Фонари и кофейни: как Москву делали Европой во времена Пушкина

Разговор об урбанистике в царской России с автором книги «Просвещенный метрополис»
06/10/2015 - 13:51 (по МСК)

Два года назад профессор из штата Индиана Александр Мартин опубликовал книгу «Просвещенный метрополис» о том, как Москва превращалась в европейский город в конце XVIII и первой половине XIX столетия. Для того, чтобы написать эту монографию Мартин потратил более десяти лет на работу с архивами, побывал во многих российских городах и поговорил с разными специалистами. Месяц назад издательство «Новое литературное обозрение» издало его труд и на русском языке. Шеф-редактору сайта Дождя Илье Клишину удалось связаться с профессором Мартином и взять у него интервью по электронной почте. Коллажи для интервью подготовил Алексей Абанин.

 

Дождь: В России в последние годы идет широкая дискуссия о развитии городских пространств. Делают ли модные кафе, велодорожки, фудтраки и прочие мультимедийные музеи россиян и москвичей в особенности большими европейцами? Или это просто «человеческое лицо» полуавторитарного режима, который лишь претендует на европейскость, создавая для того  «потемкинские деревни». Колумнисты даже придумали термин «велодорожки в концлагере», высмеивая урбанистов, что концентрируются на городском развитии и игнорируют при этом политику. Можно ли сказать, что это в некотором роде повторение эпохи имперского социального проекта XVIII и XIX веков, и велодорожки времен Путина сродни уличным фонарям Екатерины Великой?

 

А.М.: Я приезжаю в Россию, особенно в Петербург и Москву, в среднем раз в два года, начиная с 1983 года. И могу сказать, что перемены за это время поражают.Да, во многом они похожи на то, о чем я пишу в своей книге. Обе столицы России стали типичными европейскими городами по образу жизни и по моделям поведения.

В свой самый первый вечер в Советском Союзе, в июне 1983 года, я присел на большую цементную клумбу на Невском проспекте напротив гостиницы «Европейская» (с 1991 года «Гранд Отель Европа» — Дождь), и какая-то женщина отчитала меня за порчу общественного имущества. «Молодой человек, что вы себе позволяете?» — что-то вроде этого я слышал много раз в восьмидесятые годы, особенно от пожилых женщин. Например, если я сидел в автобусе нога на ногу.

При этом надо признать, что эти женщины создавали ощущение безопасности и порядка в общественных местах. В те времена мы, гости с Запада, выделялись из толпы громкими голосами и более свободным языком тела. В девяностые все изменилось. Продавцы и официанты научились улыбаться, туалеты в общественных местах стали чистыми, и больше никого не заботило, как именно вы сидите в автобусе. По мере того как росло благосостояние, а товары и услуги становились более доступными, люди, похоже, стали ожидать более дружественного и терпимого отношения в повседневной жизни.

Как примирить это развитие с нынешним состоянием демократии в России — вопрос сложный. Прежде всего, надо сказать вот что: Россия сегодня значительно свободнее, чем в начале восьмидесятых. Это само то, что мы сейчас с вами разговариваем, служит тому подтверждением.

С другой стороны, мы можем найти множество примеров, когда недемократические страны развивали общества потребления. Люди часто вспоминают нацистскую Германию, но я думаю скорее о модели, где авторитарные правительства сдерживали в прочих отношениях весьма свободное общество: скажем, Франция времен Наполеона III, кайзеровская Германия или поздняя франкистская Испания. В каждом из этих случаев социальная и культурная модернизация неизбежно вела к развитию демократии. Я бы предположил, что в долгосрочной перспективе и Россия пойдет тем же путем. Но сколь долгая эта «долгая перспектива» и что будет происходить до того, угадать, конечно, трудно.

Догоняет ли Россия Запад? Возможно. Но я не понимаю, почему это должно быть проблемой. Запад кажется монолитом, если смотреть на него из России, но вообще западные страны всегда «догоняют» друг друга. Американцы создали Starbucks в подражание итальянской культуре кафе, а европейские эксперименты с мультикультурализмом или правами геев, напротив, происходят по американской модели. На мой взгляд, единственная опасность —  это когда людям начинает казаться, что, учась у других, они каким-то образом предают национальный характер. Мне вот нравится сеть кафе «Теремок», потому что она сочетает успешную организационную работы по западным лекалам с русской кухней. Именно так и должно происходить обучение у других стран.

 

 

Дождь: Думаете ли вы, что у России была своя, может быть, отличная от европейской городская культура до реформ Петра Великого? Или даже большие города вроде Москвы были преимущественно сельскими по укладу жизни?

 

А.М.: Я думаю, что русские города в допетровскую эпоху были не настолько «урбанизированными», как города в то же время в остальной Европе. В большей части Европы до XVIII века города были четко отделены от деревни как экономически, так и политически. Крестьяне в деревнях выращивали еду для городов, а города предоставляли деревням промышленные товары и услуги.

Такое разделение труда требовало высокой плотности населения: если город был слишком далеко, крестьяне оставались дома и сами обеспечивали себя всем нужным. Политически же деревни управлялись в основном феодалами, тогда как города имели систему самоуправления с разветвленной системой гильдий, судов и так далее.

В допетровской России из-за низкой плотности населения экономическое разделение труда было слабым во всей Восточной Европы, не только в России, но и польско-литовском государстве. Впрочем, там политическое разделение между городами и деревнями было частью правовой традиции, так называемого магдебургского права, которое закрепляло за городами особые вольности.

Магдебургское право распространялось на Речь Посполитую: на восток до Вильнюса, Минска и Киева. Но его не было в Московской Руси, ядре Российской империи и современной России. Если коротко, я думаю, что в отличие от Центральной и, прежде всего, Западной Европы, в допетровской России различие между деревней и городом было менее выраженным.

 

 

Дождь: Почему, на ваш взгляд, гражданские традиции средневековых Новгорода и Пскова вроде демократических собраний (вече) были потеряны в России, а новая городская культура, заимствованная у Запада в XVIII и XIX веках, очевидно, не повторяла политические институты?

 

А.М.: Как я уже упоминал в предыдущем ответе, и по экономической необходимости, и из-за правовых традиций в европейских городах были куда более сильные политические институты, чем в России. Это и обеспечивало участие граждан в местном самоуправлении. Феодализм постепенно проигрывал централизованным монархиям, и ситуация в XV-XVIII веках серьезно менялась. Все больше европейских городов управлялись королевскими чиновниками и местным олигархиями. Если это могло произойти во Франции и германских государствах, неудивительно, что вече не выжило в российских городах, особенно учитывая, что в России не было традиций парламентских институтов, которые бы ограничивали власть царя.

Система в России в XVIII и XIX веках, особенно реформы Екатерины II, в теории предполагала в себя участие горожан в местном самоуправлении, хотя историки расходятся в оценке значимости этого участия. Проблема, как мне кажется, состояла в том, что Россия сочетала антидемократические черты сразу двух западных моделей.

С одной стороны в небольших городах-государствах Германии в XVIII веке только их граждане имели политические права, и это создавало большую прослойку бесправных жителей, потому что не-гражданам (на практике крестьянам) было в принципе сложно жить в городах.

С другой в начале XIX века в Англии любой человек мог переехать в город, но политические права были ограничены имущественным цензом, так что участие в управлении было открыто лишь экономически успешным переселенцам.

Россия же сочетала худшее из обоих примеров: крестьянам-отходникам было легко переселяться в город, но там у них не было никаких политических прав, потому что только у городских сословий были политические права. Муниципальное управление в России было вполне олигархическим. В добавок к этому, правительство империи сохраняло важные полномочия для своих чиновников, которые не несли ответственности перед выборными городскими властями.

В итоге если жители российских городов хотели решить свою проблему, чаще всего им проще было или обходить закон, или подкупать чиновников, чем пробиваться через выборные политические институции.

 

 

Дождь: В своей книге вы сравниваете Россию того времени с южными Штатами. Приходят ли вам на ум другие сравнения? Ясно, что российские города не были так же развиты, как в Англии и Франции, но корректно ли сравнивать их с менее развитыми городами католической Южной Европы или Восточной Европы? Или, может быть, вообще с городами Азии?

 

А.М.:Не думаю, что имперские российские города походили на города в средиземноморских странах. Города в Италии, Испании и южной Франции в XVII-XIX веках отставали от северо-западной Европы в экономике и политике, но в других отношениях они были точно такими по своей сути.

Если сравнивать с Восточной Европой, российские города роднил с ними схожий принцип хозяйствования, основанный на слабом экономическом разделении города и деревни. Но и тут есть существенные отличия.

Во-первых, российским городам недоставало правовой традиции самоуправления, что существовала в Восточной Европе. Во-вторых, в отличие от России, многие восточноевропейские города отличались от окружавших их территорий этнически: взять, скажем, немцев в Риге, поляков во Львове и Вильнюсе, евреев в украинских и белорусских местечках и так далее.

И я не настолько сведущ в вопросах городской культуры Азии, не знаю даже, существовала ли даже единая «азиатская модель» городского развития, но в целом думаю, что лучше думать о российских городах как об особой подгруппе в большой категории европейских городов.

 

 

Дождь: Сегодня в России кажется, что за 70 лет советской власти полностью была утрачена культура уличной еды и теперь она снова появляется и в массовом (шаурма и хот-доги), и в хипстерском (смузи, кофе с собой и даже фалафель) изводах. Можно ли сказать, что в России XIX века была полноценная система собственного стритфуда? И что насчет кафе и кофеен, которые вы упоминаете в вашей книге, говоря, что ко времени нашествия Наполеона в Москве их было всего 11. Что там можно было поесть, какие там были цены? Что можно узнать об этом из русской литературы того времени?

 

А.М.:Я не могу вполне согласиться с тем, что в Советском Союзе не было уличной еды. Иначе откуда я знаю слова «пломбир», «эскимо», «пирожки»? Мы, люди с Запада, учившиеся в СССР, были большими фанатами советского мороженого. Благодаря нам его слава распространялась и по ту сторону океана. Когда Ричард Перл, один из главных «ястребов» в администрации Рейгана, в 1986 году был впервые с визитом в Москве, он провел целый вечер, пытаясь найти мороженое. К сожалению, он так ничего и не нашел.

Это, кстати, тоже было весьма типично для Советского Союза: стритфуд существовал, но не обязательно там и тогда, когда вы этого хотели. В XVIII и XIX веках уличная еда для простых людей, скорее всего, была повсюду. Писатели-иностранцы, пытаясь передать ощущение русской жизни, упоминали уличных торговцев, продававших традиционную русскую еду (квас, сбитень, калачи, снетки, пирожки и прочее), и мы также их видим на картинах и фотографиях XVIII и XIX веков.

В больших российских городах того времени большинство составляли люди, покинувшие семьи в поисках работы. Рядом с ними не было жен или матерей, которые бы им готовили. По словам политэкономиста Андрея Карловича Шторха, весьма точного бытописателя жизни в Петербурге начала XIX века, это было причиной большого спроса на дешевую уличную еду, такую, чтобы на пару копеек можно было питаться целый день.

Рестораны и кофейни мало были развиты в России начала XIX века, и потому они так редко упоминаются в литературе. Причиной тому, как мне кажется, была бедность низших классов, они не могли позволить себе там есть. Вместо этого они предпочитали покупать у лоточников или пить в кабаке, тогда как высшие классы в основном ели дома или в гостях.

Гостеприимство, которым славилась русская знать, тормозило развитие ресторанов. На те же рестораны, что развивались, смотрели с подозрением консерваторы: им казалось, что если люди неблагородного происхождения также попадут под влияние буржуазного западного образа жизни, аристократы потеряют уважение в социальной иерархии России.

 

 

Дождь: Всякий раз, когда я приезжаю в Нью-Йорк или любой другой большой западный город, меня удивляет то, как используется земля. В Москве даже сейчас, когда мы вернулись на рельсы капитализма, и у нас восстановлен институт частной собственности, часто можно встретить большие пустыри и просто никак не используемые пространства. Читая ваше описание Москвы XIX века, у меня возникает ощущение, что дело тут в не коммунизме. Но в чем тогда причина? В низкой плотности населения?

 

А.М.: Я не разделяю вашу точку зрения. Думаю, Москва сейчас достаточно плотно застроена. В XVIII и XIX веках иностранцы действительно поражались низкой плотности населения в городе, но это давно не так. В Нью-Йорке же ощущение того, что используется каждый клочок земли, возникает из-за того, что люди судят только по Манхэттену, который плотно застраивался как остров, где горизонтальное развитие было просто невозможно. Но я не нахожу, что, скажем, Париж, Лондон или Берлин застроены плотнее Москвы.

Вместо деления Россия-Запад я бы предложил несколько других делений. Одно — это Европа (включая Россию) и Америка. В американских городах — плотно застроенные центральные районы с нагромождением небоскребов, окруженных пригородами с весьма низкой плотностью населения. В Европе же и России, по сравнению с Америкой, плотность заселения более низка в центре и более высока по периферии, так что контраст между двумя зонами ощущается не так сильно.

Другой момент — различие в городском планировании времен холодной войны. Когда после Второй мировой надо было строить очень много жилья, в социалистических странах начали возводить высокие многоквартирные здания с большими зелеными зонами вокруг них. Тогда как в капиталистических странах сосредоточились на частной застройке: один дом, одна семья и небольшой садик. В результате западные города обрели куда более постепенный переход от городского к полусельскому образу жизни, чем бывшего советский блок.

Надо также различать частные и общественные интересы в использовании земель. В рыночной экономике земля в центре города обычно очень дорого стоит, так что плотная застройка обычно обоснована финансово. Однако правительства иногда предпочитают создать в центре большие открытые пространства вроде парков для развлечения горожан или широких бульваров, которые бы демонстрировали величие их режимов. Многие европейские и российские города — Версаль, Париж, Берлин, Вена, Петербург, Москва — строились так, чтобы свидетельствовать о могуществе их создателей. В США же по такому принципу строился, пожалуй, лишь Вашингтон. Эти же соображения, думаю, играли большую роль и в Советском Союзе. Когда я впервые приехал в Москву в начале 1980-х, меня поразили улицы со сталинской архитектурой, которые казались слишком широкими для столь немногочисленного автомобильного движения. Бразилиа строилась по такому же принципу в конце пятидесятых годов. Пхеньян, если верить спутниковым снимкам, и по сей день таков.

Конечно, широкие бульвары могут со временем обретать и более практическое использование, даже если их создатели об этом и не думали. Представьте, что было бы с пробками в Москве, если бы улицы в центре были бы более узкими.

 

Дождь: Можете ли вы в нескольких словах подвести итог ваших исследований? Согласитесь ли вы с тезисом, что Россия — это все же Европа, несмотря на недостаточность развития в прошлом и настоящем, или же у вас возникло ощущение, что это совсем другая модель развития, которая лишь время от времени копирует западные образцы?

 

А.М.: Существует единая европейская цивилизация, которая дала разным странам похожие структуры и ментальности. Она существует в различных региональных вариантах: Европа, Северная и Латинская Америка, Израиль и другие, включая Россию. Если вы представите все эти культуры как спектр, тогда отношение россиян к религии, деньгам, еде, искусству, семье и многому другому вполне вписывается в эту логику. Именно поэтому русские так легко ассимилируются, когда они эмигрируют в эти страны. Русские — часть большой европейской цивилизации, нравится им это или нет, но они иногда делают ошибку, преувеличивая единство Запада и воспринимая его как антипод России. Некоторые демонизируют «Запад» как угрозу российской национальной идентичности, другие идеализируют его как своего рода утопию. Реальность сложнее и в то же время прозаичнее. Да, Россия принадлежит западной семье наций, так что идеи и институты, которые работают на Западе, могут сработать и в России, но в каждой семье надо знать, с кем из родственников стоит соревноваться, а с кем — нет.

 

Также по теме
    Другие новости
    Минздрав предлагает назначать детям с аутизмом галоперидол. Министерство игнорирует научный подход, считают эксперты Вчера в 20:28 У матери чеченских оппозиционеров Заремы Мусаевой ухудшилось здоровье в колонии, она попала в больницу Вчера в 20:27 В России на 14,3% снизилось производство бензина на фоне атак беспилотников на нефтяные объекты Вчера в 20:26 Суд арестовал уфимскую активистку и журналистку RusNews Ольгу Комлеву Вчера в 19:53 Выступившая в оккупированном Мелитополе группа «Комсомольск» объявила, что больше не будет играть концерты Вчера в 19:52 СК заявил о задержании «участника схемы финансирования» теракта в «Крокусе». Террористы якобы получали деньги из Украины Вчера в 19:51 Азата Мифтахова приговорили к четырем годам колонии строгого режима по делу об «оправдании терроризма» Вчера в 19:49 В аннексированном Севастополе упал военный самолет Вчера в 19:47 «Агентство»: на трех аварийных лестницах «Крокуса» во время теракта были закрыты входы или выходы Вчера в 19:46 «Яндекс Музыка» заблокировала страницу белорусского артиста Ap$ent — автора трека «Можно я с тобой» Вчера в 12:40