Юлия Пересильд: «Почему Кирилл под стражей, как опасный преступник, а агрессивным православным организациям все позволено?»

Синдеева: Ура! Программа «Синдеева» вернулась в BORK на «Садовую-Спасскую», и мне очень приятно, что новый сезон мы открываем с блендером и с вот этим потрясающим напитком, очень полезным, очень здоровым. И вот этот блендер – это, конечно, спасение для, во-первых, любой домохозяйки, во-вторых, для работающих девушек и женщин и особенно тех, кто увлекается ЗОЖ, здоровым питанием, потому что буквально за там полторы, две, три минуты ты можешь сделать очень быстро из любых ингредиентов, которые вы любите, потрясающий клевый смузи, соки, не знаю, болтушки. Поэтому сегодня я угощу свою гостью (а это солнце – Юлия Пересильд) вот этим прекрасным смузи из персика, мяты и банана, и малины.

Ну, что, программа «Синдеева» вернулась в наш любимый BORK, и мы открываем новый сезон в BORKе. И мне очень приятно. И, ты знаешь, сегодня у меня в гостях Юлия Пересильд – актриса кино, театра, попечитель фонда «Галчонок», и вообще невероятная энергичная талантливая девушка (женщиной у меня не поворачивается язык тебя назвать, несмотря на то, что ты мама уже достаточно взрослых детей).

Пересильд: Да, аж двоих!

Синдеева: Аж двоих. Юль, привет!

Пересильд: Привет!

Синдеева: Очень давно тебя ждала. Сегодня мы будем пить вот этот прекрасный смузи. А вот, например, с мальчиками я недавно снимала программу, нам вино тут наливали.

Пересильд: Вот так! Вот так!

Синдеева: Но мы с тобой ЗОЖ.

Пересильд: ЗОЖ.

Синдеева: Юль, когда я, собственно, вчера готовилась к программе, у меня там сложилась канва нашего с тобой разговора. Но за сегодняшний, за вчерашний вечер, ночь и там сегодняшнее утро много чего произошло, что меня совершенно не отпускает. И я эмоционально, ну, с одной стороны, так разобрана, с другой стороны, расстроена. Ты знаешь, я поняла, что я никакая не актриса, и я не могу собрать себя в кучу и начать с тобой говорить вообще о чем-то другом, а не о том, что меня сейчас невероятно волнует. Дело в том, что мы все, и в том числе телеканал Дождь, следим за процессом Кирилла Серебрянникова. С болью, с сопереживанием, с состраданием, с постоянным страхом, как бы что такое сделать, чтобы, не дай бог, не навредить. И вот мы с самого начала освещаем (мы как сейчас телеканал), освещали и освещаем этот процесс. Стараемся максимально придать ему публичность, максимально рассказывать там обо всем. И понятно, как в любой работе, особенно на таком нерве, который сейчас есть у всех, и у журналистов в том числе, которые освещают этот процесс, случаются там и ляпы, и ошибки. Вот как в этой ситуации нам всем там, с одной стороны, не навредить, с другой стороны, не знаю, помочь. Какое количество людей подписали эти письма, сколько людей пришли поддерживать, сколько людей поручились, известных авторитетных людей. И что мы видим? Что это не имеет никакого результата, и при этом каждое наше действие, вот письмо, хорошо это или плохо? Там все говорят, да плохо письмо, потому что это еще больше вызывает реакцию, потому что власть не любит, когда на нее таким образом давят, понимаешь? А, с другой стороны, а что нам остается всем делать? Вот мы каждый делаем то, что считаем возможным и нужным.

Пересильд: Ну, на мой взгляд, безусловно, сейчас об этом невозможно не думать. Ты все равно, куда бы ты ни пришел, с кем бы ты ни начал разговаривать, о чем бы ты ни хотел поговорить, все равно, к сожалению, а, может, и к счастью, не знаю, все сводится к одной теме, потому что мы все переживаем за Кирилла. Кирилл – наш друг, наш коллега. Другой вопрос, что наверняка мы все люди очень, в первую очередь, эмоциональные, безусловно. И я тоже сама себя ловлю на мысли, стоя в суде или около суда, или подписывая очередное письмо, я тоже каждый раз думаю, как бы так вот почувствовать, как сейчас нужно поступить. Потому что не хочется, с одной стороны, знаешь, представляется для многих людей, к сожалению, которые не в курсе, кто такой Кирилл, что это за человек, как он вообще жил, как он работал, как он существовал, какой он Серебрянников-бессеребреник, понимаете? Насколько его жизнь была такой демократичной, не пафосной.

Синдеева: Нет, и материальные ценности вообще никогда не были его…

Пересильд: Это вообще, и вот те люди, которые не знают этого, да, просто люди из других городов, кто не видел его спектакли, кто не видел его фильмы, конечно, у них тоже возникает такая агрессивная реакция на то, что вдруг вот сейчас якобы он что-то сделал, а мы, поскольку мы его дружки, начинаем его выгораживать, да? И чем больше ты про это пишешь, вот я выкладываю посты в инстаграме, еще что-то делаю, я же читаю комментарии многих людей! И ты вступаешь невольно в такую с ними дискуссию на предмет того, пытаясь объяснить, что это все не так. Но, конечно, конечно, они в это не поверят. И тогда в моей голове и, думаю, во многих головах возникает мысль о том, что - а вообще надо ли это делать? А вообще правильно ли это делать? И как говорить об этом так, чтобы не вызывать лишней агрессии? Лишней агрессии со стороны людей, со стороны чиновников.

Синдеева: Разных людей!

Пересильд: Разных людей! Не знаю. Безусловно, все равно надо делать так, как ты чувствуешь, потому что это единственное, что мы можем. Потому что никто не знает, как сейчас хорошо, и как сейчас плохо. Никто этого не понимает, к сожалению, и не знает. Просто хочется верить в то, что твое, ну, вот мое сердце, я поступаю так, потому что я так чувствую, потому что я люблю этого человека и потому что я не верю во все то, что про него рассказывают, говорят и все прочее. Поэтому не знаю, только почувствовать это сердцем.

Синдеева: Есть письмо Ивана Вырыпаева, которое он опубликовал открыто как раз ко всем деятелям искусства, культуры, что, друзья, до тех пор, пока мы будем идти на эти компромиссы, брать деньги у государства, поддерживать их, вот это, собственно, и привело там Кирилла к решетке. ­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­

Пересильд: Я просто не очень представляю, как можно что-то делать в государстве, ну, это все-таки наше государство. Это не то, чтобы мы пришли куда-то в гости, это же наш дом. И это странно, знаете, когда муж и жена, простите, делят в холодильнике, вот мой бутерброд, а вот это твой бутерброд. Ведь об этом ты не задумываешься. Ты же делаешь спектакли. Мы же не люди, которые считают деньги, мы в этом, честно говоря, не очень понимаем. Поэтому, когда ты получаешь деньги на спектакль, ты не считаешь, что ты кому-то что-то должен.

Синдеева: Нет, более того, вот это очень важно подчеркивать каждый раз, что государство – это не государство Мединский или Путин. Это наши с тобой налоги. Большинство людей этого не понимают, почему они, они же присоединяются к этому голосу, да? Они говорят: «Ну, как? Вам же дали государство, какого черта вы его тогда ругаете или против него там выступаете?» Подождите, это мы с вами, это мы с вами заплатили наши налоги, даем возможность функции (а функция – это, не знаю, Министерство культуры) распределять наши налоги на какие-то проекты.

Пересильд: Ты знаешь, в чем дело, вот у меня позиция такова: я вообще ничего не понимаю в политике. Я не на это училась. Вот у меня мама все время говорит: «Ты знаешь, кто на что учился». Вот я в этом не понимаю. Я, когда получаю деньги на спектакль, я думаю о спектакле и о том, чтобы он получился хорошо, и чтобы зритель пришел, потратил свои деньги на билеты и получил удовольствие, эмоции, мысли, чувства, еще что-то. Я вообще об этом не думаю. Я уверена, что и Кирилл об этом не думал, когда делал, потому что это, безусловно, прекрасный проект-платформа, который для молодых открыл для многих просто театр! Ну, какие мысли о том, что мы что-то взяли у кого-то? Это же делается для этого же пространства! Это же для наших людей, для наших молодых, для чего-то там. Я не думаю, что такие мысли возникают. Когда Чулпан собирает деньги на детей, ведь она же их не собирает на себя! Ведь она не собирает это на абстрактное какое-то другое государство! Ведь это наши дети! И просто хочется, чтобы они жили, чтобы они поправлялись, чтобы они имели возможность…

Синдеева: Но тут, ты знаешь, в чем дилемма, да? Вот мы же не в абстрактном государстве, да, а вот в конкретном? Это то самое конкретное государство, которое, возможно, привело к тому, что у нас такое количество бездомных детей, что у нас не обеспечены там, не знаю, медикаментами сложные болезни. Результат работы этого государства, которого ты ради того, чтобы помочь этим детям, начинаешь поддерживать, то есть, ты как бы встаешь с ними в одну лодку, да? Но это государство, условно, Лиза Глинка едет на Донбасс, войну в Донбассе начали не абстрактные люди, а наши…

Пересильд: Наташ, ну вот, ты знаешь, я… Глобально мыслить – это очень хорошо. И я рада, что… Ну, действительно, Ваня написал прекрасное письмо. Но, ты знаешь, вот когда у тебя стоит выбор между тем, чтобы помочь одному ребенку, я сейчас даже не говорю про тысячи, одному ребенку или глобально сказать, что я отказываюсь от этого всего – я выбираю помочь одному ребенку, потому что один ребенок – это вот он. Он не абстрактный. Это не абстрактное какое-то существо, и можно сказать: «Мы ничего делать не будем». И? Ну, как?

Синдеева: Мы поговорим попозже про фонд «Галчонок» и про благотворительность, и ты совершенно одержима этим, я тебя наблюдала. В любой компании, где бы ты ни находилась, главное, о чем ты говоришь, это про свой фонд, про «Галчонка», про то, как это важно, пытаясь привлечь людей, сделать их своими сообщниками, соратниками. Сообщниками – соратниками. Привлечь деньги. А у тебя уже, у тебя случались ситуации, когда тебе нужно сделать вот этот сложный выбор, да? Между, условно, сейчас вот помочь кому-то, и при этом тебе надо идти на какой-то компромисс.

Пересильд: Конечно, случались. Я думаю, что все люди, которые не просто абстрактно о чем-то говорят, а пытаются совершать дела, безусловно, эти компромиссы всегда случаются. Но для меня это компромиссы, на которые я, ну, не то, чтобы с легкостью иду, но я понимаю, зачем я иду на эти компромиссы. Я понимаю, зачем я на них иду.

Синдеева: С чем сверяешься? Наверняка есть какой-то предел этого компромисса, где этот камертон?

Пересильд: Нет, камертон тут связан только с одним, Наташ. Этот компромисс входит на территорию подлости и чего-то нечестного и неправильного? Значит, я туда не иду. Но если это компромисс, который… Вот это сейчас просто звучит, может быть, на сегодняшний день это звучит как бы страшно, все начинают его бояться. Но я-то! Я-то патриот, блин! И я люблю это государство. И я-то считаю, что чем больше там, детей, я не знаю, чем круче будут спектакли у нас, тем этим самым я могу приносить пользу государству. Я ничего больше не умею!

Синдеева: Ну, да, и Кирилл прекрасную сказал речь на первом суде, понимаешь, что я думал, что нами будут гордиться…

Пересильд: Конечно!

Синдеева: А, действительно, театр – это сейчас главное, ну, на мой взгляд, главное, чем есть в России гордиться. Наш современный русский театр, который невероятно живой. И спасибо Кириллу и, там, Косте Богомолову…

Пересильд: Жене Миронову.

Синдеева: И Диденко, и Жене Миронову, и вообще вот этой плеяде молодых режиссеров, у которых бьет эта жизнь, понимаешь? Которое во многих других сферах уже так как-то попритухло…

Пересильд: Ну, да. Это то, ради чего, наверное, компромиссы, наверное, что-то, что-то, может быть, не всегда правильно. Но, ты знаешь, хочется видеть результат своей жизни сегодня. Вот не хочется…  Я вообще не очень люблю дебаты вот эти все, потому что они, к сожалению… Ты знаешь, я не хожу на фейсбук. Я только туда захожу по одной причине, потому что, ну, там вот кто-то что-то вот совсем, надо просто посмотреть. Но я стараюсь туда не входить, потому что это началось все с украинского конфликта, там начались, вот этот, правильно говоришь, срач – я не могу в него входить. Я понимаю, что я за это время могу сделать много дел.

Синдеева: Да.

Пересильд: …чем входить вот в эти конфликты, тем более что в глобальном смысле ты ничего не можешь изменить. В глобальном смысле. Вот я понимаю, что - что я могу в глобальном смысле изменить? По большому счету – ничего! А помочь конкретному человеку или сыграть роль, или сыграть спектакль – это я могу. Значит, я это буду делать до тех пор, пока… Пока будет это получаться.

Синдеева: Ну, вот эта тема, все-таки я продолжу про государство. Отец твоих детей Алексей Учитель тоже оказался вдруг неожиданно, мне кажется, для него тоже, ну, участником большого вот этого фарса, как мы, вначале нам казалось, фарса, абсурда! И первое время все заявления Поклонской по поводу фильма «Матильда», и вот всех этих православных, извините, выступлений, мы все как-то относились к этому несерьезно. Ну, потому что невозможно слушать серьезно этот бред. Но! Это сейчас привело к уже, к преступлениям, к насилию! Был поджог на студии Учителя в Питере. Какой-то ненормальный дядя въехал в кинотеатр в Екатеринбург! Но это же, это, слава богу, еще не было жертв, да? Как остановить это, ну, совершенное, совершенный беспредел, который уже становится опасным?

Пересильд: Вот это, пожалуй, на сегодняшний день самый страшный вопрос просто для всех нас, потому что вот, на мой взгляд, конечно, я очень на это, по крайней мере, надеюсь, что наше государство примет какие-то меры, потому что я даже представить себе не могла, что вообще такое может быть. Потому что одно дело, когда говорят какие-то слова. Слова – это слова. А когда начинаются какие-то вот такого рода поступки, ну, это просто терроризм. Это просто вот такая новая форма терроризма, которая, с которым мы как будто бы боремся, и позволяем в своем государстве это осуществлять. Я не понимаю, почему люди, которые это сделали, до сих пор не сидят? Вот этого я не понимаю! Я не понимаю, почему мой друг Кирилл под стражей, и как некий опасный преступник, который никого не убил, никому ничего не сделал! И я не понимаю, почему тогда он сидит, а эти люди не сидят? Почему все эти агрессивные православные организации, почему им это позволено? Ну, как? Но это же страшно!

Синдеева: И государство, не вмешиваясь, таким образом дает сигнал на продолжение этого, понимаешь? Конечно, от этого очень страшно.

Пересильд: Нет, от этого страшно, притом что, знаешь, это тоже из разряда. Вот я – православный человек, и я – верующий человек. И я вот думаю, вот если уж есть такая статья про оскорбление чувств верующих, если уж она и существует, хотя я, читая Библию и Евангелие, ничего там не нашла про это, что это можно оскорбить, а думала всегда, что ровно наоборот, что за веру нужно, вера, она где-то там у тебя внутри, в твоем сердце, и кто ее может оскорбить? Ну, не знаю. Но мне кажется, что вот мне не было так обидно, если бы я не относила себя к людям верующим. Нет, я бы понимала, что ой, господи, вот какая-то очередная заварушка, пускай все будет так, они сами себя дискредитируют. А, конечно мне обидно. Обидно! Потому что я понимаю, что многие молодые отвернутся в этот момент от церкви. Те, кто хотел туда придти зачем-то: для себя, для разговоров, для души, для сердца – они не пойдут туда, потому что это какая-то большая страшная игра, которая еще говорит о том, мало того, что оскорбляют чувства верующих, так еще и они агрессивно настроены в принципе. Ну, что это такое? Ну, как можно думать о том, что если я там приду на какой-нибудь фильм, то со мной что-то сделают? Как можно жить с этим ощущением? Вообще не очень понятно. Но я надеюсь, что, я надеюсь, что все-таки здравые люди есть, я в это верю. Я, может быть, последний романтик, но я в это верю, что здравые люди есть, и они это прекратят или, по крайней мере, как-то утихомирят вот этих людей, потому что терроризм внутри страны, по-моему, его и так достаточно.

Синдеева: Ты знаешь, вот я тоже в это верю, и я тоже какой-то совершенно закоренелый, ну, не романтик, наверное, а оптимист. Но ты понимаешь, что мы это наблюдаем уже несколько лет, и, знаешь, все время границы смещаются. Мне казалось, когда там, не знаю, случился Крым, потом Донбасс, мне кажется, ну, вот уже дошли до какой-то такой, да, точки? Когда случился «Боинг», мне казалось, ну, все, уже дальше невозможно. И так, знаешь, и как-то эти границы все двигают, двигают, и никакого хоть малейшего намека на изменения нет. И вот последние комментарии нашего президента по поводу Серебрянникова и по поводу выхода мусульман на несанкционированный митинг, и выступление Кадырова. Где этот предел, понимаешь?

Пересильд: Я, я… Вот совершенно точно я понимаю, что предела нету. Я думаю, что этого предела просто не существует. Мы просто двигаемся в какую-то сторону, идет туда, и каждый раз, как ты правильно говоришь, границы, они отодвигаются. Я больше всего была расстроена, знаешь, чем, как ни странно? Я, мне ужасно больно, что люди, которые вот ведут обсуждение, вот, например, Кирилл, ну, на сегодняшний день Кирилл, в том числе и «Матильда», еще что-то,  которые говорят: «Посадить! Сталина на вас нет! Расстрелять! Вор! Сдохни!», я думаю, вот я никогда, у меня не было желания – никогда! – даже когда сажали там чиновников или каких-то людей, которые, может, действительно что-то совершили, вот у меня никогда не было желания сказать «Сдохни! Чтоб тебя посадили! Чтоб тебя расстреляли!»

Синдеева: Как вообще так может верующий человек?

Пересильд: Я вообще этого не понимаю. Я все время думаю, бедные люди, как жалко, вот как так сложилось в их жизни? Я больше всего расстраиваюсь из-за этого! От того, что и молодые, и взрослые люди, наши, добрые русские люди, мы все равно думаем! Ну, может быть, мы подчас невежественные, но все-таки добро и какое-то вот большое сердце, и большая какая-то душа, про которую мне с детства говорили! У нас в книжках про это написано! Она где?! Почему? Почему такая агрессия к любому, что происходит? Почему не хочется подумать, а вдруг кто-то не виноват? Почему не пожалеть его? А почему? Вот мне кажется, что надо с этого начинать, вот люди! Вот попытаться. Это, может быть, наивно звучит, глупо, но...

Ну, все равно кто-то, ты знаешь, все равно это не будут все, но наша-то задача, мне кажется, все равно, действительно, наверное, в серьезную политику мы все равно не можем играть, и мы не все понимаем и не все можем, но мне кажется, что задача вот таких людей, может, как я, молодых, а, может быть, и даже и взрослого поколения – просто попытаться говорить другие слова. Вот другие слова. Как бы это ни звучало сейчас! Про добро, про любовь, про то, что, ну, мы, в первую очередь, люди. Вот люди! А человек – это же не животное. Он же, какими-то другими качествами наделил тебя кто-то, ну, да, ну? Ведь как-то надо попытаться, не знаю… В том числе фейсбук, я не вхожу в это, потому что я боюсь. Конечно, хочется сразу. Ты сам себя ловишь на том, что хочется сейчас как написать это все, все, что ты думаешь! Потом думаю, нет, я не буду это множить. Я не хочу множить зло. Не хочу! Пускай я буду там тысячной крупинкой, но я не хочу это сеять!

Синдеева: Вот как сегодня. Смотри, про твое творчество мы могли бы, конечно, говорить часами. Про количество фильмов, спектаклей, в которых ты снялась, играла. И поэтому мы не будем про это говорить, потому что мы все не сможем осветить. Вот я бы просто хотела от тебя твое зрительское приглашение на то, что тебе бы хотелось, чтобы зритель увидел, если он не видел, в театре. Какие посмотреть фильмы из последнего, где ты снялась. Друзей бы на что ты позвала?

Пересильд: Ну, вот друзей бы я… Знаешь, есть один спектакль, на который я все равно всегда всех приглашаю, хотя он уже идет семь лет. Семь лет! Три раза в месяц или два раза в месяц мы с Данилом Страховым играем «Варшавскую мелодию». И, когда мы это репетировали, мы говорили: вот как зритель поймет все эти монологи про границы, про то, что страшно, про то, что любовь – чувство очень зависимое, и вдруг может возникнуть третья сила, ворваться и разрушить эту любовь? Как-то так показывает практика, что с каждым годом монологи становятся все более актуальными, и интерес зрителя. Если раньше зритель в каких-то местах смеялся, то сейчас он не смеется. И вся как будто бы наивность таких советских монологов, она сегодня звучит немножко по-другому. На этот спектакль я бы пригласила всех, потому что он, с одной стороны, очень простой (там просто два артиста и прекрасные тексты Зорина), а, с другой стороны, там столько заложено мысли и столько каких-то больных историй! Сегодня и всегда, наверное, они были этим больны. Поэтому на него бы я пригласила, несмотря на то, что это не премьера. Ну и, конечно, я совсем недавно в марте, мы выпустили спектакль «ГРОЗАГРОЗА» с Женей Марчелли. И я вас приглашаю.

Синдеева: В театре Наций?

Пересильд: Да, в Театре Наций. И на этот спектакль я с удовольствием всех жду, потому что и… с одним условием. Вот вам этот спектакль может либо очень сильно понравиться, либо вы просто переплюетесь. И я люблю такие спектакли, потому что…

Синдеева: И я очень люблю, когда совершенно кардинальные…

Пересильд: …мне кажется, что вот нет равнодушных людей. Или кто-то просто приходит еще раз, и два, и три раза приходит. Либо вот какое-то кардинальное неприятие. И мне кажется, это именно то, чем театр должен вот как-то, он должен возбуждать. Он не может оставлять равнодушным. Он должен возбуждать, должны появляться, я не знаю, скандалы, споры какие-то.

Синдеева: Потому что театр это же, я забыла, кто это сказал, что это конечно такой тренажер для души, да?

Пересильд: Конечно! Конечно! Конечно! Для меня просто это вот история. Я вообще не очень, честно скажу, я, всегда Островского мне пытались дать. Вот Кустодиев, Островский, я все время думаю, а-а, ненавижу.

Синдеева: Катерина – это такой образ, которым мог бы тебе, в принципе, не понравиться, мне кажется.

Пересильд: Я больше скажу! Мне он и не понравился! Я думаю, боже мой, какой кошмар! «Гроза», Катерина! Я когда-то, учась в литературном институте, я писала по ней работу, и все читала, Добролюбова, «Луч света в темном царстве». Я думала, боже мой, какой кошмар! Что с этим делать? Это же невозможно читать, потому что у тебя сразу платки цветастые, вот это все представляется. Какое-то купечество, что-то непонятное. И я так благодарна Марчелли, потому что он, безусловно, театральный хулиган. Он настолько снял вот эту пыль, вековую пыль с этой пьесы. Он мне говорит: «Ты знаешь, мне вообще не интересно вот это темное царство, луч света. Мне ужасно интересно, что это женщина, которая любит так, что ее любовь невозможно принять. Ни один нормальный мужик… Ни Тихон, которого, наверное, она когда-то любила, ни, ну, вновь появившийся Борис. Ее любовь так сильна и такая безумная и безудержная, что ее просто не вынести!» И у нас Бориса и Тихона играет один и тот же человек, да, Паша Чинарев – мой любимый партнер, с которым мне очень здорово, на сцене просто хорошо. И мне неудобно было режиссеру задать вопрос, почему один-то человек? Почему?

Синдеева: А что, вот когда читка идет, обсуждение, вы не задаете такие вопросы?

Пересильд: Ну, как сказать? Есть такие вопросы, которые не хочется задавать, потому что это глупые вопросы. Типа, про что будем ставить? В чем смысл, да? В чем суть моей главной героини? И этот момент, тоже вопрос был какой-то дурацкий. Ну, так придумал режиссер, он так видит. Потом, наверное, до этого дойдешь и поймешь. И вдруг он мне в какой-то момент говорит: «Ты знаешь, я окончательно для себя сформулировал, почему один и тот же человек. Проблема же в ней! Ведь проблема в этой женщине! Ведь они нормально там жили. Ну, как-то по-своему жили. Проблема в том, что она влюбляется каждый раз в одного, в один и тот же, я не знаю, образ. Она встает каждый раз на одни и те же грабли!» Я думаю, ну, это точно про меня. Знаете, есть целая категория женщин, которые…

Синдеева: То есть, ты приняла Катерину благодаря Марчелли?

Пересильд: Да. И вот это, конечно, очень интересное для меня путешествие. Очень.

Синдеева: Слушай, у тебя еще, конечно, невероятный какой-то график. Ты снимаешься, играешь, идет куча спектаклей, и благотворительный фонд. Ты где находишь это равновесие? У тебя есть какой-то, не знаю, способ себя восстановить?

Пересильд: У меня есть один способ, которым я все время делюсь и всем рекомендую. Как только наступает депрессия, она у меня длится недолго, где-то от 3 до 8 минут, как только у меня какая-то депрессия, я или бегу в фонд, или бегу на встречу с родителями наших детей. Знаешь, в тот момент, когда мысли о депрессии начинают возникать, я вспоминаю наших мам, понимаю, что каждый день происходит с ними. Это каждый день борьба не просто за выживание, это борьба за ребенка, за себя, за свою красоту, за то, чтобы не опустить руки. Борьба за, не знаю, за любовь, за все, что ты хочешь, борьба с самой собой. Потому что, конечно, опустить руки всегда хочется. Это нормально. И я думаю: «Не имею права». Вот нет такого, нет такого! Ну, вот не имею права я опустить руки, потому что это глупо. У меня все хорошо по сравнению с ними, по сравнению с тем вообще, что происходит у многих других людей, у меня все прекрасно! Единственное, единственное, что я вообще должна воспроизводить – это солнечную энергию, потому что все остальное – полная лабуда, оно не действует. Поэтому я каждый раз… И это меня на самом деле заряжает, вот мысль о том, что кому-то гораздо хуже, чем тебе, они меня невероятно заряжают.

Синдеева: Про фонд «Галчонок» расскажи, пожалуйста. Вот это солнце, которое освещает сейчас нашу студию, освещает этот фонд.

Пересильд: «Галчонок» - это фонд, который занимается детьми с органическими поражениями центральной нервной системы, я просто расскажу, потому что кто-то, может, совсем не знает. Самый частый диагноз, который вот чтоб совсем точно понять, что это, не разбираясь в медицинских историях, это дети в большинстве случаев с таким диагнозом как ДЦП. Хотя это очень диагноз абстрактный, у него миллион разных веточек и всего прочего. Это фонд, который когда-то возник благодаря великой женщине, которую я, к сожалению, знакома с ней не была – Галя Чаликова. Поэтому Гал-Чонок.

Синдеева: Которая основала, собственно, фонд «Подари жизнь», вообще откуда началась вся благотворительность.

Пересильд: Да, вообще, по сути дела, откуда это все началось. И когда она уходила, когда она умирала, она попросила Олю Журавскую и Чулпан, и еще каких-то людей создать вот такой фонд таких детей, потому что в онкологии же как? Деньги нужны сегодня, или завтра будет поздно. А у наших детей чуть-чуть другая ситуация. Им деньги нужны всегда. Это нужно до 18 лет, а после 18 лет они перестают быть нашими подопечными, но все равно им нужна какая-то социализация, помощь, помощь, помощь и помощь. Поэтому на таких детей никогда денег не оставалось и не хватало. И вот таким образом Оля Журавская, учредитель этого фонда, они организовали этот фонд. И Чулпан Хаматова, моя крестная фея в благотворительности, мы были на гастролях в Риге, она ко мне подошла и говорит: «Ты знаешь, я хотела с тобой серьезно поговорить…» Потом говорит: «Ты знаешь, я не буду говорить». Я говорю: «В смысле?» Я говорю: «Давай уже, ты начала». Она говорит: «Ты знаешь, я поняла, что это невозможно. Я не могу тебя в это, вот просто… это же ты там останешься и никогда не вернешься!» Что такое? Куда? Она говорит: «Ну, вот есть такой фонд «Галчонок», они хотят, чтобы появилось какое-то публичное лицо». Я говорю: «Я хочу, я ужасно хочу», - я настолько уже к этому готова, что я понимаю, что… Вот ты говоришь, графики, занятость. А ты же понимаешь, что огромное количество времени тратится на фотосессии в журналах, которые по большому счету ничего тебе не дают кроме красивых картинок. А время на это тратится гигантское. И я как раз к тому моменту понимала, что я не могу больше. Я не хочу просто так это делать. Для чего-то мне это нужно. И, когда появился фонд «Галчонок», для меня сразу вот эти вопросы интервью, встреч, они как-то встали на свое место. Я сразу поняла, что таким образом я могу говорить об этой проблеме. И это самое важное, это то, что мне хочется делать. А потом птичка начала расти, появились крылья у нас, организовалась целая банда актеров, которые нам помогают, их почти 30 человек, которые просто постоянно существуют. Мы сделали спектакль «СтихоВаренье».

Синдеева: Вообще удивительный спектакль! Я очень-очень тоже его рекомендую. Он как-то в репертуаре бывает или нет?

Пересильд: Вот сейчас, понимаешь, сейчас мы перешли на еще новый этап, потому что вот год мы зарабатывали, ну, много денег заработали как раз спектакль «СтихоВаренье», около 8 миллионов.

Синдеева: Просто выступая?

Пересильд: Просто выступая, ни у кого ничего не прося. Потом сделали спектакль «Люди-птицы», выставку там Сережи Берменьева. И сейчас, наверное, какой-то новый этап у фонда. Он, может быть, не такой веселый и не такой, как бы сказать, красочный, но мы хотим выходить на другой уровень, хочется заниматься какими-то серьезными уже проблемами, больше заниматься медицинскими проблемами.

Синдеева: Системно?

Пересильд: Да, хочется заниматься более системно.

Синдеева: Но я же так понимаю, что вы все равно оставите вот эту адресную помощь?

Пересильд: Конечно, обязательно.

Синдеева: И вряд ли вы от нее откажетесь.

Пересильд: Но адресная помощь – это черная дыра, вот, понимаешь? И каждый раз у нас девочки, которые сидят на телефоне, ты представляешь, как это страшно, когда ты говоришь маме: «Мы вам не можем помочь, у нас сейчас на вас нет средств». Адресная помощь – это черная дыра. И это очень больно – отказывать детям, родителям. Но надо уже на сегодняшний день что-то системно делать. Вот, например, мы получили президентский грант на проект «Травли.нет». Это будет проект в школах, на сегодняшний день у нас пока только 4 школы, но я надеюсь, как только мы об этом будем говорить чаще, какие-то люди еще захотят присоединиться. Это практика, которая для малышей направлена, ну, такие уроки доброты, которые Катя Мейн нам организует. И рассказ про то, что такое добро, а почему вот нужно помогать? Кто такие волонтеры? Что это за странные люди? А вообще, что такое благотворительность, для чего она нужна? И почему вот этого мальчика не надо…

Синдеева: А это будут уроки с какой-то регулярностью?

Пересильд: Да.

Синдеева: Потому что я хотела такой проект телевизионный сделать.

Пересильд: Да, это будет с регулярностью. Это смотрится мультик. И в мультике есть разные ситуации. И просто разбирается ситуация. Почему надо было поступить так, а не так? А почему этот поступил плохо, а этот хорошо? И как бы вы поступили? И чью бы сторону вы приняли? Мне кажется, для детей это очень важная история, потому что они, к сожалению, тоже сейчас заряжены гаджетами, телевидением вот такой агрессией. В наших руках, по крайней мере, им рассказать про то, что есть еще другая сторона, светлая сторона этой жизни. И очень много сильных, смелых, талантливых людей на стороне добра. А еще будут целые проекты с психологами, будут такие, я не знаю, мастер-классы с родителями. Кто и когда из детей оказывался в этой ситуации? Как решали проблему? Как выходили? Вот когда начинают травить ребенка в школе, как выйти из этой ситуации так, чтобы, ну, как? Естественно, знаете, мы же русские люди, эмоциональные, хочется сразу сказать: «Папа, иди, как дай им там всем!» Да? А так тоже нельзя. Агрессия рождает агрессию. Нельзя. Нельзя поддаваться агрессии, надо, вот надо этому учиться. Это какая-то, это очень интересный проект, мы все его ждем, надеемся, что он будет продуктивным.

Синдеева: А скажи, что нужно вот сейчас опять же? Вы получили грант, и вы системно пытаетесь это построить. Но все равно же никуда не ушла эта опять же адресная помощь? То есть, волонтеры, деньги?

Пересильд: Деньги всегда нужны. Деньги всегда нужны. И, как ни странно, на сегодняшний день деньги собираются очень часто просто с людей с улицы (не в смысле сбора на улице), а есть прямо номер, на который там 3443, «Галчонок» и сумма. И сборы собираются по сто рублей. Мы же все это отслеживаем, у нас это все на сайте вот так вот по рублю расписано. И ты понимаешь, что очень много людей присылают и тысячу, пятьсот, еще как-то, и это очень радостно. Мне кажется, что пять лет назад была совершенно другая ситуация. Только какие-то мощные богатые сильные люди могли, да, или компании могли помогать. Сейчас это стало интересно людям в том числе. Поэтому благотворительность перестала быть ну совсем чужой в нашем государстве. Я считаю, что это заслуга моих коллег в первую очередь, конечно, Чулпан, и Хабенский, и Раппопорт, и Миронов, и Маша Миронова – люди, которые очень много сил тратят на это. И тем самым привлекают все-таки людей. Результаты мы-то видим! Мы-то видим эти результаты.

Синдеева: Юль, у тебя был 5 сентября день рождения. Ты – дева прекрасная. У меня все вокруг меня девы.

Пересильд: И у меня!

Синдеева: Я – близнец. Знаешь, единственный, как это говорят, знак, которому дева не рекомендована, но так и есть. Юленька, с днем рождения!

Пересильд: Спасибо, спасибо тебе огромное!

Синдеева: И у нас есть подарок от BORKа. Это такой прекрасный блендер! Собственно, поэтому мы сегодня пили эти смузи.

Пересильд: Вот только блендера у меня от BORKа нет, в все остальное-то есть!

Синдеева: Есть? Любишь? И я фанат. Я искренний фанат, и я очень люблю дарить подарки BORKа, потому что это беспроигрышный вариант, вообще. Вот тебе блендер, потому что у тебя его нет.

Пересильд: Спасибо, спасибо огромное! Спасибо, Наташ, за передачу, потому что после таких передач потом еще будет такое долгое послевкусие, потом еще все равно перевернешь в себе все мысли, которые накопились за эту передачу. Спасибо. Будем думать.

Синдеева: Спасибо.