Совершенно неожиданно гостем нового выпуска программы СИНДЕЕВА стал ведущий Дождя Павел Лобков, который не любит давать интервью, предпочитая сам задавать вопросы. Но генеральному директору Дождя он не смог отказать.
Синдеева: Это, конечно, удивительно, мне говорят: «Ты что про Пашу ничего не знаешь? Зачем ты зовешь его в гости?». Знаете, я, правда, ничего не знаю про Пашу. Идея поговорить с тобой у меня возникла после того, как тебя в нашем спектакле, который мы недавно делали и который приурочили к 4-летию телеканала «Дождь», играл молодой парень актер.
Лобков: Я не могу сказать, что это было что-то выдающееся, во всяком случае, этот парень-актер так галстук завязал, видимо, нервничал сильно, что мне этот галстук пришлось выбросить, эта набивка вся вылетела, и галстук теперь не развязывается.
Синдеева: Поставьте нам, пожалуйста, этот ролик.
Ты себя узнал?
Лобков: Да, в общем, нет. Во-первых, мне не кажется, что я так хрипло говорю.
Синдеева: Я-то узнала. Каждый себя не очень узнавал, кому-то нравилось, как его сыграли, кому-то не нравилось, но мы тебя узнали. Именно потому, что ты сказал: «Я совершенно не люблю разговаривать и отвечать на вопросы», у меня возникло невероятное желание с тобой поболтать. У меня программа, если ты вдруг видел…
Лобков: Видел-видел, я смотрю все, что на «Дожде».
Синдеева: Это не программа интервью, я же не журналист в отличие от тебя. Это, наверное, разговор мой и иногда про меня больше, чем про гостя, про то, что меня беспокоит и волнует. Что меня здесь зацепило, несколько вещей. Первое: я не привязываюсь к людям, я – социопат, работа – это работа, семья – это семья. С одной стороны, это очень точно и верно. С другой стороны, да, так случилось, что на телеканале «Дождь» не совсем, может быть, жесткие рабочие отношения, у нас нет жестких корпоративных правил. Ты, придя сюда, мне сказал: «Я нарушил корпоративное правило – не поставил в курс главного редактора, что я пришел к генеральному директору сюда на программу. Вот если я нарушу второй раз, придется мне за это пострадать». Но ты же прекрасно знаешь, что нет у нас жестких корпоративных правил.
Лобков: Я вырос в НТВ раннем, где была полувоенная организация.
Синдеева: А ты расскажи, мне ужасно интересно. Я, может, и страдаю от того, что нам не хватает чуть-чуть полувоенной организации.
Лобков: Полувоенная организация сводилась к тому, что никто, я говорю сейчас не об Олеге Добродееве, который сейчас в ранге первого вице-премьера, можно сказать, потому что он контролирует значительную часть СМИ, курирует. Там же тоже у них неформально все, там же тоже у них семья. Он – председатель ВГТРК. Там не было такого, что тебе кто-то говорил, что что-то хорошо, а это плохо. На следующий день ты просто отправлялся вместо интересной съемки или командировки, ты отправлялся снимать пожар на помойке. Ты должен был сам понять, в чем ты ошибся, исправиться. Если ты не понимал, ты опять ехал на пожар на помойке. Или тебе потом говорили, у меня такого не было, что ты едешь работать собкором в Кемерово, допустим. Это все на уровне полунамеков, это особо русский культ такой. Почему я не люблю семью…
Синдеева: Ты же говоришь, что там не было семьи, там была полувоенная корпорация.
Лобков: Да, полувоенная. В армии тоже так, там не говорят, что ты сделал то-то и то-то, поэтому то-то и то-то. Это тоже семья, полувоенная, но тоже семья. Когда люди говорят не прямо, как мы говорим об американском менеджменте, то-то и то-то нарушил там-то и там-то, вынесли меморандум, к доске.
Синдеева: Жесткие корпоративные правила.
Лобков: Жесткие и понятные. Могут быть мягкие и непонятные, а могут быть жесткие и непонятные. Когда разговор в компании идет полунамеками, вот такими знаками, помните, как в фильме было знаменитом, один знак внимания, два знака внимания…
Синдеева: Подморгнул.
Лобков: Да, где-то что-то не так сели. Вот эта каша русская, когда она залезает в корпоративные отношения, она ужасно мешает.
Синдеева: Ты считаешь, что это как раз признак семейности?
Лобков: Признак патернализма. Это признак того, что крепостное право не отменили, это признак того, что оно внутри глубоко сидит, что косой взгляд, интонация пережевывается, рефлексируется.
Синдеева: У нас так во многом происходит, это правда. Я тоже это вижу, и я виню, прежде всего, себя, потому что это я создала такую ситуацию, что у нас действительно личные отношения часто выходят на первый план, а не профессиональные отношения. И я задаю себе вопрос, почему так происходит. С одной стороны, есть особенность моего характера, с другой стороны, конечно, отсутствие опыта, профессионализма. Где поглядеть и подсмотреть? Откуда это берется?
Лобков: Мне кажется, это генетика наша.
Синдеева: Это у нас у всех?
Лобков: Недавно была работа, она пока плохо подтверждена, то есть нет многих подтверждений. Фантастическая совершенно работа, понятно, на мышках сделана, о том, что мышки, которых очень сильно притесняли, у них и дети рождаются склонные к тому же. И это в ДНК записывается определенными метками, как мы говорим, черные метки. То есть это уже материалистически подтверждено, то, о чем догадывались поэты, писатели, вот эти непоротые поколения, вот эта патерналистская ментальность, что мы не ушли от крепостного права, в нас сидит русский крестьянин, который от того, в какую сторону проедет барин и так далее. Или чиновничество николаевской эпохи, которое будучи свободными людьми и богатыми людьми и людьми, имеющими свое мнение… Мы знаем эти ужасные волнения Акакия Акакиевича, как на него посмотрят. Все равно в нас это сидит, поэтому мы вышли из «Шинели» Гоголя, генетическая память. Именно то, что мы называем семьей, во многом, мне кажется, мы все больше подсознательно живем бурлением каким-то внутренним, не можем артикулировать свою волю, свои слова.
Синдеева: Паша, а был ли какой-то опыт в твоей жизни, не обязательно, чтобы был медийный, может быть. Еще в твоей научной деятельности, что был коллектив, в котором это отсутствовало?
Лобков: Только когда я в Америке работал.
Синдеева: Я не знала, что ты проходил стажировку на Fox.
Лобков: Да, Fox.
Синдеева: А можешь рассказать, чем они отличаются? Возможно ли попытаться это перенести или, условно, надо нанять американца, который будет строить?
Лобков: Кстати, при Йордане здесь на НТВ.
Синдеева: Потому что фактически он американец.
Лобков: У него легко получилось. Оказывается, очень легко: мы — как губка.
Синдеева: Надо иметь либо знания, либо образование?
Лобков: Отсутствие каких-то специфически русских вещей, которые надо просто… я пытаюсь отсечь. Например, следить за намеками, следить за взглядами, следить за невербальными сигналами, потому что на них во многом построена эта бессознательность, в которой мы купаемся.
Синдеева: Это, правда, есть. Я не знаю, как от этого избавиться.
Лобков: Надо Йордана позвать.
Синдеева: Может быть. Я настолько чувствую, что у нас настолько личные отношения. Эмоции по отношению друг к другу влияют на нашу работу, особенно сейчас, в кризисной ситуации, когда, с одной стороны, вроде бы мы и сплотились, с другой стороны, все на таком нерве и близко уже к истерике, но понятно, что эта эмоциональная часть выходит на первый план.
Лобков: Есть другое еще, очень важно, ведь не бывает, что в стране, в одной части ее – где-то наверху, в Кремле, мне так кажется, в правительстве или в Кремле свой менеджмент, а в компаниях другой, все же связано по вертикали и горизонтали, все друг друга знают, все перетекают из компании в компанию, в том числе, из администрации менеджмента крупных компаний.
Синдеева: Ну у нас-то здесь никого нет.
Лобков: Настроения. Стиль общения, вот это шушуканье…
Синдеева: То есть это у нас тоже? Скажи, Паша.
Лобков: Нет, вот этот византийский шепоток, который сейчас является главным средством общения. Я общался с моими, которые в администрации работают, византийский полунамек, шепоток такой, нужно понять, догадаться, угадать, на кого начальник посмотрит, кого запишет куда, кто первым самолетом полетит, кто - вторым. Это вниз расползается, как раковая опухоль, метастазы.
Хороший анекдот, это ведь советская вещь. Мужик служил профессором в хорошем институте, и он перед своим институтом по привычке заходил в туалете, 5 рублей оставлял или 50 копеек, и вдруг что-то случилось, его подсидели, и он уехал в какой-то институт преподавать на окраину Москвы. Заходит в туалет перед работой, а там та же тетка: «А вы как сюда попали?», - «Ой, милок, везде, знаешь ли, интриги». Отсюда досюда везде интриги. Это общее понимание мира как интриги. Почему в России так популярна конспирология? Потому что это все оттуда же. И перед тем, как Джобс уходил, в Apple была жуть, и Гейтса тоже… Везде это есть, я думаю, везде жуть творится.
Синдеева: Благодаря соцсетям мы это вообще обнаружили, все вылезло.
Лобков: Потому что это все становится сериалом, который люди смотрят каждодневно, они не могут от него оторваться, поэтому они не могут от него оторваться, они залезают в Фейсбук...
Синдеева: Я могу, я поняла, что я сейчас захожу раз в пять дней. Во-первых, я раньше там не очень часто была, но я понимаю, что это невозможно, помимо огромного количества часов…
Лобков: Ну да, икота-икота перейди на Федота, с Федота на Яшина, а с Яшина на Кашина. И вот начинается эта вся икота.
Синдеева: Что мне хотелось понять, с одной стороны, ты говоришь: «Для меня это работа, я не люблю людей. Я не делю себя, я не открываю здесь себя, потому что для меня это работа». С другой стороны, если я правильно понимаю, любовь твоей жизни – это растеньица, это ботаника. Я видела, как ты, Паша, мне помогал обустраивать мой балкон. Я хочу зрителям сказать: то, с каким интересом он рассказывал про эти цветочки, травки…
Лобков: Растения.
Синдеева: Растения. Как вытащил мне мозг: «Ты должна обязательно сказать своим помощникам, чтобы они досыпали туда землю, иначе они подохнут, они не выживут». Я же понимаю, что это то, что тебя невероятно увлекает, но при этом основное время свой жизни ты проводишь на телеканале «Дождь», ведущим новостей, авторской программы.
Лобков: Наташа, тут такая история - это хобби.
Синдеева: Ну как это хобби, если я видела твою…
Лобков: В Америке есть замечательная история, вообще лучшие истории бизнеса – это, когда хобби становится профессией, человек меняет профессию, и хобби становится профессией. Много есть таких историй. У меня был такой опыт с «Растительной жизнью», когда прекратилась вся эта ерунда, она стала совсем такой, надо было работать на Гусинского, надо было уходя не уходить, и я себе придумал эту «Растительную жизнь», но она мне тоже надоела. Пускай оно будет хобби.
В общем, есть некий биологический принцип, который очень хорошо применим к журналистике. Биолог всегда изучает слона, и никогда слон не изучает биолога. Как бы страшен ни был Сергей Борисович Иванов, какой бы ужас это словосочетание ни наводило на страну или что-нибудь в этом роде, все равно мы его изучаем, а не он нас. Это то, что мне привили с детства: какой бы гадюка ядовитой ни была, это я у нее яд возьму, а не она у меня. Это есть принцип биологический, заложенный в естественнонаучное образование.
Синдеева: То есть ты относишься к новостям, как к изучению биологического вида?
Лобков: С ними легко. Вот с этими всеми персонажами достаточно легко, если подходить к ним естественнонаучным подходом.
Синдеева: Именно благодаря этому принципу ты себя примирил между…
Лобков: Абсолютно, тем более, что тогда многие из нас хотели поступить на социальные факультеты, но туда было поступить невозможно, были рекомендации всяких обкомов, комсомолов. Я даже об этом не думал, потому что я знал, что у меня их нет просто. А по общему конкурсу в 1983 году попасть… И куда? На истфак, который был весь пронизан…?
Синдеева: Даже если это был случайный выбор, но ты при этом…
Лобков: У меня не было случайного выбора. Я понимал, что у меня есть выбор, но у меня не было выбора, потому что тот выбор, значит, нужно склоняться по комитетам комсомола или блат какой-то должен был быть, потому что очень мало людей поступало в начале 80-х в университет на социальные факультеты, либо, не будучи потомственными филологами или египтологами или киноведами либо кем-то еще, либо, не имея бумажки от правящей партии.
