Александр Полесицкий: закон о защите детей сырой, решения принимаем на ходу

Полесицкий: С точки зрения этого закона одинаково не полезным для детской психики будет призыв к насилию и призыв к любви.

Лобков: До вас какие-то официальные письма доходили из Роскомнадзора?

Полесицкий: Позиция Роскомнадзора с самого начала была достаточно мудрая, потому что работают там люди достаточно профессиональные, и подводные камни этого закона, который был принят давно и прошёл достаточно незаметно, они увидели и первыми нам просигнализировали: «Ребят, смотрите, вы не обратили на это, что был принят такой закон, если вы не сделаете кое-чего, то с первого сентября мы будем вынуждены в соответствии с положением о нас принимать к вам определённые меры». Это они даже первые забили тревогу.

Лобков: А меры – это два предупреждения и лишение лицензии?

Полесицкий: Это всё необязательно. Можно и не предупреждать, а можно и предупреждать и не лишать, но, тем не менее, рычаг такой есть, чтобы пресечь то, что законом не положено.  Возвращаясь к вопросу о письмах, они забили тревогу, и дальше стали собираться совещания, дальше мы обсуждали в рамках национальной ассоциации телерадиовещателей, академии радио, были совещания и в Роскомнадзоре. Там пытались вырабатывать, хоть на первое время, некую схему, которая позволит остаться в рамках этого закона.

Лобков: В чём эта схема заключается?

Полесицкий: Относительно радио мы договорились о том, что исходя из смысла этого закона, мы будем определённое число раз в сутки говорить о том, на какую аудиторию рассчитана наша программа. В принципе, есть понимание большинства станций, с учётом того, что на них иногда говорят и о любви, о сигаретах, иногда говорят о действиях насильственного характера, ни в коем случае не призывая к их совершению. Если мы будем считать, что весь наш канал предназначен для людей старше 12 лет, это будет более-менее охватывать  то, что можно там услышать. Поэтому основные станции, начиная с первого числа, в эфире определённое количество раз в день говорят: «Программа для детей старше 12 лет». Примерно вот такую формулировку.

Лобков: То есть, если в машине, которая едет на дачу и там есть ребёнок, звучит возрастное предупреждение, папа выключает приёмник или переключает волну?

Полесицкий: Во всяком случае, он предупреждён и дальше он волен оставлять ребёнка там, или волен сказать ему, чтоб тот закрыл уши.  Мы можем решить, что некоторые средства массовой информации детям в принципе не предназначены, так как хорошему они не научат. Это, что касается продукции в целом.

Лобков: А как вы маркируете?

Полесицкий: Просто - радиопрограмма «Европа плюс» для детей старше 12 лет. Мы сейчас договорились с Ромкомнадзором, что 4 раза в сутки мы даём такое сообщение, и этого вполне достаточно, чтобы предупредить, что кому менее 12 лет и он слушает радио, родители берут на себя все последствия.

Лобков  Допустим, есть песня Земфиры со словами «хочешь, я убью соседей, что мешают спать»  или песня «Я убью тебя, лодочник» - что здесь делать?

Полесицкий: Итак, мы договорились, что весь наш эфир для детей старше 12 лет пригоден. Как вы правильно заметили, там могут оказаться куски пригодныдля детей 16 лет или вообще недопустимы  для детей. Тут уже нужно распространять ограничения более жёсткие, и тогда вступает в силу история с маркировкой песен. Что касается «Я убью тебя, лодочник», там содержится призыв к насильственным действиям и никакого шуточного характера песни не вытекает, она может находиться в эфире, если я не ошибаюсь, с 23.00 до 04.00 часов. Вот тогда её можно пускать в эфир без всякой маркировки, потому что идёт в тот промежуток времени, когда можно.  Если речь идёт о вещах, таких как призыв к супружеской измене или благожелательное к ней отношение, то совершенно очевидно, что её нельзя слушать до 16 лет. Вот когда мы хотим поставить в эфир песню Укупника, то перед ней нужно дать некое предупреждение, что эта песня до 16 лет. Туда же, очевидно, отправится и Ваенга, которая стоит и курит в ожидании чего-то, там нет явно негативного отношения к курению и, соответственно по уму, нужно об этом предупреждать. Упражняться можно, сколько угодно. Я логику понимаю: если весь эфир до 12, а какие-то вещи гораздо страшнее для детской психики, нужно отдельно указать. Чем и будут заниматься станции сами, может быть, будет экспертная комиссия.

Лобков: Я помню, песню была про маленькую лошадку и в ней запикали название одного наркотического препарата, запикали ещё до появления нового закона. Так для чего нужны были эти законы, если и так редакторы радиостанций понимали, что везёт маленькая лошадка?

Полесицкий: Дело в том, что закон должен стараться оперировать, я всё-таки юрист по первой профессии и помню, что чем там меньше оценочных категорий, и чем там более точных объяснений, тем легче его применять. Мы решили, что детей нужно защищать законодательно, то давайте мы внутреннее убеждение редактора отправим ему внутрь,  а решать будем какими-то понятными и более чётко объективными наружу выраженными способами.

Лобков: Этот закон помогает в работе?

Полесицкий: Мы много лет работаем в медиа. Я начинал ещё при советской власти, при разных видах законодательства, как говорила реклама «Коммерсанта», мы крепчаем. В том смысле, мы можем работать при любых законах, чем  сильнее ограничения, тем и интересней работать. Наша цель ведь не стоит в развращении несовершеннолетних. Решили так, значит, мы найдём варианты, чтобы вести это в законодательные рамки. Если отрасль сама сорганизуется и будут какие-то решения для неё, нам будет только легче.

Лобков: Как отрасль организуется?

Полесицкий: Вероятней всего, будет некая комиссия, например, при Национальной ассоциации телерадиовещателей, вполне уважаемая организация, Эдуард Михайлович Сагалаев всеми признанный авторитет и совершенно разумный человек. Если при нём будет экспертная комиссия, которая будет присваивать ярлык до 12 лет или до 16 или нельзя никогда. Мы с удовольствием примем это к сведению и будем этим руководствоваться в эфире.  И постараемся как можно меньше решать сами.

Лобков: А песни на английском языке будут маркироваться?

Полесицкий: Вы думаете, что наше население хорошо знает английский? Пока мы с песнями на иностранных языках ничего не делаем, хорошо, если песня на английском. А если на арабском? У нас есть песни и на турецком языке. Нет решения пока по поводу языка, давайте всё-таки исходить из того, что у нас не Финляндия, где фильм на английском языке показывается без субтитров и все его прекрасно понимают. У нас если не перевести, никто не поймёт. Моя позиция, что английский язык мы трогать не будем, но за исключением одного известного слова на букву «ф», я не буду его в эфире произносить. К слову, приезжал к нам наш партнёр из Объединённых Арабских Эмиратов, он как раз и просил, когда у нас будут песни с употреблением слова на английском языке, чтоб мы его предупреждали и он у себя запикал его, так как его в Эмиратах лицензии лишат.  Так что мы принимаем прогрессивное законодательство. С другой стороны благие идеи понятны совершенно, и есть такие вещи, от которых нужно избавлять детские уши и полный  беспредел твориться тут не должен.

Лобков: А как же Жени Шаден - одна из самых знаменитых ведущих, которая рассказывала обо всём, о чём даже не все сексологи знали. Такого больше не будет на радио?

Полесицкий: Есть такая история, что во всём мире, радио, чем ближе к вечеру, тем больше, держится на обсуждении человеческих аспектов взаимоотношений. Законодателю важно защитить детей, а не судьбу радио как медиа и телевидение как медиа. Как будет существовать у нас радио при том, что список запретных тем всё шире и шире, и тут уже речь идёт не о самоцензуре, где речь идёт о политике, а здесь идёт о конкретном запрете.  Можно ли не обсуждать на радио то, что волнует людей достаточно сильно, ведь всё, что ниже пояса вызывает достаточно возбуждения. На мой взгляд, радио будет ущербным немого без этого, потому что оно должно быть нормальным собеседником, а не только транслятором песен.  Как из этого искать выход? Сегодня законодательного выхода нет. Определённого рода информация была запрещена всегда. Я не могу обсуждать сексуальную тему в её достаточном откровенном характере, по этому закону ни с 00.00, вообще никогда. Я надеюсь, что применительная практика первых месяцев покажет, что в этом законе разумно, что чрезмерно, и как можно его отредактировать с тем, чтобы, оставив благую идею защиты детей от вредной информации, тем не менее, дать возможность остальной части населения слышать то, что она хочет слышать. 

Лобков: Были когда-нибудь случаи, когда вы из соображения именно внутренней редактуры вы без всякого закона что-то убирали из вашего эфира, хотя вам лично с художественной точки зрения казалось привлекательным и интересным, но  вынуждены  были убирать?

Полесицкий: Я приведу два разных примера. Один пример с телевизионного периода, когда я занимался планированием кинопоказом на Пятом канале. Это была где-то вторая половина 90-ых годов, и я горжусь тем, что был инициатором, горжусь громко связано, это было интересно. Впервые, тогда на эфирном канале был показан фильм Тинто Брасса. Просто никто не отрицает, что Тинто Брасс - это скорее искусство, чем нехорошее слово на букву «п». Но знаете, какие были на это отзывы? Естественно, были отклики от некоторых бабушек, которые говорили: «Что такое? Почему вы это показываете? Мой же внук это видит!». «Так уведите его от телевизора», - отвечали им, а они говорили, что сами же хотят посмотреть, а телевизор один в доме. А обратный эпизод был тогда, когда у меня начинал работать Роман Трахтенберг, тогда приходилось принимать достаточномного мер, чтобы не из его уст и не из уст тех, кто звонил в эфир, не изрыгались нехорошие слова. И это была реальная проблема. Потому что действительно, едете вы с ребёнком в машине и тут вот то, что для кого-то совершенно нормально для ситуации в мужской компании или мужского клуба, тут вдруг все начинают свободно слышать.

Лобков: Считаете ли вы, что это закон сырой и что ещё долго придётся принимать какие-то согласованные решения медиа индустрии? Или в нынешнем виде, с теми комментариями, которые есть он уже готов к употреблению?

Полесицкий: Он не до конца готов к употреблению, его нужно, ну не знаю, дожарить или доварить, но я думаю, что при разумном поведении всех участников процесса за несколько месяцев удастся. В любом случае, так, как раньше уже не будет, это совершенно понятно, маркировать мы будем, и ограничивать мы будем, но самые очевидные несуразности, очень надеюсь, что они уйдут.