Аффтар уже не жжот: настало время «няшечек» и «мимими»

07/06/2013 - 16:25 (по МСК) Лика Кремер
Сегодня в гостях у Лики Кремер профессор, директор Института лингвистики РГГУ Максим Кронгауз.
Кремер: Сегодня в московском ЦДХ начинает работу Международный открытый книжный фестиваль. В рамках фестиваля завтра в 17.30 пройдёт круглый стол об изменении русского языка в интернете. Вы – один из участников дискуссии и автор книги «Самоучитель олбанского». Олбанский – это что? Объясните. Потому что я подготовилась,  я прочитала, но раньше я не знала, что есть такой язык, который называется олбанский.

Кронгауз: Он, скорее, возник, как албанский, я подчеркнул его интернетность, изменив его орфографию. Это тот язык, который используется в интернете, такие модификации русского языка. Есть ещё название «язык падонков», но это язык конкретной субкультуры в интернете, контркультуры в интернете.

Кремер: То есть это такой агрессивный язык с ошибками, который уже постепенно выходит из интернет тренда?

Кронгауз: Язык падонков, да, а если язык олбанский понимать широко, понимать вообще бытование русского в интернете, то он далеко не уходит, появляются просто новые тенденции.

Кремер: Ну, это же такой случай, как и многое в интернете, агрессивный способ общения. Более агрессивный, чем в жизни.

Кронгауз: Почему? Бывает сюсюкающий способ общения: «мимими», «ня-ня-ня», «няшечки». Там разные есть способы общения, но хулиганский способ общения, действительно, не то чтобы сходит на нет, агрессивности в интернете достаточно, но мода на него…

Кремер: А с чем вы связываете, что от этого хулиганского мы плавно переходим или уже перешли, а сейчас куда-то дальше идём, в этот «ми-ми-мишечный»? Перешли почему?

Кронгауз: С тем, что первопроходцами, как всегда, бывают мужчины, интеллектуалы, которые играют в свои какие-то игры, потом идёт грубая мужская сила, а потом хлынули девочки, мамочки, и они внесли свою свежую струну. Это совершенно естественно, это смена культурных слоёв. Мы видим, как такая археология возникает, внизу эти хулиганы, падонки, а сверху уже массы, действительно огромное количество девочек.

Кремер: Я как раз на себе испытала совсем недавно смесь того и другого, я редко вступаю в интернете в разговоры с незнакомыми людьми. Но тут я увидела у себя в Twitter-ленте человека, который агрессивно мне что-то писал, какие-то про меня придумывал сплетни, и я в ответ написала ему одну короткую фразу. Я написала «Кукусик, ты чего?». И вот эта смесь кукусика и то, что я написала это с некоторой агрессией, вызвала реакцию, что человек стёр все эти твиты и исчез.

Кронгауз: Видите, вы его поразили в самое сердце. Это хороший способ общения. Вообще, если мы имеем дело не с троллем, не с человеком, который хочет разрушить общение любой ценой, то вступить в общение, и вступить иронично – я думаю, что лучший рецепт. Ведь ирония покрывает всё – и агрессию и сюсюканье. Есть прямое употребление грубости, прямое употребление сентиментальных словечек, а есть цитирование отстранённое. «Мимими» сегодня может написать девочка искренне, а может написать взрослый человек, иронически цитируя.

Кремер: Не всегда даже понятно, кто что имел в виду.

Кронгауз: Да, это постмодернизм смешения стилей.

Кремер: Кроме того, одно и то же «мимими» имеет разное значение в его английской интерпретации, откуда оно родилось, и в нашей российской. Это вообще-то два разных «мимими». Объясните, пожалуйста, разницу.

Кронгауз: Его возводят к писку лемура из фильма «Мадагаскар», которого напугал кто-то из героев, и он издаёт эти звуки. На английском это не столь популярно, как у нас, и означает, скорее, те ощущения, которые испытывал лемур.

Кремер: Это такой эгоцентрик, который постоянно про себя говорит «мимими».

Кронгауз: Вообще, это отталкивание, испуг, по-английски труднее говорить, потому что я не отслеживал все употребления, но по словарям, в частности, в городском словаре «Urban dictionary» знаменитом это описано. А наш «ми-ми-ми» - это восхищение, никакого отношения к тому, что чувствовал маленький лемурчик, нет. Поэтому как раз возникает сомнение, правильно ли, что это исходит из мультфильма.

Кремер: А что это различие говорит о наших пользователях?

Кронгауз: Я думаю, это говорит, скорее, не о пользователях, а о причудливом пути слова, которое было подхвачено. Если «мимими» произошло со словом «няшка»…

Кремер: А «няшка» откуда появилась?

Кронгауз: «Няшка» восходит к сообществу фанатов японских мультфильмов аниме и означает что-то типа «мур-мур». «Ня-ня» - это звук кошки. Насколько это русское слово? Оно нам необычайно и похоже на слово без корня, выражающее ласковость и сентиментальность. Поэтому это осмысление чужого, как своего, это вообще очень важный для русской культуры процесс. Это совершенно чужое, но мы делаем это похожее на своё, выражаем свои чувства. «Мимими» - это выражение чувства визга, восторга, писка. Это было подхвачено и теперь существует в этой роли.

Кремер: У вас ощущение, что вы немножечко психотерапевт интернет-сообщества, по крайней мере, пока вы писали эту книгу и изучали языковой тип поведения?

Кронгауз: Я, скорее, посторонний наблюдатель, наблюдающий с лёгкой иронией и издёвкой. Я не то чтобы учу, я, скорее, хохочу, если хотите. Наблюдаю явления, иронически комментирую. Конечно, лечить бессмысленно, тут нет болезни. Здесь есть игра, которая развивается, меняется. Мы видим, кстати, что модные слова, которые казались вечными, тот же «привет», они живут очень недолго. 5 лет максимум для самых модных, но механизмы продолжают работать, шестеренки крутятся, всё время порождается что-то новое и интересное.

Кремер: А вот этот «Превед, Медвед!»…

Кронгауз: Ему памятник уже надо поставить.

Кремер: Да, и он уже отжил своё.

Кронгауз: Конечно.

Кремер: Вам не печально, что эта книга, которую вы написали, она уже, по сути, памятник, потому что фиксирует то, что уже закончилось, и надо начинать новую и писать про то, что сейчас происходит?

Кронгауз: Я начинал этот упрёк и с этого начал книгу. Во-первых, я не журналист, которому надо поймать явление в пик его популярности и продать тут же. Я - учёный, который должен понаблюдать жизнь и понять, чем это заканчивается, а потом уже браться за писание. Это во-первых. Во-вторых, я говорю, что олбанский понимаю шире, олбанский-то жив в моём понимании, то есть изменения продолжаются.

Кремер: Но это самый быстроменяющийся язык, получается.

Кронгауз: Да, поэтому в какой-то момент мы не взялись его описывать, всё равно всё мгновенно устаревает. Мне хотелось поймать некие тенденции, которые существуют, и поймать механизмы, которые продолжают работать, хотя порождают что-то другое.

Кремер: Что вы поймали, и куда всё идёт сейчас?

Кронгауз: С языком падонков проще всего, он действительно уже окаменел или окаменевает, его можно зафиксировать. Есть много интересных явлений, но, прежде всего, культура мемов в интернете, конечно, мемы существовали и до интернет-эпохи. Это очень интересно – почти всем явлениям в интернете можно найти аналогию в истории. В интернете количество переходит в качество, скорость переходит в новое качество. Мемы, мы их называли иначе - крылатыми словами, у них совершенно другая судьба. Какие-то фразы из Грибоедова мы до сих пор цитируем: «Влюблённые часов не наблюдают», а эти мгновенно рождаются, завоёвывают весь мир и через неделю уходят в небытие. Так что вот это необычайное ускорение жизни внутри интернета и вне её – это, конечно, свойство нашей эпохи и свойство нашей культуры.

Кремер: Получается, что в то время, когда вы работали над книгой, вы были счастливым для многих человеком, который говорил: «Пойду, поработаю в Facebook», да?

Кронгауз: Примерно так. Что делать?

Кремер: Как отличается в этом смысле поведение мемов в Twitter, Facebook?

Кронгауз: Я всё-таки не такой опытный участник процесса, но совершенно очевидно, что Twitter и Facebook – это разные вещи. Twitter – это другой тип общения, но даже если мы берём схожие схемы разновидности социальной сети ВКонтакте и Facebook, они тоже живут абсолютно по-разному, вырабатывают свои жаргоны. Причём ВКонтакте более активно это, видимо, делает в силу молодости. Я, честно говоря, не опытный пользователь, я, скорее, сижу в Facebook, немножко в Twitter, но совсем чуть-чуть, и, скорее, наблюдаю, что происходит. Поэтому как раз для круглого стола, который мы организуем, я специально долго искал людей помоложе, которые могли бы сказать, что происходит в других сферах.

Кремер: Успели ли вы, например, изучить значение применения хэштегов в Twitter? Потому что у них совершенно разный способ применения, и он постоянно изменяется.

Кронгауз: Увы, тут не успел, и за это отвечать не могу, хотя это чрезвычайно интересная вещь. И видим тоже, какие происходят провалы коммуникации из-за неправильных хэштегов, из-за каких-то столкновений.

Кремер: Хэштег может употребляться для упрощения поиска, а может для иронии, возбуждения.

Кронгауз: Вообще всё, что возникает на наших глазах, это чрезвычайно интересно и будет иметь продолжение, но ухватить очень трудно. Я думаю, что это уже следующий этап, сейчас надо хватать то, что происходит сейчас. Хэштеги – это совсем новая вещь.

Кремер: Куда всё идёт? Была агрессия, потом появилась «няшечность», «мимимишечность»… Что сейчас? Куда всё идёт?

Кронгауз: Сейчас продолжается разнообразие явлений, мы видим, что вообще в интернет-общении противоположные векторы. Первый вектор – это такое разобщение, центробежные силы, когда возникает маленькие сообщества, не пересекающиеся, они как-то живут своей жизнью, вырабатывают свои жаргончики, какие-то я попытался описать. Но есть второй вектор – вектор общего пространства, потому что в принципе я могу зайти на любой сайт и посмотреть, как там живут люди. Вот это даёт возможность слову, возникшему в малюсеньком сообществе, вырваться на простор интернета, стать мгновенно модным и захватить всё пространство. Поэтому предсказать невозможно, здесь мы должны смотреть и, с одной стороны, видеть, что становится модным в жизни…

Как можно предсказать необычайную популярность ролика в Youtube Эдуарда Хиля? Невозможно. Выпрыгивает что-то наверх, но при этом совершенно видно, что сейчас оформляются в интернете, они и были, но сейчас оформляются, как вполне мощные силы, сознательное продвижение каких-то вещей, в том числе политических, в том числе связанных с бизнесом, внедрение в культуру таких сознательных усилий по продвижению чего-то. Делается всё более изощрённо и изыскано, уловить сознательно, выдвинулся ли этот ролик в Youtube случайно или это такая накрутка, невозможно.

Кремер: Прям невозможно? Если изучать и следить?

Кронгауз: Возможно, и нужно, но это некий процесс исследования. Сегодня это использоваться стало, как некое оружие. Мы понимаем, что популярность можно использовать, значит, возникают целые рабочие группы, которые делают что-то популярным. Иногда что-то ради интереса, но уже возникают группы, которые готовы работать на популярность, на моду, выдвигать ролики, тексты наверх.

Кремер: То есть, по сути, вы в своей книге отследили тот период относительно чистый, когда этой манипуляции…

Кронгауз: …прочти не было. Она, конечно, была, и в нашем Рунете тоже были так называемые лаборатории мемов. Я описал упячку, лепрозорий, что-то такое было. Но это, скорее, ради удовольствия: а давайте это сделаем популярное, а давайте это. Но политических заказов, коммерческих продуктов не было, сегодня это всё вошло в интернет. 

Также по теме
    Другие выпуски