Режиссер Кирилл Серебренников в интервью Наталье Синдеевой о гранях патриотизма, последних принятых «госдурой» законах и о том, что будет, если в театре появится цензор.
Синдеева: Кирилл сегодня у меня в очках, и он сейчас объяснит сам почему. Несмотря на то, что не видно его глаз, я буду заглядывать.
Серебренников: А ты представь, что это все большие глаза. Вчера был день рождения близкого друга, я не мог тебе отказать, очень хотелось поговорить. Два события рядом, серьезный разговор, красивая женщина, раннее время.
Синдеева: Я первый раз так рано записываю программу.
Серебренников: И день рождения друга, это трудно.
Синдеева: Если мы писались позже, например, в 4 или 5, как мы обычно пишемся.
Серебренников: Уже были бы более прозрачные.
Синдеева: И более того, я бы тебе предложила шампанского, а сейчас я понимаю, что ни тебе, ни мне этого точно не нужно.
Серебренников: Не надо.
Синдеева: За последнее время появилось достаточно много законов либо законопроектов, либо актов подзаконных, которые впрямую влияют на твою работу.
Серебренников: Есть ощущение, что они приняты специально против тебя, что все эти люди имеют целью извести кого-то одного, что-то очень маленькое.
Синдеева: У меня такое же чувство.
Серебренников: Что все против тебя. Ну сколько у нас платных каналов, если закон ударяет по каналам, которые платные? Ну сколько их там?
Синдеева: Да нет. Неважно сколько, рынок может регулировать, кто платит.
Серебренников: Да, кто лучше, кто успешнее.
Синдеева: Но ощущение, что против тебя.
Серебренников: Против тебя лично, да. Все же, видимо, это и было нам обещано, что ребятки, вам хорошо не будет теперь.
Синдеева: В какой момент обещано? Ты знаешь, я этого момента не помню.
Серебренников: Наташа, ты не помнишь момента, когда было обещано?
Синдеева: Вот у тебя когда?
Серебренников: После всех этих выборов, после всех этих протестных акций. Когда вышли люди на площадь и сказали: «Нам не нравится это, нам не нравится то», а им сказали: «Ах вам не нравится? Мы вам сейчас покажем кузькину мать», ну как бы в разных формах. Собственно, то, что происходит, это длинная и большая, видимо, кузькина мать. Ну окей.
Синдеева: С 1 июля запрет на нецензурную…
Серебренников: На все. Ты знаешь, все это имеет… Я уже смеюсь…
Синдеева: Ну потому что ничего не остается.
Серебренников: У меня телефон звонит каждые 3 минуты, и все каналы, все передачи – федеральные, государственные, прогосударственные, негосударственные – задают один и тот же вопрос. Я уже отшучивался, разговаривал с ними исключительно матом. Я не знал, как себя уже вести, потому что ну что тут комментировать. Я могу сказать одну вещь простую. Вещь такая – до принятия закона о пропаганде гомосексуализма широкие народные массы, люди в принципе …
Синдеева: Не знали.
Серебренников: И не интересовались. Никто не сделал так много для пропаганды гомосексуализма…
Синдеева: Ты сейчас цитируешь практически.
Серебренников: Как Мизулина.
Синдеева: Как законы Мизулиной.
Серебренников: Никто не сделал так много в этой стране. Это такой гигантский гей-клуб образовался, все волнуются, обсуждают. То же самое, я думаю, что этот закон сделал очень много для пропаганды ненормативной лексики.
Синдеева: То есть сейчас, по идее…
Серебренников: Конечно, сейчас огромная особенная антигосударственная…
Синдеева: Такой вызов.
Серебренников: Хочешь быть оппозиционером, скажи слово «х**».
Синдеева: Черт возьми, придется запикать тебя.
Серебренников: Хочешь войти во френду, это очень легко теперь сделать. Надо всего лишь использовать ненормативные слова.
Синдеева: А как будете жить? Как будет Венчик Ерофеев?
Серебренников: Витечка Ерофеев. И Витечка, и Венечка, писатели Ерофеевы и куча других, и Александр Сергеевич Пушкин.
Синдеева: А у вас же есть в репертуаре.
Серебренников: У нас есть, да.
Синдеева: И что делать будете?
Серебренников: Да ничего не делать. Ну не делать. Я не знаю, что делать.
Синдеева: То есть из репертуара пока изымать не будете, а дальше?
Серебренников: Мне кажется, это преступление против литературы и искусства. Это все-таки peace of art, мы не ругаемся на сцене, это все-таки литература, цензурована и издана. Знаешь, это же люди ужасно некомпетентные принимают все эти законы, ну просто дикие и иногда очень дремучие. Хотя я могу уже говорить, не просто ругаясь, а есть выступления этих депутатов, по которым понятно, что они абсолютно не в теме того, против чего они выступают, что они цитируют, что им там пишут в этих записках. Они совершенно, что называется, не Копенгаген. Ну как? Это наша уже ответственность – сделать так, чтобы литература, искусство не пострадало от варваров.
Синдеева: Министерство культуры предложило гражданам писать и сообщать доносы о том…
Серебренников: Ну это уже дальше волна. Мне кажется, надо события принимать по мере их поступления.
Синдеева: То есть ты не знаешь пока, что будешь делать с репертуарным…
Серебренников: Не знаю. Этот вопрос стоит перед огромным количеством людей, причем наивно предполагать… У нас не так много спектаклей с ненормативной лексикой.
Синдеева: Я уверена, что их не так много, но они есть.
Серебренников: Они есть, причем не просто есть, а есть спектакль «Русская красавица», замечательный спектакль, поставленный Женей Беркович, поставленный по бестселлеру Виктора Ерофеева, по классической книжке постсоветского периода, которая издана на 80 языках, которая получила миллиард литературных и прочих премий. Ну это что? Что мы будем делать? Это называется нашествие варваров. Люди должны этому противостоять, потому что это нашествие варваров.
Синдеева: Кира, это был мой первый вопрос, но мы с тобой с другого бока зашли. А как ты сейчас чувствуешь в этом времени себя?
Серебренников: Ты задаешь достаточно трудный вопрос, потому что не хочется впадать в ложный пафос. Честно если говорить, а говорить надо всегда честно, никогда не врать, я думаю, что это просто наша жизнь. Я вдруг понял, что наша жизнь, мою часть жизни съедает, вернее, пришлась на такой период жизни страны. В моей стране происходят такие события, происходят беды. Понимаешь, да? Мы же не выбираем времена.
Синдеева: Я это определяю, знаешь как, что сейчас страна болеет, это болеет близкий тебе человек.
Серебренников: Страна болеет, но нет стран, которые не болеют. Вообще я не склонен драматизировать излишне, потому что, если мы все время будем себя накручивать, находиться в состоянии этого взвода, этого нервического припадка, это мешает работе, это мешает сосредоточиться на том, чем по-настоящему должны заниматься. А по-настоящему должны заниматься пропагандой культуры.
Синдеева: Слово «пропаганда» сейчас…
Серебренников: Я специально шучу. Культурой, искусством, помощью людям, социальными программами: хорошими делами. Их вот столько. Этих хороших дел много даже в период самых военных действий. Мне кажется, всегда за 20 век и еще раньше, всегда шли войны, они шли всегда. Человечество так мерзко устроено, видимо, с нами какое-то несовершенство или такие процессы, которые толкают людей убивать друг друга. Самые уважаемые люди мира, самые посвятившие себя этому вопросу говорят: «Не убивайте». Все говорят: «Нет войне. Война – это ужасно», а нам все время какие-то люди доказывают, что война – это прекрасно, что война – это патриотизм, война – это то, что, оказывается, нужно нам всем.
Я когда читаю какие-то данные о том, что 70% или даже больше россиян активно поддерживают войну, что война этим 70% или больше очень нужна, я не знаю, что в этот момент даже сказать. Я понимаю, что либо это ложь, либо это помутнение рассудка. И самое печальное, что это часть моей жизни. Вот я должен остаться, не дай нам Бог сойти с ума. Понимаешь, да? Надо держаться за остатки рассудка, надо заниматься собой.
Синдеева: Ты очень здорово сейчас определил, как ты к этому относишься, и мне вроде это все понятно. Мне очень понравилась твоя фраза, которую ты сказал на «Эхе Москвы», что мы каждый создаем свою жизнь. И в нашей жизни, вот в моей жизни, я опять же читаю и говорю: «Это я такое же говорю», в моей жизни есть и порядочность, и справедливость, и совесть, и прекрасные люди, которые любят страну.
Серебренников: Это уже немало.
Синдеева: Но все время и в твою, и в мою жизнь, в которой это все есть, все время извне что-то врывается.
Серебренников: Кто-то впрыгивает.
Синдеева: Более того. Не просто врывается, а в грязных сапогах. Понимаешь?
Серебренников: Наташ, это было всегда в разных видах. В каких-то видах в жизнь людей входило государство с грязными сапогами, но оно входило в жизнь россиян все века.
Синдеева: Это наше такое российское, что ли?
Серебренников: Я уверен, что да. Противостоять этим грязным сапожищам, этим рукам брадобрея – в этом и есть наша работа, в этом и есть наша жизнь. А когда это государство входило на пуантах? А когда это государство входило в мягких тапочках музейных? Ну никогда.
Синдеева: То есть шансов условных, чтобы оно не входило туда, у нас нет?
Серебренников: Мы пытались этого добиться, и даже был какой-то период небольшой, когда оно не входило, оно занималось своими перераспределениями, оно занималось своими делами. Мы даже пытались дружить друг с другом какими-то этажами. Но сейчас входит с руками, с сапогами, пытается за что-то схватиться. Кого-то из нас выхватить. Уже, видишь, к сожалению, опять началось – мы и они, вот это советское. Это не наша затея, не мы это придумали. Это они как-то решили огородиться забором такого отчуждения, полой отчуждения, Берлинской стеной от нас. Может быть, это и хорошо. Подальше, живем своей жизнью, занимаемся любимой работой.
Синдеева: Правда, не получается, потому что и ты, и я вынуждены на это обращать внимание, реагировать и что-то делать. В нашей ситуации понятно, ты с удовольствием все бы это делал, но тебе обязательно что-то, и ты обязан реагировать.
Серебренников: Ну ты же это будешь делать вопреки всему до последнего момента.
Синдеева: Сколько я смогу. Буду делать. Это правда.
Серебренников: Нас всех остановит только пуля.
Синдеева: Наверное, да.
Серебренников: Ну все.
Синдеева: Я вчера выхожу с работы в 11 вечера, понимаю, что насыщенность дня, количество проблем, которые надо решать сиюминутно, потому что у тебя сроки, переезд, новый закон, рекламодатели, проекты, на осень новые программы. Это все надо в один…
Серебренников: Ну это твоя жизнь.
Синдеева: Я иду и задаю себе вопрос: вот если все станет спокойно, смогу ли я в таком спокойном, нормальном режиме с уверенным завтрашним днем работать. Вот сейчас мне кажется, что это невозможно, потому что когда ты последний год фактически, ты и до этого в энергичной динамике находился, а сейчас это зашкаливающая уже скорость. Я понимаю, что этот адреналин – это, конечно, невероятная штука.
Серебренников: Мы адреналиновые наркоманы.
Синдеева: Это же, правда, есть.
Серебренников: Это есть.
Синдеева: А когда ты приезжаешь в Берлин на постановки, там же все другое, это у тебя как? Как отдых, как выдох, как вздох?
Серебренников: Это дача. Это птички поют, люди ходят, расслаблено все, все спокойно.
Синдеева: Сколько можешь в этом быть?
Серебренников: А я как раз агент неспокойствия, я их как-то завожу, я говорю, что так не то. Я несу эту энтропию российскую, этот хаос. Мне кажется, им это нравится. Грубо говоря, они в нас это и покупают, что такие сумасшедшие русские, у них проблемы, у них безумие какое-то творится, и это безумие… Понимаешь, я работаю в такой зоне, где это безумие конвертируется в работу, его легко конвертировать. Это безумие может привести к рождению каких-то идей, к созданию фильмов, спектаклей, романов, повестей, очерков и прочего. Российская жизнь такая активная, такая безумная, такая очень энергоемкая, московская жизнь, потому что в остальной России все по-другому, это разные места.
Синдеева: Да, и скорости там другие.
Серебренников: Московская жизнь – это наше такое испытание, это наш такой выбор. Ты в Питер уедешь – и уже будет по-другому.
Синдеева: «Политическая реальность не должна входить в культуру», эта фраза. Ты поспорил с Лариной на «Эхе».
Серебренников: Я считаю, что не должна.
Синдеева: Объясни мне, я не поняла.
Серебренников: Не надо делать спектакли про политику.
Синдеева: По политику не надо. Но ты же все равно отражатель.
Серебренников: Я – отражатель. Но мне кажется, все равно через культуру, через спектакли, через фильмы надо ставить более общие вопросы, не узкоконкретные. Не делать памфлеты, не пикироваться с ними по поводу мелочей. Искусство способно задавать себе и заставлять зрителей отвечать на какие-то сущностные вопросы, а не на узкомелкие.
Синдеева: Мне кажется, она это и имела в виду. Но ты мне ответил, и я поняла. Потому что действительно ты – отражатель.
Серебренников: Но не в этом дело. Просто не надо забывать, что они все кончатся, они пройдут, эти дяденьки, которые там сидят в смешных костюмах, с галстуками набекрень, мы их называем то «Госдура», то «взбесившийся принтер», еще выше какие-то дядьки. Их не будет скоро, будут другие, знаешь, как планктон проходит – и все. Они на нас влияют, могут привести к тому, что нам плохо, больно. Это правда – они на нас влияют. Но они не имеют имен даже.
Синдеева: Когда на вас было огромное количество доносов, разгромных статей и так далее, так как мы тоже на себе все это испытываем. Скажи, как внутри коллектива, при том коллектив, понятно, у тебя смешенный: у тебя есть старые труппы, молодые ребята. Это же наверняка влияет, так или иначе, на внутренне настроение. Это объединяет, разъединяет или это пофигу всем, и никто на это не обращает внимания? Обсуждаете ли вы это у себя?
Серебренников: Я тебе так скажу – люди всегда видят, где ложь, а где правда, особенно люди, которые в вопросе, которые находятся внутри коллектива. Они понимают, когда осуществляется пропагандистская атака через федеральные каналы, через прессу, подведомственную институту пропаганды, источнику пропаганды, они могут прочитать этот текст, посмотреть сюжет и сличить с правдой и понимают, что эта пропаганда – ложь. В этот момент всем становится просто, потому что пропаганда настолько топорная, настолько ленивая, наша, во всяком случае, она даже не старается хоть чуть-чуть быть похожа на правду. Просто все ложь, поэтому очень легко к этому относиться.
Синдеева: Скажи, а как сращивание трупп произошло?
Серебренников: Это же все происходит в работе, люди начинают работать, делаются спектакли, в этот спектакль назначаются люди новые, артисты старые. И вдруг становится ясно…
Синдеева: Просто они все артисты.
Серебренников: Они артисты, они профессионалы, они талантливые. Люди талантливые моментально находят общий язык. У них есть какой-то свой блютус. Мы стали практически за год единым целым. И мне очень приятно когда… у нас была премьера фильма «Класс коррекции» Вани Твердовского и Наташи Мокрицкой, в котором наши ребята играют главные роли. У нас была премьера в «Гоголь-центре». Подошла одна замечательная артистка из старой труппы и сказала: «А наши-то. Наши прекрасно играют». Это невероятно приятно.
И это случилось все достаточно быстро, все друг друга полюбили. Наши молодые артисты поздравляли, когда был юбилей у другой замечательной артистки, приходили с цветами, делали теплые какие-то поступки. Я прям с огромной радостью на это смотрю.
Синдеева: А как для театральной, дурацкое слово для театральной, корпоративная культура…
Серебренников: Наташа, есть корпоративная телевизионная культура. Все друг друга – что делают? Помогают друг другу телевизионные каналы, прямо друг друга поддерживают?
Синдеева: Я внутри.
Серебренников: И в театре есть конкуренция. У нас есть друзья.
Синдеева: Внутри театра.
Серебренников: Внутри театра театр становится коллективом, люди болеют за премьеры. Если театр здоровый, как это видно? Это когда артисты, незанятые в премьере, приходят смотреть спектакль. Это хороший знак, это значит, им интересно, что происходит в их театре, это значит, им интересно, как играют коллеги. Вот они приходят, обсуждают. Я вижу, как это происходит. Это невероятно дорогого стоит.
В других театрах, с которыми я сотрудничал, я знал, что на премьеры вообще ни ногой, просто не приходят, нет интереса. Здесь есть интерес, и это говорит очень хорошо о том, что происходит внутри.
