адвокат в любое время – пожалуйста. Мне даже выводили моих подзащитных под Галом, Перидолом, под сильнодействующими седативными препаратами, то есть они мне показывали, говорили, почему они к нему применили то или иное лекарство. Они это все объясняют, и я могу это реально проверить в Санкт-Петербурге. Что касается посещения родственников, есть определенные часы приема. И мне, кстати, в отличие от Толоконниковой, которую я ездил посещать, мне всегда давали возможность в любое время в течение рабочего дня посетить моего подзащитного, будь он в любом состоянии, кроме тех состояний, когда он буйный, например, привязан в изоляторе к носилкам. Бывают такие ситуации. Но это редко бывает, у меня за всю практику работы с психически больными было такое один раз. Они мне все объяснили, сказали приходить на следующий день. Всегда на месте лечащий врач, с которым я и контактирую, меня там уже все знают. Никаких препятствий мне никогда не чинили.

Между интенсивом, общим и спецом есть определенная специфика, на интенсиве там сотрудники ФСИН охраняют, на проходной стоят, охраняют больницу. Они без оружия, у них есть палки резиновые, есть дежурка, но они даже на территорию больницы не входят, они чисто по периметру стоят. Что касается спецтипа или общего, там ЧОП охраняет, с которым больница заключает соглашение, и там, в основном, медсестры только общаются с больными. Никаких мужиков здорового вида, которые бы отвешивали по голове или били больных, такого нет.