Отрывок из новой книги Олега Кашина «Кубик Рубика»

А вертикаль — она ведь везде вертикаль, даже в эстрадном пении, и там все было еще суровее, чем в государственных делах. Как были сорок лет назад Пугачева и Кобзон, так и оставались до сих пор. Если власть несменяема, то им-то чего меняться, чем они хуже? В шоу-бизнесе все было даже устойчивее, чем в Кремле, там-то Горбачев чуть ослабил машину, и все сразу рухнуло, как и не было семидесяти лет, а на эстраде Пугачева с Кобзоном только слегка потеснились — раз уж свобода, то так и быть, откроем дверку для новых песен, кто хочет тягаться с Аллой Борисовной — выходите.

И какое-то время действительно появлялись новые имена из провинции. Один сибирский продюсер вывесил у останкинской башни плакат «Певица, которую ждали» — это была его жена, цыганистая певица с хитом «А вокруг тишина, взятая за основу», о ней даже говорили как о новой Пугачевой — настоящая звезда, давно таких не было. Такими же популярными стали двое певцов из Сочи, русский и грузин, их в газетах называли Егоровым и Кантарией российской эстрады — русский носил на груди большой крест и пел про рассветы и туманы, моря и океаны, грузин — про рюмку водки на столе, знаменитая была песня. Три сезона подряд они собирали стадионы и не вылезали из телевизора, но потом появился мужик в гимнастерке и стал петь про родину и про армию — про комбата-батяню и про Расею «от Волги до Енисея», и еще на два сезона затянулось уже его царствование, а о сочинцах и сибирячке народ забыл. Мужику в гимнастерке на смену пришел таксист из Твери, он пел таким же голосом и под такую же музыку, но уже про тюрьму и про хулиганов, и это оказалось именно то, чего хотел массовый слушатель, но с другой стороны, тюрьма же, преступность, нехорошо такое с эстрады-то, и в газетах критики спорили, как быть с этой модой на уголовщину, и правительство возмущалось, и можно сказать, что таксиста очень вовремя застрелили неизвестные какие-то бандиты во время, как сообщалось, ночного ограбления. Сразу после президент в Кремле вручал Пугачевой орден и сказал, никого не упоминая, но все поняли, что как здорово, что мода на всякую блатату наконец-то отступила, а вы, Алла Борисовна все такая же замечательная, как были, и я рад, сказал он, быть мелким политическим деятелем эпохи Пугачевой.

Это было как у Мао после кампании «Пусть цветут сто цветов» — поиграли и хватит, никаких больше новых имен, всем оставаться на местах и слушать «Миллион алых роз», все будет, как при бабушке. Кто не понял, тем помогли — был один нефтяник ингуш, у него было хобби, он песни писал, и теперь, как будто и не изменилось ничего, устроил свой творческий вечер в «Олимпийском», и его там называли королем российской эстрады — нефтяника! Королем! Поплатился быстро. Обнаружились сразу же какие-то огромные долги государству у его нефтяной компании, в офис приезжал сам Сосковец в сопровождении бойцов в камуфляже и масках, имущество арестовали, и самого ингуша посадили бы, конечно, но он успел на машине доехать до Минска и оттуда уже улететь в Лондон. Песен больше не писал, все понял.

Еще было интересное обстоятельство — Пугачева теперь везде называла себя народной артисткой СССР, почему-то вернулась мода на старые звания, и все говорили, что это один из множества признаков возвращения советских времен, но на самом деле нет, наоборот; чем стало ценно советское прошлое — тем, что оно именно закончилось, уже прозвучал по его поводу финишный свисток, который превратил прошлое в максимально устойчивую по российским меркам систему координат, и наверное, в единственную. Звание народного артиста России сейчас, наверное, можно купить, а звание народного СССР уже не купишь, и поэтому оно бесценно. И это правило работало не только со званиями артистов — и с ГОСТами (это вообще очень странно прорывалось — вот человека переклинивает в продовольственном магазине, он выбирает молоко, и вспоминает вдруг, что можайское молоко хорошее; он не помнит, откуда он это знает, не представляет, верно ли это знание, просто что-то смутное — вкус, знакомый с детства, советское качество, и это решающий аргумент; любимый аргумент постсоветских маркетологов), и с орденами, и с воинскими званиями, и с учеными степенями, вообще со всем, и устойчивость советского в сочетании даже не с неустойчивостью, а просто с несуществованием постсоветского дала тот печальный с точки зрения любого будущего эффект, который вполне можно назвать номенклатурным реваншем — начиная с Черномырдина, для власти источником самых важных кадров стали проверенные люди из прошлого, их называли политическими тяжеловесами, и они просто по праву принадлежности к тому, уже неизменному и потому бесценному корпусу советской номенклатуры приходили и брали, что хотели. У Кашина был знакомый в президентской администрации — он вернулся на Старую площадь, на свое старое место работы, он раньше работал инструктором ЦК, и когда ЦК закончился, он начал заново долгую политическую карьеру, которая в итоге привела его ровно в тот же кабинет, из которого его, как тогда казалось, навсегда выгнал девяносто первый год. И вот интересно — что человек чувствует, когда спустя много лет приходит в свой старый кабинет, садится, может быть, за тот же дубовый стол, включает настольную лампу,снимает трубку телефона цвета слоновой кости с золотым гербом на диске — он не боится сойти с ума, он уверен в себе, ему не страшно?