В гостях у Натальи Синдеевой Андрей Макаревич, который рассказал о своем концерте в день теракта в Санкт-Петербурге, грядущих выступлениях и объяснил, почему власть поступила неразумно, не отреагировав на фильм Навального, а молчание федеральных каналов в день митингов уже не значит, что люди не знают об акциях.
Я улыбаюсь, у меня отличное настроение, потому что за окном солнце и у меня в гостях сегодня Андрей Макаревич. Я очень рада тебя видеть.
Чувства наши глубоко взаимны. Мало того, на меня тоже хорошая погода действует ровно таким же образом.
Да. Я, ты знаешь, когда готовилась к программе… Во-первых, последний раз мы с тобой в программе встречались три года назад.
Боже, как же время-то летит!
Время летит невозможно. Но ничего почти не поменялось, знаешь, в тех вопросах и тех темах, которые и тогда нас с тобой беспокоили, и беспокоят сейчас. И я даже подумала: чего мы снимаем программу? Надо ту же показать! Потому что, знаешь, сильно ничего не изменилось, стало, может быть, даже хуже.
Но я хочу начать с хорошего. Знаешь, вот в той программе ты сказал: «Что мы с тобой всё опять плохо-плохо? Давай всё-таки искать во всем что-то хорошее».
Да.
Давай, так как у нас с тобой хорошее настроение, солнечное, давай начнем ― что хорошего сейчас происходит в твоей жизни? Что тебя сейчас радует? Что…
Хорошего происходит много. Происходят концерты, я ими доволен. Мы играем в клубе, вообще в клубах много в московских, у меня в клубе, в JAM Club, в Союзе композиторов.
Потом я поеду в невероятную экспедицию, о которой дайверы даже мечтать не могут. Я поеду нырять с кашалотами. Этого очень сложно добиться, потому что вообще к ним не подпускают, они в Красной книге. И в одном месте на земле очень небольшому количеству людей дают разрешение.
А где это?
Это Маврикий.
А что нужно для того, чтобы дали разрешение?
Там долгая бухгалтерия. Контора, которая просит, должна быть как бы хотя бы вызывающая уважение, да? Дайверское.
Потом мы поедем с «Машиной»… с «Машиной» ли? Нет, мы поедем с Yo5 в Испанию, вот. С «Машиной» у нас основные гастроли большие начнутся осенью.
По стране или по миру?
Нет, там Германия большая, потом Лондон… По стране периодически они происходят, но сегодня так всё устроено, что в длинную цепочку по стране выстроить трудно поездку. Всё-таки денег у людей стало сильно меньше, и они экономят. Не потому, что мы стали хуже петь и играть, это происходит со всеми артистами. Количество артистов не уменьшилось, а люди не могут позволить себе уже четыре раза в месяц сходить на концерт, это дорого просто. Поэтому приходится как-то и концерты не так часто играть.
Ну давай сейчас с тобой пригласим. Потому что 26 апреля в Stadium Live, уже знают наши зрители…
Вот же ж, вот же ж, ожидание радости.
«Машина» даст полный и большой концерт.
Во-первых, достойнейший повод, с которым я вас поздравляю.
Вообще, семь лет. Я до сих пор не верю.
Страшное дело.
Это как один день.
Счастливое число, китайцы бы порадовались.
Во-вторых, чудесное место. Оно очень рок-н-ролльное, мне нравится эта площадка и по звуку, и по вообще атмосфере. И очень хорошая публика у вас собирается. Я же бываю на днях рождения.
Это же удивительно! Я когда спускаюсь в зал, вот два года же мы делали, знаешь…
Ну да.
Я смотрю на людей, на наших зрителей, и я понимаю: ну вот же, какое количество светлых прекрасных лиц! Это чувствуется вот в каждом лице. Один парень говорит: «Вы знаете, я думал, что все приличные люди сидят в фейсбуке, а на улицах я их как-то не встречаю. Тут я пришел на День Дождения и увидел: вот же они все в оффлайне, они здесь ходят, они в метро ездят!».
Да, если себе собрать правильную ленту в фейсбуке, то создается ложное ощущение, что фейсбук весь состоит из исключительно приличных людей.
Смотри, когда мы с тобой последний раз говорили вот тогда, ты сказал, что очень тяжело писать, невозможно писать, когда кругом агрессия, когда люди друг друга ненавидят.
Но за это время ты выпустил альбом с «Машиной», ты постоянно гастролируешь, у тебя несколько программ. Как? Что-то поменялось, ты научился абстрагироваться?
Что-то происходит. Всё равно люди людьми остаются, они не могут постоянно находиться в одном состоянии тупой мрачной агрессии, да. У них тоже дети, у них тоже все нормальные человеческие чувства иногда преобладают. На концертах это происходит, и очень хорошо, что эти дверки у них открываются, я это чувствую, я это вижу.
Коснемся всё равно недавней ситуации, потому что, мне кажется, это было так опять болезненно. Когда в тот день, когда был теракт в Питере, у вас был концерт в Питере. И, собственно, на самом деле даже не был объявлен траур всероссийский, но всю гадость? ― опять же вылили на тебя и на то, что ты позволил себе не отменить концерт.
Вот я хотела бы, чтобы ты просто нашим зрителям сказал…
Хорошо, я еще раз отвечу на этот вопрос.
Потому что мы все тебя любим и знаем, как это было.
Да. Значит, истинную подоплеку всего этого некрасивого скандала.
Значит, концертов в этот день в Питере происходило огромное количество, равно как и спектаклей, и ни один из них отменен не был. Почему на меня спустили всех собак? Очень просто. Вот ровно через десять минут после того, как я узнал об этом событии ужасном и занимался тем, что пытался выяснить, не оказались ли мои родственники в метро в этом месте и в это время, ― а их у меня в Питере довольно много, ― мне начались звонки от всяких информационных агентств.
Звонили какие-то девочки, какие-то мальчики, на мой взгляд, бестолковые совершенно, которые задавали один и тот же вопрос: «Андрей Вадимович, ваши комментарии?». Что тут можно комментировать? В общем, я их стал посылать просто, потому что у меня была голова занята совершенно другим и настроение было не соответствующее. А они решили показать, кто в доме хозяин просто. Обиделись и устроили эту, значит… Они подтвердили ровно то, что я о них думал, в общем.
Ну их.
Да ну их, конечно. Понимаешь, там пришло полторы тысячи в эту филармонию, в общем, немолодых людей, потому что достаточно серьезной музыки концерт. Можно было их, конечно, всех выгнать на улицу с учетом того, что метро не работало и в городе творился коллапс полнейший, но мы посчитали, что вообще это бы и было то, чего террористы хотели добиться. Давайте панику еще усилим, давайте этот хаос еще преумножим.
Мы помолчали перед началом, все встали, я сказал несколько слов. Там я комментарий дал. И потом они подходили все и благодарили за то, что мы не отменили эту историю.
Это правильно.
Ну, думаю, что да.
Вот опять в нашем с тобой разговоре, ― почему я говорю, что можно его просто продолжить, несмотря на то, что он был три года назад, ― я тебя спросила, о чем бы ты сказал Путину. Ты так подумал и так очень внимательно тогда сказал, что страна катится в трамтарары, и, наверно, может быть, вы даже этого не хотите. Вот за эти три года, мне кажется, мы всё так же летим туда, в трамтарары.
В том же направлении, да, только мы к этому трамтарараму стали ближе.
Вот, и ты тогда сказал: «Ну это всё равно будет всё быстро и плохо», да. А вот уже три года, мы всё с тобой наблюдаем…
Потому что у нас очень большая страна. Это в каком-нибудь Сан-Марино всё может произойти за один день, а у нас пока это докатится до Дальнего Востока, у нас уже следующий год наступит. Это же огромная инерция.
А вот недавно, 26 марта, вышли на несанкционированный митинг против коррупции большое количество людей по всей стране. И мы все обратили внимание, что было очень много молодежи.
Вот это новое поколение, которое уже выросло при Путине. Они не видели, не знаю, девяностых.
Ну да.
Они не были…
Не говоря о семидесятых.
Ну да. Вот как ты считаешь, почему это произошло?
Я думаю, что вот на время любой химической, физической реакции нужно время. Какая-то реакция происходит мгновенно. Какая-то реакция происходит постепенно. Они показали, что они тоже люди, они тоже граждане и им совсем не всё равно, что вокруг них происходит.
Ситуация дурацкая, на самом деле. Мне кажется, что просто не самым умным образом власть себя повела, потому что… Слушай, этот фильм посмотрело 15 миллионов человек, это гигантская цифра. Можно сказать, что полстраны его видело, исключая грудных детей и совсем пожилых стариков.
Что просится? Если господин Навальный нас дезинформирует, то должны выступить представители власти и по полочкам рассказать: вот тут неправда, это неправда, это монтаж, это не так. Если он рассказал правду, тогда надо принимать какие-то меры. А делать вид, что ничего не произошло, что всё это чушь и мы на это отвечать не будем ― это прятать голову в песок. И рассчитывать, что после этого всё успокоится, просто неразумно.
Вот сегодня была первая реакция на его фильм. Алишер Усманов сказал, что он подаст в суд на Навального за клевету, за то, что тот обвиняет его, значит, в преступлениях. Вот я думаю: это такое стратегическое, значит, видение, как мы сейчас будем отвечать на этот фильм? То есть при этом власть-то молчит. Алишер Усманов не является представителем власти.
Абсолютно.
Вот как ты считаешь? Это, знаешь, долго выстроенная стратегия какая-то?
Я думаю, что сидели и думали, что делать, наверно, просто.
С другой стороны, есть вот какая штука. Ты сказал «15 миллионов человек». Это действительно огромная цифра. И казалось бы, что интернет, собственно, везде сейчас доступен. Но у меня тут были поездки в регионы, в несколько городов. Я встречалась с людьми, которые продают телеканалы в кабельные сети. Это возраст, знаешь, где-то 25–35.
Ну да.
И в общей сложности было несколько встреч, человек триста, наверно, присутствовало на этих встречах. И я задавала вопрос, собственно: «Видели ли вы этот фильм? Слышали ли вы что-то о нем? И знали ли вы ― тогда еще не было этих акций, это было до ― о том, что был марш памяти Немцова в Москве?». Я могу сказать, что на триста человек всего человек десять или пятнадцать, собственно, об этом слышали, знали, видели фильм.
Да, но есть какая-то инерция, есть привычка. Пришел домой ― включил телик. Там всё привычно. А вот прийти домой, сесть в компьютер и искать, где новости, да где еще правильные ― это немножко другой склад ума. Это надо быть все-таки человеком другого поколения.
А вот опять же про поколения, тоже очень интересно. В нашей с тобой беседе ты тогда сказал, что поколение детей, которые родились в девяностые и родителям было вообще не до них, потому что нужно было выживать, как-то менять, находить себя в этой новой жизни, поэтому оно немножко такое потерянное.
А наше уже, поколение детей, которые родились у нас, ― вот они другие. И, наверно, вот этот выход на улицы молодежи подтвердил этот факт.
Наверно, так.
Много черт последнего времени, которые мы наблюдаем, мне кажется, они откуда-то из прошлого к нам сюда прилетают, из такого Советского Союза. Политинформация в школах, значит, цензура, которая потихонечку так вводится, рекомендации, что смотреть, что читать.
У них не было других примеров. Их по-другому не научили просто.
Их ― кого ты имеешь в виду? Учителей?
Нет, не учителей, а тех, кто им это велит делать. Учителей, кстати, тоже. Всё делается по шаблону, который уже существовал. Никто не хочет брать на себя смелость сейчас попробовать даже предложить пойти что-то по-другому.
А вот скажи, пожалуйста, какое время честнее? В Советском Союзе, в котором были двойные стандарты, но все это понимали, или сейчас?
Оно одинаково нечестное.
Нечестное.
Абсолютно. Другое дело, что, конечно, в Советском Союзе было хуже в том смысле, что вот Дождя не было, не было интернета, не было вообще никаких каналов альтернативной информации, кроме двух заглушаемых вражеских «Голосов», которых тоже иногда надо было делить на два, да?
Сегодня есть огромный выбор. Ты можешь найти то, чему ты доверяешь. Это страшно важно. Поэтому федеральный канал, который четыре дня молчит по поводу этих митингов, санкционированные или несанкционированные ― неважно. Это событие, которое прошло по стране в большом количестве городов, и сделать вид, что ничего не было, ― это глупо. Всё равно все узнают, что это было, и канал будет иметь бледное лицо. Зачем они сами на это идут? Я не понимаю.
Но гораздо ярче была еще и ситуация недавно, с «Никой» связанная. А ты был на этой «Нике», нет?
Нет, я не был, я был в отъезде. В общем, я не кинематографист, скажем так.
Ну, всё равно они приглашают известных людей.
Но это же был какой-то совершенно… скажем так, демарш в том контексте, в котором мы сейчас все находимся, хотя всё, что говорилось со сцены этими людьми, всё было просто, понятно, это были человеческие эмоции.
Всё было просто, понятно и абсолютно нормально. Я ничего вызывающего там не услышал. Это мы просто дошли до состояния…
Что нам кажется.
Когда человек говорит то, что он думает, и всем кажется, что это какая-то беспрецедентная смелость вообще! Сейчас его вязать начнут! Плохи дела в таком случае.
Да. Но там интересный факт был такой, что режиссер, этого показа с НТВ сказал Красовскому, режиссер сказал: «Ну ты же понимаешь, что я всё равно это вырежу». И это разошлось по всей сети.
Естественно, естественно.
Все всё увидели. И дальше канал стоял перед выбором, что делать. И все-таки они что-то оставили, а какие-то купюры сделали, потому что всё равно уже было везде.
Ну да.
И вот это вот, конечно, удивительное открытое информационное пространство, с одной стороны, как и создает какие-то проблемы, так и какое-то количество проблем, конечно, решает. И это всё какие-то такие заметочки на будущее, мне кажется.
Вот смотри, мы затронули про Советский Союз. Были запрещены определенные книги, определенная музыка. И был такой в зависимости от того, что ты читаешь, что ты слушаешь, был код такой, типа «свой-чужой». Вот как ты думаешь, сейчас у этого поколения молодых есть вот этот вообще какой-то код?
Есть наверняка, просто я в этом просто уже не очень разбираюсь, я от них достаточно далеко отстою. Это по тому, какую музыку ты слушаешь, на какие ты сайты ходишь, грубо говоря. Конечно, есть. Это у любого молодого поколения есть, это свойство молодости такое ― разбиваться по стайкам таким, по кучкам.
А вот как дети сейчас твои? Понятно, сын уже достаточно взрослый, вообще взрослые все дети почти.
Ну да.
А как ты понимаешь, как они чувствуют вот это всё?
Ванька всё чувствует, по-моему, очень адекватно, хотя я с ним на эту тему не много разговариваю. Он в работе весь, дай бог, чтобы он весь в этой работе был. Дочка сейчас заканчивает школу и сразу идет поступать, поэтому ей тоже, в общем, не до общественной жизни на этом отрезке.
Ну а как ты думаешь, все-таки она что-то считывает?
Она феминистка страшная.
Да?
Да.
Это в чем выражается?
То есть любимая обувь ― это ботинки дальнобойщиков такие…
Да ты что.
Это да, она такая.
Ну хорошо, это только визуально или она в принципе?
Нет, это абсолютно… это внутренний стержень.
Да?
Да.
Тебе приходится, не знаю, на эту тему с ней говорить, или спорить, или убеждать, что иногда надо быть девочкой там?
Нет, нет. Я уважаю ее мнение, хотя сам придерживаюсь прямо противоположного.
А вот как все-таки рассказать про добро и зло, про хорошее и плохое? Как это сделать?
Это надо делать в очень юном возрасте. Это надо делать в возрасте от двух до пяти лет, чтобы не пришлось спорить бессмысленно и непродуктивно. В возрасте от двух до пяти закладываются основные представления. И здесь надо просто читать хорошие книжки, показывать хорошие фильмы, рассказывать хорошие истории, и вот из этого всё складывается.
А как вот у тебя было? Вот я тут прочитала, что ты еще до поступления в школу уже прочитал всего Жюля Верна. Как это?
Мне отец читал вслух. Мне было лет пять. Он мне читал Маяковского раннего, «Облако в штанах» он мне читал. Бабушка говорила: «Прекрати немедленно, он ничего не понимает!». Папа говорил: «Он всё понимает». А я себя в этот момент, лежа на диване, ощущал вполне взрослым человеком. И действительно мне казалось, что я всё понимаю. Во всяком случае, масштаб трагедии я понимал.
Он мне заводил Рахманинова, он мне заводил хороший джаз. Вот как-то из этого всё и получилось.
Да. Ты сейчас сказал «с двух до пяти». Если ты в ютьюбе один раз набрал что-то, что тебе понравилось, дальше тебе выдаются рекомендации. И вот у меня дочь, периодически я узнаю о новых музыкальных композициях, о новых группах молодежных, детских каких-то, о которых я никогда бы не узнала.
И понимаешь, вот уже выстроить вкус практически невозможно, потому что уже всё, она без тебя уже всё нашла.
Она всё нашла. Мало того, я часто затыкаю себе просто рот, потому что… Ну там, когда Ванька был моложе, и он мне приносит что-то, у него глаза горят, а я понимаю, что, грубо говоря, в 1966 году была группа Kings, и вот это бледная ее копия, жалкое подобие. Как, знаешь, фильм «Коллектор» совершенно замечательный, если ты «Лок» не смотрел. Так и тут.
Я не хочу ему кайф обламывать, ему нравится эта музыка. И я подозреваю, что я могу ему мягко рассказать, что вообще это не на пустом месте выросло, но та команда на него произведет меньшее впечатление, потому что там другой запах. Там запах нашей молодости, а вот это пахнет по-другому, сегодняшним днем каким-то. Он это чувствует. Ну, так всё устроено.
Я так иногда думаю: что, как направить? Нет, мы садимся в машину, что-то слушаем, что нравится мне.
Ну да.
Вот, но всё равно, конечно, сейчас уже…
Всё само выровняется.
Да?
Пройдет лет двадцать…
Вот видишь, я опять же со своими гостями хочу поговорить про то, что болит и волнует, потому что дети… Сын ― подросток, пятнадцать уже почти лет, дочке восемь лет, и это как раз такой период, когда хочется что-то не упустить и, с другой стороны, не навредить.
Я думаю, что они у тебя растут в правильном окружении, так что всё будет нормально.
Ну да. Смотри, когда-то, в 2008 году, ты искренне поддержал, как и многие мы, Медведева (и потом все мы разочаровались). Потом был эпизод с Прохоровым, собственно, ты тоже искренне в это поверил, и поддерживал, и достаточно долго во всем этом участвовал. Но где сейчас у нас Прохоров-политик и что с этим теперь нам всем делать? Вот у тебя здесь разочарование? Или ты понимаешь мотивы его? Вообще вы как-то это обсуждали с ним?
Я как… ну, я наблюдал-то с достаточно близкого расстояния. Я понимаю, что ему просто не дали элементарно, не дали сделать то, как он это хотел сделать. Та ниша политическая, которую ему оставляли, его просто не устраивала, потому что каким-то спойлером, какой-то бутафорией он быть, естественно, не хотел, ему это не нужно. Идти на войну ― значит еще одного Навального делать. Он не пошел на это.
Сейчас, сегодня тоже прошла новость, что, возможно, будет все-таки продана РБК.
Не один день это всё творится. Посмотрим.
Ты видел фильм Кричевской и Фишмана «Самый свободный человек»? Про Немцова.
Я не только его видел, там еще моя песня в финале звучит.
Да, но ты его сам-то видел?
Ну конечно, а как я мог не глядя? Конечно, видел.
Впечатления твои?
У меня очень сильные впечатления, потому что вот поразительное дело, казалось бы, сегодняшнему человеку скучно должно быть полтора часа смотреть на говорящие головы. А не скучно. Они весьма откровенно рассказывают о событиях этих. Всё это сделано без надрыва, очень спокойно, аргументированно и, по-моему, объективно.
Мне фильм понравился. Я видел, как его смотрели люди в полных залах. Так что это не у меня одного такое ощущение.
Нет, это здорово сделано. Это кажется, что подумаешь, собрали интервью и склеили вместе. Нет, нифига, это тончайшая работа.
Фактически, вот как кто-то уже об этом сказал очень точно, фактически это первый такой рассказ про девяностые.
Да.
Про наш вообще период. Что меня поразило в этом фильме, я этого не понимала, я этого просто не помнила, что фактически изменило ход истории противостояние, вот эта борьба федеральных каналов, Первого и НТВ. Собственно, всё могло быть по-другому, страна могла развиваться по-другому. И вот как средства массовой информации смогли… Понятно, что они были инструментом.
Ну конечно.
И вот то, что мы сейчас наблюдаем, оголтелость, где-то замалчивание, поиск врагов постоянный, не важно, внутреннего или внешнего. Вот как это-то на всё повлияет, вообще на наш ход истории, на нашу жизнь и на нашу страну, как думаешь?
Чем в более активной и, соответственно, идиотской форме это происходит, тем быстрее это перестает работать. Тоже закон физики тут.
Ну а как мы это чувствуем? Хотя мы сейчас даже и не можем понять, потому что все цифры, все рейтинги, вся социология, в общем-то, тоже, не очень…
Я рейтингам не сильно верю.
А как тогда? Как понять?
По общей атмосфере, вот по ощущению. По реакции зрителей я это понимаю, например. По тому, что вот вдруг молодежь на улицы вышла. Это всё одного поля ягодки.
А вот когда ты приезжаешь в регионы, допустим, приезжал три года назад и сейчас, ты видишь это какое-то изменение, разницу в людях или настроениях?
Мне кажется, что сейчас оно более адекватное, скажем так, чем когда только случилась крымская история и все орали «ура». По-моему, с этим ура закончилось.
Да? Потому что открываешь холодильник, идешь в магазин, и это в том числе.
Это одна из причин, может быть, основная.
Я, когда мы готовили День Дождения, где-то месяца два назад мы начали об этом думать, у меня была первая идея вообще, я не помню, я тебе поделилась, рассказывала о ней или нет, но сейчас расскажу зрителям. Я хотела сделать такой большой телемост-концерт, договориться с музыкантами в Киеве, в Минске, в Риге. Да, есть как бы группы хорошие, известные, прекрасные. И попробовать сделать вот такой музыкальный телемост, да? Здесь мы играем в Stadium Live, вы играете.
Ну да.
Не знаю, «Океан Эльзи» в Киеве, в Минске «Ляпис Трубецкой». Концерт даже не против войны, а вот просто что мы над этим, что музыка, искусство ― это всё равно над этим.
И мы начали этим аккуратно заниматься.
Ага.
И ты знаешь, и конечно, мы начали с Украины, естественно. Мы связались с разными группами, которые любят Дождь, которые нас поддерживали, которые всё понимают, что происходит, но они сказали: «Мы не можем принять участие в этом концерте, потому что нас не поймут на родине». И невозможно было переубедить. И, собственно, вся эта идея развалилась, потому что без Украины делать это было неправильно.
Что ты по этому поводу думаешь?
Знаешь, мне за них трудно говорить, потому что для того, чтобы это почувствовать, надо быть популярной украинской группой и пожить там хотя бы пару месяцев. Я приезжаю туда на три дня, нас прекрасно принимают, мы там играем концерты, и наверняка большей части внутренних противоречий и проблем мы не видим.
Я понимаю, что Украина так сильно поправела, конечно, за это время. Насколько велико влияние вот этих правых, мне трудно сказать, но то, что оно есть, я знаю совершенно точно. И они там с ним живут в одной стране. Я очень не люблю такого рода крайности, это то, что у них сейчас там творится. Это всегда кончается идиотизмом с обратной стороны.
Ну да. Но мне жалко, знаешь, потому что мне казалось…
Идея была очень красивая.
Мне казалось, что это так как-то правильно, знаешь.
Она бы очень здорово сработала вообще, это было бы очень красиво, конечно. Хочется надеяться, что мы это когда-нибудь сделаем.
Очень… тоже тебя хочу об этом спросить. Практически со всеми гостями за последнее время вспоминали Трампа и то, что произошло в Америке. Вот как ты это оцениваешь? Вот ты считаешь, почему…
А для меня с самого начала было полнейшим изумлением, во-первых, что это здесь ему объятья-то такие приготовили? С чего они решили, что сейчас он в них прыгнет? Почему там это произошло?
Да.
Это, по-моему, такая же история, как с брэкситом английским. Решили поиграть, попугать, а вдруг бом! ― и проскочило.
А почему?
А они и не хотели. А потому что не изучили до конца настроения настоящие, вот что происходит. Потому что в любой булочке с изюмом есть тараканы, потому что политкорректность эта действительно дошла во многих своих проявлениях до ситуации, где разум уже не на первом месте. Это тонкая штука, но нельзя всё доводить до абсурда. И на этой почве вылезают сразу такие вот Жириновские всякие. Это совершенно нормально.
Очень, конечно, даже не интересно, а уже даже неприятно наблюдать неменяющуюся риторику, опять же, внутри федеральных каналов. Знаешь, вот это ― вначале в объятия, а теперь пауза.
Слушай, это вообще неприятно наблюдать. Что я стараюсь и не делать и тебе советую. Тебе по работе надо.
Что больше всего тебя сейчас вдохновляет вот из того, что ты делаешь?
Мне вообще… меня очень греет то, чем я занимаюсь, скажем так. Я жду репетиций, я жду концертов, я после концерта как, знаешь, только что заряженный аккумулятор такой. У меня горит зеленая лампочка, я страшно рад, молод, готов выпивать, дружить с друзьями. У меня какой-то праздник внутри. Это держится какое-то время.
Я ужасно рад, что в маленьком клубике моем у меня есть возможность постоянно себя в этом состоянии поддерживать, потому что мы там довольно часто играем.
А вы часто играете?
Мы играем часто. Потом, я могу как хозяин… Вот играет какая-то команда, я говорю: «Ребята, сыграем вместе пару песенок?». Традиции джазовой музыки это предполагают. Совершенный сюрприз для зрителей. Я вышел с гитаркой, мы сыграли две штучки. Пошло, и я с ними на целое отделение остался. Просто удовольствие.
Так что вот как-то так это происходит. С Сашей Галицким замечательным мы будем готовить выставку. Мы ее уже затеяли, мы ее практически анонсировали в Израиле, потому что мы две выставки делали здесь, но все-таки он живет там, а я живу тут, и надо из приличия сделать одну там. Значит, вроде мы всё придумали, теперь надо вместе сесть и нарисовать ее. Как Феллини говорил: «Мой фильм готов, осталось снять его», да?
Вот я тоже в предвкушении этого летнего занятия, потому что с ним страшно весело и интересно это всё делать.
А как это происходит?
Мы выбираем комнату какую-то, расставляем всё, что нам нужно. Обычно мы это у него делали, правда, у него мерзкий кот, который орет всё время, я его ненавижу, а он его нежно любит. И мы начинаем просто в четыре руки какие-то штуки делать. Ломается какая-то преградка, и мы вот совершенно объединяемся.
Ну как? Физически как это?
Физически как? Вот у тебя лист или холст.
Да. И что, вы по очереди каждый?
Нет, можно даже одновременно. Можно отойти, посмотреть и дать ему какое-то время. Я вижу, что он что-то там начал, задумал, пошел туда. Потом я говорю: «Подожди, здесь смотри чего».
То есть это практически джазовая композиция.
Абсолютно.
Импровизация на бумаге.
Конечно.
Я не могу представить, потому что я это не умею. А подраться? Типа «почему ты так это нарисовал». Или нет?
Нет-нет. Мало того, два раза у нас было… Две выставки было, был «Котаблос» и был Горький, «На дне». Морском, естественно. Безотходное было производство. То есть мы не запороли ни одного листа.
Ничего? Скажи, а это покупают потом или что?
Да.
Я не была, мне вот стыдно признаться.
Приходи, пожалуйста.
Я слышала. Ну только в Израиль надо теперь ехать, да?
Мы потом еще что-нибудь здесь устроим.
Хорошо. У нас уже практически закончилось время. Я рада, что эта программа не была такой задумчивой и грустной какой-то, как прошлая наша, потому что мне очень хотелось светлую ее и солнечную. И даже если мы затрагивали какие-то, может быть…
Ну и слава богу.
Да. Гитара, раз уже она здесь. Я хочу еще раз пригласить всех наших зрителей 26 апреля в Stadium Live. Приезжайте, Therr Maitz, «Машина времени», Андрей Макаревич. Я видела трек-лист, там очень круто всё.
Он долго душил меня, обнимая: «Старик, сколько лет, сколько зим! Я старые песни кручу и рыдаю, ты просто неотразим! Слыхал, что тебя топтали, месили. Несладко пришлось небось? А вот стоишь, живой и красивый. Я рад, что все обошлось». Я сказал: «Да, конечно, о чем ты?».
А он кричал: «Брат, побузил и будет, давай, кончай саботаж! Ведь знают все приличные люди, что Крым исторически наш. Кругом враги, мы одни на планете и впору начать войну. А тут еще либералы эти мечтают продать страну». Я сказал: «Да, конечно, о чем ты?».
А он кричал: «Замесим уродов, Андрюха, сомнений нет! Ведь ты ж не из этой, из сучьей породы, я знаю тебя сто лет». Я сказал: «Да, конечно, о чем ты? Прости, я спешу, я рад несказанно, но нынче я весь в делах». А потом достал телефон из кармана и стер его номер нах.
Спасибо! Ждем вас вместе с Андреем и со всеми нашими зрителями на концерте. Спасибо.
Приходите.