Евгений Миронов: «Оказалось, что голая правда страшнее, чем выдумки»

Синдеева: Ура! У меня сегодня в программе долгожданный, невероятный гость, Женя Миронов, актер, руководитель Театра Наций. Женя, привет.

Миронов: Привет, Наташа.

Синдеева: Спасибо. Я до эфира сказала тебе, несмотря на то, что мы до эфира пришли быстро на «ты», мы фактически второй раз в жизни встречаемся, и у меня жуткое волнение, потому что я большая поклонница всего того, что ты делаешь. И как в детстве, девочки робеют, когда видят звезду, вот то же самое. Спасибо.

Миронов: Наташа, я вам за кулисами сказал, я сейчас могу повторить…

Синдеева: На «ты» же перешли.

Миронов: Тебе сказал, и хотел бы повторить сейчас в эфире, что я поклонник твой на самом деле, я смотрел все твои передачи последние два года. Последняя, если я не ошибаюсь, была по поводу бизнесмена нового такси. Я в курсе всех событий, и я такой же поклонник.

Синдеева: Ну, здорово! Спасибо. Жень, я хочу начать с премьеры фильма «Время первых», который состоится буквально вот прямо на днях. Это третий твой фильм как продюсера, да? И в этот раз это блокбастер, это с Бекмамбетовым, ну так, это серьезная картина. Вообще страшно?

Миронов: Страшно.

Синдеева: А вот давай я сейчас пока не про творчество. Ведь что такое продюсирование? Это ответственность, не только за то, какой получится продукт, а еще как он будет монетизирован, принесет он деньги или нет.

Миронов: Вообще я не настоящий продюсер, потому что я вообще не хотел бы считать деньги, сколько это принесло, что и должен делать настоящий продюсер. Мне страшно не от того, как мы заработаем, а сейчас все только про это продюсеры всегда думают.

Синдеева: Ну конечно.

Миронов: А про то, попадет это или не попадет, как попало это в меня и в Тимура Бекмамбетова, потому что самое главное, что я уже вздохнул, Алексей Архипович посмотрел эту картину.

Синдеева: Алексей Архипович Леонов.

Миронов: Главный герой. Это фильм о первом выходе в открытый космос нашего человека Алексея Леонова. И фильм не только о нем, это фильм еще и о командире корабля Павле Беляеве, которому посвящает этот фильм Леонов, потому что он главный консультант нашей картины. Ну и также об этом времени, и не только о том времени, а еще о том, что такое вообще герой, откуда они берутся.

Синдеева: Вот, это не про эпоху, я так понимаю, это про человека.

Миронов: Нет, это вообще про нас, я могу вам сказать, потому что ничего не меняется. Я сейчас говорю, не меняется вообще ни суть геройства… Что такое герой? Во-первых, это не один герой, человек. В нашей картине, безусловно, Леонов совершает невероятный поступок, и главное, что после того, как он его совершил, только все началось, это начало практически фильма, когда он не мог вернуться, а после этого отказывало все на корабле, и впервые в истории Беляев в ручном режиме посадил корабль. И посадил, никто не знал где, и не могли его найти. И тогда случайный совершенно фактор — на Камчатке радиолюбитель засек азбуку Морзе, которую Леонов, в минус 35 они в Сибири оказались, он передавал эту азбуку Морзе…

Синдеева: То есть они теоретически могли погибнуть вернувшись на Землю.

Миронов: Они погибнуть могли нон-стоп, в том числе и на Земле, что было бы обиднее всего. Но вот этот камчатский радиолюбитель, которого я не могу, к сожалению, найти, корни, жив, не жив. Можете себе представить, что в то время стоило ему, узнав, а он радиолюбитель, радио «Голос Америки», и вдруг он услышал, и он пошел и сказал: «Я знаю, что они погибают», в милицию. А милиция сообщила. Так вот он такой же герой для меня, и вообще вот эта природа мне была очень интересна, когда я загорелся этой идеей.

Синдеева: А вот как это случилось? То есть что послужило мотивом? Был готовый сценарий или была история, которая вас зацепила, вас и Бекмамбетова?

Миронов: Документальный фильм. Я увидел по каналу «Россия» документальный фильм. И… онемел просто от того, как мы не по-хозяйски относимся к своим героям, никто про это не знает. Она была зашифрована, закрыта эта история. Но как это не снять?! Такая фантастическая. Знаете, когда некоторые люди смотрят эту картину, продюсеры, они звонят и спрашивают меня: «Скажи, а что придумано, а что правда». Я говорю: «Ничего не придумано». Настолько фантастически, нам нужно было просто честно ее и подробно рассказать, там нет никаких вымыслов, она основана на документальных событиях.

Синдеева: То есть вы увидели фильм и поехали к Леонову разговаривать?

Миронов: Я поехал к Леонову. Вернее, сначала ему позвонил. Нашел телефон и звоню ему, и говорю: «Здравствуйте, я...», — как ему представится, фильмы надо какие-то свои описать, — «Это Женя Миронов». — «Женя, приезжай!».

Синдеева: Ничего себе!

Миронов: Да, я приехал, оказывается он меня знает, все. И дальше он сказал: «Я не против», а потом я уже позвонил Тимуру Бекмамбетову, он был в Америке, и я по телефону, плохая связь, но я, видимо, так брызгал слюной, что даже туда эта волна долетела, и он говорит: «Слушай, я приеду, видимо, что-то такое».

Синдеева: А ты до этого не делал с Тимуром же ничего?

Миронов: Никогда. Он меня звал…

Синдеева: Почему ты именно ему позвонил? Почему вот так…

Миронов: А потому что он сумасшедший. Он авантюрно-творческий человек. А это вообще история про очень свободного человека. Леонов — нарушитель дисциплины и уставов. Если бы он это не сделал…

Синдеева: А вот почему они полетели? Смотри, не так. Расскажи, пожалуйста, он же наверняка об этом говорил, ведь полет должен был состояться на два года позже, потому что не были готовы технически, да?

Миронов: Да-да.

Синдеева: Из-за вот этой гонки с американцами, кто первый окажется в космосе, кто первый выйдет, собственно, случилось все это раньше. Как они-то? Это же риск огромный. Что он? Вот для него мотив какой был?

Миронов: Да, там такая история, что за три дня до полета тестовый корабль…

Синдеева: Грохнулся.

Миронов: Да.

Синдеева: За три дня?

Миронов: Угу. И тогда Королев приехал их отговаривать. Леонов с Беляевым сказали: «Мы хотим это сделать». Но для того, чтобы понимать, почему они так сказали, для этого надо отмотать, просто понимать вообще, что это за люди, потому что они…

В принципе у меня дедушка чем-то похож, или папа, история. Он — восьмой ребенок в семье, спал под кроватью, в 1937 году забрали отца, он был единственный кормилец семьи, поэтому не поступил на художественное, потому что он потрясающе рисует. И кстати, 12 апреля Третьяковская галерея…

Синдеева: Выставку делает?

Миронов: Не выставку, она в свою коллекцию с удовольствием принимает картину Леонова. «А у нас картина есть». Он говорит: «Я хочу, чтобы с «Мишками» рядом «Ворона» висела, моя картина». Короче говоря, это знаете как? Когда начинаешь разматывать этот клубок, понимаешь, что это все очень просто, и у всех такая же страшная судьба, тяжелая, так скажем. Послевоенные годы, Королеву челюсть сломали в лагере, его вернули, этого гения, но у них нет не только обиды на страну. Почему, я даже не понимаю до конца. Они могли бы так внутренне… Нет, то ли такое желание другой жизни, или вот этой мечты, туда куда-то, освободиться… Вот я недавно был на Байконуре.

Синдеева: В связи с этим фильмом?

Миронов: Я поехал, мне просто самому было интересно. Это была самостоятельная поездка. Но там был запуск корабля. Я рассказать не могу, это чудо! К нему относятся и врачи, и конструкторы, как к чуду, не потому, что там что-то может сломаться, бывает и такое, а потому, что это вообще недозволено человеку туда. Они сидят, эти космонавты, там несколько тонн пороха, и женщины в том числе, американка была третий раз. Что их заставляет каждый раз туда? Это какие-то, не знаю, дети все равно, у них какие-то, видимо, это детские амбиции что ли.

Синдеева: Скажи, а не появилась мечта слетать? Вот, допустим, появилась бы возможность, сейчас же Бренсон запускает коммерческие проекты, и кто-то тебе дарит и говорит: «Женька, можешь!».

Миронов: Наташа, мы прошли с Костей Хабенским, который играет Беляева…

Синдеева: Да, это второй герой.

Миронов: Всю полную физическую подготовку.

Синдеева: И что это? Ужас?

Миронов: В классе занимались. Нет, мы не просто там специфическими, это было нужно, знаете, как подготовка на выносливость, потому что тяжелые очень были съемки, и они были очень приближенными, мы были в этих скафандрах многокилограммовых, плюс подвесы, потому что там нужно…

Синдеева: То есть все было по-настоящему?

Миронов: Все детально. У нас был очень серьезный консультант. И вот эти все центрифуги меня крутили, я говорю, там 2g было, это неприятно, я говорю: «3g давайте». Я уговорил врачей. Мне хотелось все-таки испытать, это было уже во время съемок.

Синдеева: А 3g — это то, что реально люди испытывают?

Миронов: Нет, у них там 8g и так далее. Это, конечно, невероятно, но не это меня пугает, когда вы говорите — лететь в космос. Вы знаете, я никогда не боялся в лифте.

Синдеева: Клаустрофобии нет.

Миронов: Клаустрофобии нет. Но…

Синдеева: Там есть?

Миронов: Вы бы видели этих ребят, и нас в том числе с Костей, сидящих в этом яйце, корабль на самом деле совсем не увеличен, который доставляет на орбитальную станцию.

Синдеева: Что же, он такой же маленький?

Миронов: Он очень маленький. И колени у них находятся вот здесь. И так двое суток. У них там шланги для всего проведены. Но двое суток вот вообще… И никто ведь не рассказывает, что они испытывают там. А там есть симптомы, к которым они просто привыкают, например, рвота или тошнота, и это по полгода. Например, Титов, который после Гагарина, он рассказал, признался, сначала скрыл, потом признался, что у него очень сильный был токсикоз, или как это называется, тошнота. И это сейчас абсолютно естественная вещь, но человек там не может долго жить, а мы вынуждены приспосабливаться. Нет, это героические люди, перед которыми я бы просто снял шляпу, если бы мог.

Синдеева: Да, но не будем сейчас. В конце, может быть, скажем зрителям, почему ты в шляпе, опять же. Женя, скажи, пожалуйста, у тебя же есть Фонд «Артист», который поддерживает старшее поколение артистов. Когда ты приехал к Леонову, мы же понимаем, что большое количество людей великих забыты, как в случае с артистами, которых ты поддерживаешь, вот он в каком состоянии?

Миронов: Ну нет, это другая история. У него все-таки мировая известность, и он, по-моему, вице-президент «Альфа-банка».

Синдеева: Да?

Миронов: Да. И кроме того, он долгое время руководил уже полетами как начальник. Все-таки это военный, и там, наверное, другая организация. Артисты незащищены совершенно в этом смысле, они после выхода на пенсию просто становятся ненужны, и даже не столько финансово их убивают, а вот когда они в свете, фонари на них светили, потом они ушли, вот это для них самое, на первом месте, на втором месте уже аспирин, валидол и продуктовая корзина конечно же.

Синдеева: Мы еще коснемся все-таки фонда твоего, чтобы ты рассказал поподробнее. А вот все-таки я еще про фильм, вернусь про деньги. Скажи, пожалуйста, вот Фонд кино дал денег на этот фильм, это были только деньги Фонда кино или это?

Миронов: Нет-нет, еще, я добывал тоже.

Синдеева: Скажи, пожалуйста, Фонду кино вы должны возвращать деньги? Или там есть…

Миронов: Я в этом не разбираюсь.

Синдеева: Вообще нет.

Миронов: Думаю, что да.

Синдеева: Извини, что я тебя этим мучаю.

Миронов: Там что-то возвращается, я не совсем в этом. Тимур это расскажет, наверное.

Синдеева: Потому что это же важно, не только картина должна, чтобы она попала.

Миронов: Важно, важно. Я это понимаю, что это важно, просто я, если начну разбираться, у меня сломается мозг, и так я вам могу сказать, что это, я думаю, первый и последний мой опыт, когда я продюсирую и сам играю, это неверная вещь. Я не должен. Я не должен… Я должен полностью уйти, как это прекрасно, мне нравилось это делать, но когда ты занимаешься огромным количеством проблем, это ответственность, действительно, ответственность большая.

Синдеева: А вот Леонов посмотрел фильм, и ты выдохнул, что ему понравилось?

Миронов: Сначала я набрал воздух. Я не мог дышать.

Синдеева: А ты смотрел вместе с ним?

Миронов: Нет, я бы умер. Я зашел в конце, мне сказали: «Титры». Я зашел, и он мне говорит: «Ну что, пистолет есть?». Я говорю: «Меня убить? Вы можете этого не делать, скажите одно слово, и я вот так, не тратя пуль». Он говорит: «Мне только сейчас стало страшно, посмотрев эту картину, потому что там мне некогда было».

Синдеева: Страшно то, что они пережили?

Миронов: Что они пережили там. И я так все, дальше были какие-то подробности, он там что-то скорректировал, какие-то подробности.

Синдеева: Корректировал технические какие-то детали?

Миронов: Даже не технические. Чуть-чуть какие-то технические, может быть, например, касается формы, не такие были головные уборы у начальников, которые их провожали.

Синдеева: Ну это же невозможно поменять потом, или что?

Миронов: Ну, в ряде, к сожалению, это невозможно, а какие-то вещи поменяли.

Синдеева: А вот опять же я прочитала в интервью ты, по-моему, Кате Гордеевой сказал о том, что когда он посмотрел с дочерью «Гравитацию», а как-то проводят параллель между вашим фильмом и «Гравитацией», он сказал: «Фу, это все неправда». То есть в вашем фильме все правда?

Миронов: В нашем фильме все правда. На самом деле мы не могли себе просто позволить даже какие-то вещи, которые хотелось. Вы знаете, кино — это все равно великий обман, и для устрашения… А потом оказалось, что голая правда страшнее, чем выдумки и придумки.

Синдеева: А вот правильно ли я понимаю, что фактически два главных героя, ты и Костя Хабенский.

Миронов: Королев — Володя Ильин, выдающаяся работа, на мой взгляд, в этой картине.

Синдеева: А вот, там-то вы же наверняка большую часть лежите вместе.

Миронов: Полетная часть.

Синдеева: Полетная часть. И это такой очень, наверное, зрительский вопрос, два величайших артиста вместе на площадке, вот есть вообще эта соревновательность, кто круче сыграет?

Миронов: Да нет.

Синдеева: Ну как, даже у спортсменов бывает и у друзей из одной команды, ну все равно, кто там…

Миронов: Да нет, знаете, там такие были условия, там было не до этого — кто лучше сыграет. Там — кто выживет.

Синдеева: Правда?

Миронов: Ну конечно. Мы только смотрели друг на друга и говорили: «Кто скажет, перерыв?». Ну в смысле…

Синдеева: Кто первый сдастся, да?

Миронов: Ну да. Нет, кто поможет другому. Возьмет на себя это. И каждый раз менялись с ним. И это было на самом деле непросто. Но Костя, я с ним в разведку пойду точно абсолютно. Мало того, мы с ним играем действительно разных персонажей. Королев — великий психолог, поэтому Беляев, который безэмоциональный человек, абсолютно разумный, системный, и Моцарт Леонов, который, честно говоря, пять лет ждал этого полета, он был в первом отряде, а полетел Гагарин.

Синдеева: Как он об этом рассказывал тоже? Что они тогда все чувствовали?

Миронов: Нет, не рассказывал. Я только могу себе представить, чего это стоило.

Синдеева: И не сломаться опять же потом и продолжить ждать.

Миронов: Нет, они помогали, они были друзья, дикие друзья с Гагариным. Там были какие-то нюансы с каким-то товарищами, но не в этом дело, он остался верен, и в отряде, когда полетел, Королев точно понял, что этот человек должен это сделать. Он бы погиб, если бы он по инструкции действовал там. Так вот мы с Костей очень похожи, мне кажется, вообще, по характеру что ли, а Костя еще похож на Беляева, поэтому там…

Синдеева: Антон Павлович Табаков, не просто величайший актер…

Миронов: Олег Павлович.

Синдеева: Ой, Олег Павлович.

Миронов: Антон, может быть, тоже.

Синдеева: Нет, Антон великий ресторатор, вообще большой молодец. Олег Павлович Табаков, он, конечно, глыба, как человек, как актер и как руководитель театра, который под своим крылом взращивает, бережет, охраняет, является для них защитой, для всего вообще молодого, такого яркого, нового, то, что есть в театре. И не только в своем театре, а он как бы охраняет всех. И наблюдая за этим много лет, понимаем, что он танцует очень сложный танец, потому что это определенная игра, это все время какие-то компромиссы, и ты понимаешь, что вот все равно пока он есть, все это живет.

Почему я начала тебе про Олега Павловича, потому что невольно у меня есть сравнение его и тебя, потому что ты, несмотря на то, что ты еще юн и и тебе еще до возраста Олега Павловича далеко, при этом ты во многом сейчас, руководя Театром Наций, тоже стоишь на защите вот этой творческой свободы, приглашаешь очень смелых режиссеров, приглашаешь необычных режиссеров, что взять Лепажа, что Уилсон, это все режиссеры, для которых… вернее, для российской публики они сложные, и это тоже определенный риск — позвать их.

Да, и тебе тоже приходится играть в определенные игры, ты входишь в состав Совета при президенте по культуре. И это сложная же игра. И ты сохраняешь себя и свою позицию. Каждый раз, знаешь, я там замираю, думая, как бы так вдруг перед Женей не встал выбор, на который он не может пойти. Или если он пойдет, то другое разрушится. Вот бывали ли такие ситуации? Вообще как ты себя защищаешь?

Миронов: Ну, мама с папой и Олег Табаков, мои учителя, близкие, Авангард Николаевич Леонтьев, или в Саратове Ермаков. Знаете, на самом деле, они же учат не только профессии. Само собой, профессии, но мы же как считываем все. Молодые вот сейчас, у них же в секунду миллиардное количество информации, очень быстро. И мы считываем, как человек себя ведет, а Табаков всегда был достоин, он всегда очень достойно себя вел, всегда. Я помню, как он взял это здание, которое сейчас открылось на Сухаревской, когда поздновато, мне кажется. Сколько он выбивал, я ходил тоже вместе с ним по начальникам. Я помню, когда ему предлагали, да вот, возьмите же, вот здание. Он говорит: «Да?». «Да». И кто-то говорит, да это Фоменко обещали. Олег Павлович говорит: «Нет, никогда». И ждал еще двадцать лет, понимаете.

Вы правы, когда сейчас с Тимуром ходили к начальникам, когда нужны были деньги или согласования, потому что это космический, огромнейший проект, нужно, чтобы открыли нам в Королеве то, «Звезда», где делают центрифуги, — то. Мы ходили по начальникам, он выходил, говорил: «Хорошо станцевали».

Синдеева: То есть танец, все-таки это танец?

Миронов: Это чечетка. Это чечетка с вариациями, безусловно. Но я когда-то добывал деньги, вернее не то что не добывал, я был поставлен перед фактом, меня назначили худруком Театра Наций, которого нет. Стоит карьер. И я очень тяжело переживал, я понимал, что мне нужно начинать играть какую-то роль, видимо, но мне она очень не нравилась, потому что я не знал, что это такое. Но когда я понял, что я это делаю для чего-то, для того, что мне хотелось, не только мне. Вот у нас сейчас там улей, если вы зайдете, это касается не только театра, у нас три уже сцены. Это касается и Малой сцены, и на Страстном мы открыли третью площадку, где мультимедийный жанр, где и скульпторы, и режиссеры.

Синдеева: Где вы начинаете уже воспитывать зрителя.

Миронов: Мы воспитываем зрителя, абсолютно точно. Мы готовим его к тому, чтобы потом приехали Уилсон или кто-то еще. Когда ты понимаешь все равно перспективу, легче танцевать, понимаете. Но… с достоинством.

Синдеева: Вот просто всегда страшно именно за таких людей, чтобы жизнь не поставила человека перед этим ужасным выбором. Вот я сама всегда очень боюсь, когда мне говорят, вот ты мужественная и так далее. Я говорю, послушайте, слава богу, что у меня не случилась, может быть, ни разу ситуация, когда мне пришлось бы стоять действительно перед серьезным выбором, и поэтому, слава богу, чтобы этого не было.

Миронов: Нет, ну такие ситуации конечно случаются. Моя позиция, мне она, по крайней мере, понятна, особенно когда касалось каких-то писем, подписываний: я очень четко понимаю, что культура должна быть над, не вне, мы не можем быть вне политики, потому что все равно нас всех интересует сегодняшний день, она должна быть над политикой, понимаете, тогда не нарушаются связи. Я не знаю, что такое политика, я знаком со многими, и я даже себе представить не могу, насколько это коварный, сложный мир. И когда мы реагируем моментально на какие-то болевые точки, мы не знаем подноготную, которую я, например, в каких-то случаях знал и понимал, что ой-ей-ей, тут не все так просто. А учитывая наше общество сегодня, которое очень болезненно, свои или чужие, это касается всех.

Синдеева: Да, это со всех сторон.

Миронов: Свои или не свои, ты кто.

Синдеева: А потом вдруг и поменялось все в один день.

Миронов: А потом меняется в секунду. Макаревич переходил из одного лагеря в другой, и вот это обесценивание уважительного отношения к человеку, когда можно в секунду с пьедестала убрать человека, который жизнь положил, и он не входил туда, мы его, толпа поставила. Ну, Пушкин про это все написал, все это ясно. Как нам научиться уважительно относиться?

Ведь когда случились вот эти все истории, с запретами, с цензурой, про это заговорили, мне казалось знаете что самая большая проблема — поскольку к начальникам апеллировать большим, они не знают, кому верить. Потому что бывают и в нашем цеху люди, с уважаемой фамилией, но при этом неадекватные, или не в контексте сегодняшнего времени, но тем не менее уважаемые люди. Но они там не понимают, кто есть что. Мы как бы понимаем, кто сегодня работает, кто сегодня в курсе дел, мы это понимаем. Там — нет, и объяснить невозможно. Обществу надо это делать, объяснять. А как это можно сделать?

У меня была такая простая идея, когда случаются конфликтные ситуации, их должны разруливать профессионалы. И мы должны доверять Пиотровскому, предположим, если это в мире в том случается, в музейном, и еще некоторым уважаемым людям, потому что я хуже разбираюсь в этом, чем Пиотровский. Я должен понимать, искусство это или не искусство. Или в театральном деле, есть там клуб худруков, которые отвечают сегодня, повторюсь, сегодня, не вчера, а сегодня эти люди в ранге находятся, и они разбираются лучше. Вот приучить общество доверять им, слушать этих людей, вот это очень важно, потому что все эти общества, они возникают по разным политическим или не политическим…

Синдеева: Ну вот ты поддержал Константина Райкина, опубликовав письмо на сайте театра и обратившись к сообществу, в том числе, поддержал Костю в критике власти за то, что она не вмешивается как раз, когда люди-непрофессионалы позволяют себе влиять на работу художника. И я думаю, что и для Константина Райкина, и вообще для сообщества, это было очень круто. И ты там задаешь вопрос, формулируешь задачу, что нам нужно объединиться, нам нужно какое-то профессиональное сообщество, объединиться. А вот что-то происходит по этому поводу? Вообще была какая-то реакция? Услышал ли кто-то еще один голос здравого смысла?

Миронов: Я бы по-другому пошел, другим путем. Все-таки я бы организовал сугубо профессиональное сообщество, которое бы защищало свои права и адекватно реагировало бы на такие вот спорные события. Но это означает и ответственность этих художников, которые в этот клуб ходят. Они не должны тогда самостоятельно каким-то образом будоражить или как-то откликаться, у нас должны быть общая единая позиция. Тогда это будет — опа!

Синдеева: А что это будет, не знаю, Союз театральных деятелей, который когда-то был? Что это, вот как? Ты вообще веришь, что такая организация может создаться и существовать?

Миронов: Нет, я же говорю, что если есть музеи, и руководители музеев сегодняшних, самые серьезные, они могут взять на себя эту ответственность. Художественные руководители театров, если это касается театров, они могут нести ответственность за свою …

Синдеева: Но тебе же надо все равно… То есть за работу внутри своего театра или внутри все-таки сообщества?

Миронов: Сообщества. Они должны быть в курсе того, что происходит.

Синдеева: Значит, надо объединить. То есть надо как-то объединяться.

Миронов: Но когда была вот эта встреча с президентом, и Валерий Фокин сказал, что давайте мы это сделаем вместе с министерством. Поэтому сейчас организовалась такая комиссия, где достойные люди, которые помогут разруливать такие вот ситуации, как-то правильно реагировать.

Синдеева: Тебе кажется, во всяком случае, это первый шаг?

Миронов: По крайней мере.

Синдеева: А когда Путин к тебе обратился к первому на этом совете, как ты…

Миронов: У меня была температура 38, так что грипп. У меня же был юбилей, за два дня, и мне было вообще… Где я, что я, как я… Я понимал, что это необходимо было сделать, это не только моя инициатива, вот это мое выступление, а как раз сотоварищей, я был как бы делегирован. И поэтому, все думали, что я там переживаю, а у меня… В 38 градусов прекрасно себя чувствовал, на встрече с президентом.

Синдеева: Поняла. «Сказки Пушкина» Боба Уилсона очень сложный спектакль, невероятный, непривычный российскому зрителю. И вот Даша Мороз в этой же программе, и Андрей Бартенев рассказывали про то, как с ним работать, потому что мне ужасно было интересно, потому что он какой-то совершенно мифологический для меня персонаж. А вот ты расскажи, как тебе? Ведь ты же не только актер был в этом спектакле, ты еще и руководитель театра. Там ведь, я не знаю, можно об этом рассказать или нет, вначале спектакль длился около трех с половиной часов, я была на этой премьере. И это достаточно сложно, при всей невероятности спектакля это тяжело. Говорят, потом Миронов чуть-чуть это все подрезал, подсократил… Об этом можно говорить? Уилсон не обидится?

Миронов: Можно. Я вообще никогда в творческие решения режиссеров не включаюсь. Это касается режиссера, у него есть контракт, как получилось, так получилось. А дальше техническая вещь: переходы, здесь огромнейшая пауза, пока начинается следующая сцена. Вот чисто технически я такой, знаете, менеджер, засучив рукава, я эти гайки закручиваю. Зрителям намного легче потом воспринимать.

Что касается Уилсона, расскажу. Когда-то в Нью-Йорке, я кокетничаю, после спектакля «Борис Годунов», на гастролях у нас был спектакль, который поставил Деклан Доннеллан, я играл Гришку Отрепьева. Он зашел ко мне за кулисы, все: «Уилсон, Уилсон», он спросил, где я. Я, не понимая, кто этот высокий человек, спектакли я его уже знал, а как он выглядит, почему-то нет. Подошел ко мне, поцеловал руку. Я думаю, что этот мужчина вообще позволяет!?

А потом получилось так, что восемь лет мы с ним в разных точках мира, вместе с Ромой Должанским, встречались и обсуждали, потому что он захотел работать вместе.

Синдеева: То есть встречались восемь лет и обсуждали спектакль? Еще когда, наверное, не было Театра Наций?

Миронов: Да. Не было еще Театра Наций, вы абсолютно правы, это я хотел делать во МХАТе тогда. А потом получилось, что получилось, и я горд тем, что мы не франшизу, потому что тоже были предложения, это проще и быстрее, где уже есть спектакль, там, «Трехгрошовая опера» или какой-то другой, «Войцек», например. Я говорю, нет, мы должны родить, вот прямо здесь, роды должны быть, понимаете.

Синдеева: И как он?

Миронов: Он с удовольствием прочел одну, наверное, сказку из всех, которую он ставил, дальше ему ассистенты рассказывали. Нет, он в курсе всего, безусловно.

Синдеева: Рассказывали?

Миронов: Рассказывают. У него рождаются образы. А дальше возникали курьезные, замечательные случаи, когда, например, «Сказка о царе Салтане», когда в бочке их на остров выкинули, он там ждет и полетел комаром туда, вернулся, и лебедь к нему развернулась, и поцелуй. И он говорит: «Медленно сходитесь. Ты к ней, голову не так! Тише, тише, голову поверни. Стоп! Блэкаут. Финиш, конец спектакля». Я говорю: «Подожди секунду, там еще сюжет есть». Я подлетел и говорю: «Там дальше он должен вернуться сюда, царь Салтан, и помириться, и все». Он очень расстроился.

Синдеева: И что? Доделывал?

Миронов: Конечно, дальше доделывал, да.

Он художник вообще, он сцену не пишет, как ручкой, он ее рисует. Он рисует, а дальше тут же отдает ассистенту, этот ассистент — третьему, тот — четвертому, она распространяется и выходит продукт. И когда я вижу костюмы, или какую-то мизансцену, или декорации, как это и из чего, они уже знают его импульсы. Он абсолютный, он же, как это, аутист.

Синдеева: А как можно быть режиссером-аутистом? С артистом-то как работать?

Миронов: Мы к нему ездили, когда еще первые репетиции были, две недели они были для части артистов, под Нью-Йорком, в его школе, так сказать. Такое прекраснейшее место под Нью-Йорком, очень красивое. Он начинал репетировать, он подозвал своего человека, такого пожилого, к себе, говорит, вот знакомься, это мой друг, мы вместе с ним учились в школе, тоже аутист. И я увидел, что этот человек, как сказать, он аутист, в моем представлении. А Уилсон, каким-то образом, не знаю, то ли искусство, то ли что-то, он все-таки из этого состояния вышел. И он еще спрашивает, скажи, а 378000 умножить на 658749? И тот через две минуты дал ответ.

Синдеева: К сожалению, программа не очень длинная. Про Фонд «Артист», я очень хотела про это поговорить, потому что это, конечно, невероятно сложная область, хотя, как и большинство областей, которыми занимаются волонтеры-благотворители. Вот я так понимаю, что пожилым людям, наверное, даже не всегда нужны деньги, памперсы или медикаменты, внимание нужно, общение. Вот решается ли эта как-то проблема фондом? Вообще на чем фокус?

Миронов: На чем фокус? Фокус вот у нас на чем — как можно большему количеству людей помочь. Вначале мы все-таки локально действовали, это Москва, потом открыли филиал в Петербурге. Потом я подумал, в моем родном городе Саратове надо сделать, и мы уже два года делаем там такое признание в любви, концерт, собираем деньги и оставляем деньги там, артистам. А в этом году очень хороший поступок совершила Государственная Дума. В этом году деньги, которые они могли потратить на что угодно, они позвонили и сказали, не нужны ли деньги театрам малых городов?

Синдеева: Да ладно?

Миронов: Я не поверил, говорю: «Театрам малых городов?» Они говорят: «Мы знаем, что у вас есть фестиваль, он проходит в этих городах». Да, нужны. И дальше оказалось, что эта помощь такова, что мы можем в течение определенного количества времени эти деньги на творческие проекты — где нужно техническую часть поправить, где иногда проводки нет в театрах, или туалет на улице. Ну, туалет на улице — это уже пусть местные власти. А следующая ступень — помочь артистам театров малых городов, которые, понимаете, они в гораздо худшем состоянии, чем столичные.

Что касается адаптации, мы сейчас это пытаемся делать. У нас очень много в Театре Наций, так получилось, опять-таки, оттого, что у нас там артисты, Ингеборга Дапкунайте свой фонд «Вера» представляет, Чулпан — «Подари жизнь», «Галчонок» — Пересильд, Костя Хабенский сейчас их тоже. И вот мы делаем сейчас совместно, у нас театр, как терапия, не только для участников, но и для зрителей, потому что адаптация в обществе таких незащищенных социальных групп, она проблема. Мы хотим следующий год заняться изучением, почему это касается не только этих, трансгендеры, например, тоже, разные направления.

Так вот артисты, пожилые артисты, они стали востребованы, потому что вот эти концерты и акции для детей-сирот, которым тоже Наташа Шагинян помогает, или детям, которым тоже помогаем, делаем операции, без рук и без ног маленькие дети рождаются, знаете, какая у них судьба. До 18 лет, инвалиды, они находятся в детском доме.

Синдеева: А потом их отправляют в психиатрические…

Миронов: Нет, сразу в дом престарелых, в 18 лет. Просто сам факт, что у них жизни нет. И вот этим приходится заниматься, и нам очень помогают наши ветераны, которые активно участвуют и востребованы.

Синдеева: А вот скажи, насколько глубоко ты занимаешься сам этим? То есть понятно, что даже если артист — лицо фонда, это уже здорово.

Миронов: Наташа, ты руководитель, ты знаешь, что быть лицом невозможно.

Синдеева: То есть занимаешься?

Миронов: Это нон-стоп, это все время. Посмотрите на Чулпан, она прозрачная.

Синдеева: Совсем три минутки. Можешь не снимать шляпу свою, но скажи, почему ты пришел ко мне в шляпе, и в каком проекте ты сейчас участвуешь? И что нам ждать?

Миронов: Я снимаюсь сейчас, как сказал правильно Пиотровский недавно, давайте не будем называть каких-то имен, будем осторожны все к именам или к событиям. Знаем, что есть событие. Вот я тоже хочу сказать, скоро будет столетие одного события, к которому безусловно все как-то будут исследовать его. Канал «Россия» снимает фильм «Меморандум Парвуса», который меня очень заинтересовал тем, что там происходит событие очень локальное, это 1916 год, перед приездом Ленина и группы его соратников в Россию. И они никак не могут приехать. И отношение Парвуса, который представляет германское правительство…

Синдеева: Денег давали?

Миронов: Да. И Ленина, который понимает, что он может запятнаться, и не сделать. Очень интересно, как это случилось. Это невероятно, когда партия, которая была не первой и не второй, и не третьей… Были Плеханов, социал-демократы, эсеры, межрайонцы, популярные очень. И как это произошло, я не могу в это поверить, что так стеклись обстоятельства. Вот это именно начало…

Синдеева: Всего того, что будет дальше.

Миронов: Вот Ленина, Владимира Ильича, играю я. Я помню, когда-то в школе...

Синдеева: Снимешь шляпу?

Миронов: Я сейчас здесь небрит, потому что я играл в шляпе, на улице, мы играли в Венгрии, и поэтому я небрит. Я так сейчас побреют, и буду…

Синдеева: Спасибо, Женя. У меня есть подарок, там тебя ждет кофемашина, за кадром, это чашки нашего партнера Nespresso. Кофе вкусный, машина шикарная.

Миронов: Класс. Очень надо.

Синдеева: Правда. Все артисты, все мы живем на кофе, это правда.

Миронов: А на хорошем кофе пожить хорошо бы.

Синдеева: Спасибо большое, я очень рада. Удачной премьеры, и чтобы хороший кофе был, и чтобы денег тоже собрали, а не только попало в душу.

Миронов: Хорошо. Спасибо, до свидания.