Егор Бероев: «Мы не можем пробить систему, которая относится к этим детям, как к… Даже не хочу говорить»

Синдеева: Ну что, программа «Синдеева» вернулась в прекрасный бутик Nespresso, и я очень рада, что наше сотрудничество продолжилось. Сегодня у меня в гостях Егор Бероев, актер. Егор, спасибо большое, что пришел в гости, я очень давно ждала тебя.

Бероев: Да, серьезно?

Синдеева: А после разговора с твоей женой Ксенией Алферовой, не так давно был этот разговор, мы очень много говорили о фонде, я поняла, что обычно в России, так как-то принято, что фондами заправляют женщины. И мужчина, если участвует, то, как правило, лицом. Но я наблюдала процесс подготовки большого благотворительного концерта, который вы делали с Ксенией для своего фонда «Я есть», и я видела, как она все время была с вами на связи, я понимала, что вы вообще не тот случай, когда вы работаете лицом, а вы активный соучастник, соорганизатор этого процесса. Соответственно у меня первый вопрос к вам. Как вас занесло в благотворительность? Вот не просто, как я, периодически кому-то помогаю, а вот в такой активной форме, которая привела, собственно, и к созданию фонда «Я есть».

Бероев: Наташ, я очень рад такому вниманию со стороны канала, и в первую очередь с твоей. Спасибо, что пригласили. Я бы очень хотел бы быть лицом фонда, но, видимо, меня не отпускает фонд, как-то вот в такое более одиночное плавание уйти от нас, как и от соучредителей, и использовать нас в качестве лиц фонда. Кстати, Григорий Шалвович сказал замечательную вещь, он приходит на наши мероприятия, мы дружим, и он сказал: «Я понял, вы — не лица фонда, вы — его мясо».

Синдеева: Это хорошее…

Бероев: И, соответственно, я, наверное, уже давно бы занимался продюсированием или, может быть, снимал бы сам фильмы, но я продюсер фонда, то есть я занимаюсь финансовой частью, Ксения идеолог, и в общем, душа такая, наша душа фонда. Соответственно, вся часть по работникам, по персоналу, по деньгам, по администрированию, все это на мне, естественно.

Синдеева: Но это вот удивительный на самом деле пример, правда, когда известный человек, который…

Бероев: Странный, странный, да.

Синдеева: В общем-то, когда известный человек работает только лицом, это тоже очень хорошо, да?

Бероев: Да, да, конечно.

Синдеева: Вот скажи, как тебя туда занесло? Ксения рассказала, как ее отец Абдулов и актеры Ленкома одни из первых вообще начали эту деятельность еще тогда, когда, в общем-то, благотворительность практически отсутствовала в России. То есть был ли…

Бероев: А, я понимаю, о чем ты, про задворки. Задворки Ленкома. Наверное, скорее всего, жизнь сталкивает с какими-то ситуациями, и мы столкнулись с ситуациями в нашей жизни непростыми, и мой друг, близкий друг, у которого заболел сын, заболел серьезно, и он в какой-то момент обратился, и мы стали искать возможности какие-то, чтобы бороться за его жизнь. Я думаю, что с этого началась наша такая благотворительная линия в нашей жизни, какая-то отдельная стезя, а потом дальше, мне кажется, что просто уже наши какие-то вот именно человеческие привязанности и качества какие-то, может быть. Опять же, как ты говоришь, вот исходя еще из детства, у меня, например, дед, мы ездили с ним путешествовали по всяким югам, и когда приезжали, обычно там какие-то компании, дети, разные дети, и он меня ориентировал на ребят, которые в стороне стоят: вот там какой-то, может быть, полненький мальчик, с бабушкой приехали, его обошли вниманием основная компания. Я был достаточно активным ребенком, занимался спортом, и он как-то меня подводил вот к таким, чтобы немножечко поддержать человека, кому нужно чуть больше внимания, и кто не может его вот как-то своей активностью, не знаю, как-то так взять сразу. Может быть, оттуда. Я вот на то время грешу, скорее, то есть стало быть дед как-то меня туда. А Ксюша, вот она, может, не договорила, у нее во дворе была девочка с синдромом Дауна, и они общались с ней, дружили, ходили в магазин.

Синдеева: Нет, не рассказывала. Когда она была еще подростком?

Бероев: Когда была ребенком, 10-12 лет, они дружили, ходили в магазин вместе. И у нее какие-то такие впечатления яркие и приятные остались от этой дружбы. У меня, я знал в детстве, у меня был друг, человек с синдромом Дауна, который до сих пор, слава богу, жив, это сын Ии Сергеевны Саввиной, Сережа, покойной Ии Сергеевны Саввиной, Сережа, которому сейчас уже, по-моему, мне кажется, лет к шестидесяти. Для меня значимый персонаж в моей жизни, потому что я был еще совсем маленьким и не очень понимал, почему он так странно выглядит. А в то время в Советском Союзе еще это было как-то совсем…

Синдеева: Вообще этих людей не было видно, их стеснялись, даже смотреть стеснялись.

Бероев: Их все чурались.

Синдеева: Чурались.

Бероев: Чурались, да. Стеснялись не то слово, чурались, да. И когда мы начали двигать фонд, то я могу сказать, что тоже, в общем, люди за последние пять лет очень сильно поменялись, и не только благодаря нам, но и благодаря другим организациям. Поэтому вот так, мне кажется, как-то что-то наверху там кликнуло, и нас так туда выкатило на эту тему.

Синдеева: Вот ты в одном из интервью сказал, что тебе кажется, что ты не совсем соответствуешь сегодняшнему времени, что ты немножко другой.

Бероев: Ой! Ну, не попал во время… Ну вот мне кажется, я уверен в том, что я не умею говорить. Я не умею говорить, я не умею толком держать себя на публике, я не очень публичный человек, мне кажется, что я все-таки больше персонаж, и мне даже роли больше нравятся такие олигофренические, как вот у Мирзоева «Человек, который знал все». Если мне предлагают роль каких-то героев, как говорят, героев, то я еще стараюсь найти в них какие-то характерные черты, какой-то слом где-то, какую-то вот такую слабость человеческую, чтобы было видно, как человек преодолевает свои несовершенства. Для меня это интересно, вот как говорят, тема маленького человека. Вот мне кажется, я вот отчасти такой. И Ксюша тоже. Может быть, поэтому я не всегда угоден кому-то там. Потому что как-то я не очень, им не очень понятно, как быть со мной, потому что я какой-то отчасти независимый, а с другой стороны, как-то люди привыкли все-таки к стандарту какому-то. Я сложный, наверное, для кого-то получаюсь сложным. Может быть, пока еще в поиске.

Синдеева: Да, веришь ли ты в Бога? И что такое вера в Бога для тебя?

Бероев: Да, я верю.

Синдеева: Вот ты же сказал, там что-то наверху подкрутилось.

Бероев: Да, я верю в Бога. Я верю в существование какой-то высшей силы.

Синдеева: Вот, я хотела понять, что это.

Бероев: Да, я не всегда, может быть, просто в силу какого-то своего несознательного такого, какой-то вот такой, в чем-то… Не знаю, такая тема сложная эта все-таки. Я какие-то вещи не принимаю, в смысле каких-то церковных наших традиций, но я убежден, что если я вырос в этой стране, я вырос в православной стране, в стране с определенной христианской все-таки философией, и я убежден, что основы советского общества тоже построены на очень хороших, добрых христианских ценностях. Несмотря на то, что у нас во главе стоял Ленин, но сама суть того, что люди верили, и эта вера была хорошая, чистая, светлая, и люди… Добро для них был какой-то ориентир, наверное.

Синдеева: Ну, возможность в том числе примиряться с двойными стандартами, которые тогда были, которые и и сейчас есть, со стороны церкви.

Бероев: Может быть. Ориентир для развития, движения какого-то — добро, человеческое, простое, понятное добро. Поэтому у меня вот как бы сублимация все-таки какая-то в голове, в силу того, что я в семье-то вырос невоцерковленной. У меня дед говорил, что он атеист, но при этом, когда мы куда-то собирались, он говорил: «Ну, с богом». Но при этом говорил, что он… Ну, он был в партии, он был спецкорром «Правды», он журналист, которые изъездил весь мир. И бабушка. Ну, там у нас были иконы какие-то, но тем не менее заходили в церковь, ставили свечки, но при этом конечно же я не так настолько был вот как-то внутри этой ситуации, как, например, сейчас моя дочь, потому что мы все-таки стараемся, она знает у нас основные какие-то молитвы.

Синдеева: А как она? Это вы так вот ее направили? Или это в школе, где она учится? Или вот как? Я например…

Бероев: Нет, не в школе. Школа, светская школа, хорошая, такая интересная школа. Нет, я думаю, что это просто, может быть, круг общения. И я думаю, что Ксения все-таки. Ксения у нас такой человек более в этом смысле духовно образованный.

Синдеева: Да?

Бероев: Да, да, да. И я думаю, что я обязан ей каким-то вещами. И она очень цельный такой человек в этом смысле.

Синдеева: Ты сказал тоже в интервью, очень легко любить мою жену. Мне так понравилась эта фраза.

Бероев: Я так сказал?

Синдеева: Да, ты сказал. А что это такое, что значит, легко любить? Мне кажется, любить вообще всегда тяжело.

Бероев: Тяжело, вообще, в принципе, это труд. Я думаю, что любовь, как и дружба, это трудно, но мою жену, не знаю, мне кажется, что… просто… Ну, у меня даже мысли не возникает, что… И я как за нее… Я получаю, я живу, я наполняюсь тем, что я смотрю…

Синдеева: Сейчас крупный план, пожалуйста, возьмите, на вот эти влюбленные глаза мужчины.

Бероев: Смотрю на дело ее рук, грубо говоря. Я вот сижу в своем доме и понимаю, что атмосфера дома — это она. Даже если она где-то в другом месте, я смотрю, я получаю удовольствие от того, как лежат вещи. Я думаю, господи, слава богу, что я здесь нахожусь.

Синдеева: А сколько лет вы уже вместе?

Бероев: 16 лет.

Синдеева: Удивительно.

Бероев: Это удивительно. Это удивительно, потому что для актерской пары...

Синдеева: Просто это правда удивительно, потому что это огромный труд. И это актерская пара, и это постоянные разъезды, это постоянные соблазны. Я вот например, можно я так, я вообще не собиралась об этом говорить, но вы меня поразили сейчас своей искренностью своих глаз, вот когда были «Ледниковые периоды», сколько на наших глазах происходило семейных драм. Ну где-то драм, где-то, наоборот, счастья. Но я понимаю, откуда это берется. Когда ты с утра до вечера в плотном таком режиме со своим партнером танцуешь, переживаешь все падения и так далее, то, конечно, химия, ей очень легко возникнуть, это очень благодатная почва.

Бероев: Конечно. Да нет, ну не только «Ледниковый период», еще мы же все-таки актеры, мы беспрерывно сталкиваемся с тем, что мы живем полгода, как люди из другой реальности, мы же все-таки на себя нацепляем какие-то вещи.

Синдеева: Да, вот это тоже.

Бероев: Соответственно, у нас есть партнерша, и мы должны в партнершу…

Синдеева: Влюбляться.

Бероев: Найти в ней то, за что мы ее любим, что-то симпатичное. Соответственно, тоже огромное искушение. Но, как сказать, в какой-то момент это становится профессионализмом, в какой-то момент мы стараемся уйти от этого профессионализма. Потому что профессионализм все-таки это такой слово, которое рождает сухость, а всегда должна быть ошибка, всегда должна быть свежесть, всегда должна быть какая-то жизнь в этом. Поэтому, естественно, мы, и наверняка там существует возможность какая-то флирта. И у Ксении, тоже вот она сейчас, только что снималась…

Синдеева: Может быть, это поддерживает в том числе?

Бероев: И я не приходил к ней на съемочную площадку. У нее был партнер, актер, которого я очень уважаю, и у них там какая-то химия на площадке, но пусть это, это ее, и я абсолютно в этом смысле ей доверяю и знаю, что… Я хочу, чтобы зритель поверил в их отношения. Я думаю, что и она так же, мы вот стараемся в такие вещи не влезать.

Синдеева: Вживаясь в роль, ты же, правда, вживаешься, тебе надо проникнуться всем — и атмосферой, и временем, и человеком и так далее — и вот ты приходишь домой…

Бероев: Наташа, Ксавьер Бардем сказал великолепную фразу: «Чем мы отличаемся от сумасшедших? У нас есть билет в обратный конец». Вот и все.

Синдеева: То есть это все-таки профессионализм?

Бероев: Я думаю, что да, абсолютно.

Синдеева: Можно, я вернусь к фонду, хотя мне очень интересно было и об этом. Вот смотри, фонд занимается удивительными детьми, с такими проблемами как болезнь Дауна, ДЦП.

Бероев: Синдром Дауна.

Синдеева: Синдром Дауна, ДЦП, аутизм. Вот смотри, когда приняли этот адский закон Димы Яковлева, как его называют, он в первую очередь коснулся, как мне кажется, ваших детей.

Бероев: Да-да.

Синдеева: И вот рапортуют наши прекрасные депутаты, что вот, усыновлять стали больше. Возможно. Вот вообще усыновляют ли ваших детей российские семьи? И как после этого закона, хоть что-то после него хорошее случилось? Или только ужас?

Бероев: Ну да, мы действительно много про это знаем. Мы изначально немножечко по-другому себя видели, хотели заниматься постановкой спектаклей с участием особенных людей, мы хотели заниматься мероприятиями, мы хотели делать праздники, мы хотели создавать какие-то совместные перформансы, в которых участвуют эти люди, и дети, и уже совершеннолетние люди с особенностями. Но потом, когда мы поняли, что система не готова, мы влезли в нее. И вот тут начались сложности. Может быть, вы знаете, мы работаем с Ольгой Юрьевной Голодец в Совете попечителей в правительстве, в котором также работают и другие крупные фонды, которые пытаются решить проблемы системы, систем и норм, датированных Советским Союзом, семидесятые, шестидесятые годы.

Синдеева: Это же самое главное.

Бероев: Я могу сказать, что закон Яковлева я никогда не поддерживал, не поддерживал Астахова с этим законом Яковлева, это какое-то безумие абсолютное, кондовый, топорный, глупый закон. Для чего, кому взбрело в голову, не знаю. Это явно какая-то ошибка, которую, может быть, когда-то решат, надеюсь. Но усыновлять за последние три года, может быть, даже два года, стали действительно больше, и я скажу, почему, отчасти.

Отчасти в этом есть заслуга фондов, благотворительных организаций. Я не только про нас говорю, я говорю про «Даунсайд ап», другие, по всей стране множество родительских мелких организаций, которые собираются по принципу помощи своим детям. То есть родители организуются для того, чтобы каким-то образом растить своих ребят с синдромом Дауна, с аутизмом, с ДЦП, и как-то пропагандируя, популяризируя и рассказывая, информируя общество о том, что происходит, и о том, что такие люди есть.

Я думаю, что в этом смысле мы добились отчасти того, что родители меньше стали оставлять таких детей в роддоме, и они все-таки берут на себя ответственность. Другое дело, что они не знают потом, что делать с ними. И в этом государство не помогает. Потом, существуют программы сейчас, люди усыновляют, берут в опеку таких детей и получают квартиру. То есть, если ты усыновляешь какое-то количество, я не помню тонкостей, но за это ты получаешь квартиру, у тебя есть определенные льготы. И самое страшное, что они берут этих детей, но по достижению ими восемнадцатилетия они их отдают в ПНИ. Вы можете себе представить…

Синдеева: Почему, подожди? То есть это была корыстная их цель? Или так устроено законодательство? Или они не научили, не адаптировали их?

Бероев: Нет, так устроено законодательство.

Синдеева: А почему?

Бероев: Они могут их взять, получить квартиру, а потом отдать.

Синдеева: А почему по достижении именно восемнадцати лет?

Бероев: Потому что так устроено законодательство.

Синдеева: Подожди, но это получается они не усыновляют их? Они их как-то берут, как в опеку?

Бероев: Они их берут в опеку, я могу ошибаться, да. То есть соответственно, ребенок, который вырос в стенах детского дома-интерната, потом уходит умирать, как я говорю, в ПНИ, это одно, а когда ты еще пожил в семье, и потом тебя отдают вот в это ужасное место, чудовищное место. Они имеют право их отдать, оставив жилье у себя, то есть это как бы профессиональные семьи.

Синдеева: А это уже новое такое законодательство, или это остатки какого-то?

Бероев: Это называется профессиональные семьи. Соответственно, вот ситуация, у нас знаете как, немножечко всегда все получается топорно. Если мы за что-то беремся, как-то у нас сразу оголтело, и щепки летят во все стороны. Сейчас, например, есть такое нововведение, что такие дети могут учиться в классах, в обычных классах.

Синдеева: Да, инклюзия.

Бероев: Инклюзия, да, с помощью так называемых тьюторов. Но при этом не готовы к этому ни педагоги, ни тьюторы.

Синдеева: Нет, я больше того скажу, добавлю, я уже просто не раз об этом говорила, не готовы родители других детей.

Бероев: Родители других детей это вообще особая тема. Да, буквально два дня назад, у моего друга, на ужине, моя жена столкнулась идеологически в споре, в таком эмоциональном споре, с такой вот мамой, которая говорила: «Я не хочу, чтобы мои дети страдали от этих больных, не хочу, чтобы они их били». Ну вот что мы сможем с ними сделать? Ничего. Это миропонимание, мировоззрение. Тьюторы, я вот про систему говорю, про то, что ее нужно все-таки готовить к тому, чтобы… «Инклюзия» это все-таки слово такое очень агрессивное, это такое погружение во враждебную среду, инклюзия. Мне больше нравится слово интеграция. Интеграция это когда взаимодействие двух частей друг в друге, то есть соответственно интегрируем мы, и как-то получается взаимовыгодный такой вот симбиоз. Тьюторы, но тьюторы не готовы, они не тьюторы, они не знают, что это такое.

Синдеева: Потому что нет, опять же, системы, которая бы готовила их.

Бероев: Буквально вот недавно, мальчик с аутизмом, и разговор с тьютором. Спрашивают: «Почему вы не следите за ним, почему вы не можете даже отвести его в туалет? Никто вас не просит держать его за пиписку, но вы хотя бы отведите в туалет». Он говорит: «Подождите. Извините, я педагог. Я занимаюсь образованием детей». Это тьютор! Это вот буквально недавно до меня дошла эта тема.

Синдеева: А что удается сделать, входя в Совет в Голодец? Что, удается все-таки пробить эту стену?

Бероев: Очень сложно, очень. Мы не можем, как это сказать, менять систему сами. Мы не можем пробить стену не только государственного устройства, системы, страшной системы, системы воспитателей, которые относятся к этим людям, к этим детям, как к… Даже не хочу говорить. Это по всей стране, страшно.

Наверняка знаете, я много раз говорил, мы идем с главврачом по детскому дому-интернату, по Шуйскому детскому дому-интернату, я периодически заезжаю туда. Я говорю: «Извините, а почему нет у детей, у кровати каких-то их личных вещей?». Это универсально, как будто это армия. Я не знаю, как они находят ее, какую-то фотографию, где он с кем-то из воспитателей или игрушка, но какое-то личное пространство. Он говорит: «Личное пространство? У них же нет личности». Это повсеместно, как камертон их восприятия жизни.

Я думаю, что телевидение в большинстве, в основном, сопротивляется нам. Безусловно, есть программы, «Доброе утро» или новостные каналы, которые дают информацию о наших мероприятиях, которые рассказывают о том, что сегодня Филипп Киркоров был у нас на мероприятии. Но, Наташа, основные ток-шоу, которые на Первом и Втором канале, не буду называть их, разные эфиры, они упоминают об этих людях и об этих детях только со знаком скандала, только скандала. При этом ребенок, или человек такой, если они приглашают его, он, как правило, попадает в какую-то враждебную среду, неважно выглядит, плохо показывают, какие-то люди, которые… А это рейтинговые программы. И мы не можем ничего с этим сделать. Безусловно, я верю в то, что есть огромное количество чиновников, которые хотят что-то сделать искренне для своей страны, а не стать во главе какого-то ведомства, получив власть и зарабатывая себе на кошелек. Я верю в то, что такие есть, и даже знаю их. Я думаю, я всегда готов поддерживать Ольгу Юрьевну Голодец, которая, дай бог ей здоровья и долгих лет работы на поприще своей страны, помощи какой-то вот в этом смысле, в социальной части.

Синдеева: Но все-таки что-то же удается сделать, хоть по чуть-чуть?

Бероев: Да-да, безусловно.

Синдеева: Все таки-брешь, она …

Бероев: Я могу сказать, что за пять лет поменялось очень многое, очень много. Мы приходили в ГУМ с нашими детьми, с интернатовскими, просто как у нас в масштабе фонда, у нас есть, предположим, наш интернат, с нашим директором, с нашим устройством, с нашей системой, но есть вся страна. Есть вся страна, и все вот это миропонимание и мировоззрение, и, конечно, здесь наломали щепок сильно.

Синдеева: Но все-таки меняется.

Бероев: Очень меняется, очень.

Синдеева: Ты знаешь, я здесь хочу вносить все равно такое позитивное, потому что если есть в нашей стране какой-то позитивный тренд, вот давай по-честному…

Бероев: Позитивный тренд?

Синдеева: Ну, такой вот, когда что-то меняется в лучшую сторону, это как раз в вопросах благотворительности, волонтерства. Потому что появилось очень много людей, энтузиастов, потому что все-таки это вылезло в информационное какое-то поле, пусть не в то, какое бы нам всем хотелось, но так или иначе об этом говорят. Я вот сталкиваюсь каждый день, получаю письма от наших зрителей, ко мне приезжают зрители, которые говорят, вот вы же многих знаете людей и фондов, вот я бы хотел чем-то помочь. Вот ты сейчас можешь, кстати, обратиться к зрителям, они у нас очень отзывчивые. В чем нужна помощь?

Бероев: С твоего позволения я немножечко открою еще одну сложную тему в благотворительности, я знаю, о чем говорю. Все-таки благотворительность в нашей стране в большинстве своем, может быть, это не только наша страна, вообще в принципе в мире, существует именно с пониманием того, что деньги сдаются на лечение ребенка. И вот то, чем занимаемся мы, не очень понятно. Как бы, а что вы делаете? Мы вот то-то, се-то, занимаемся, информируем общество, меняем систему. А зачем, и многие не понимают, а зачем? Для них же созданы учреждения. Не все понимают, что это люди.

Синдеева: Но при этом деньги нужны, и много.

Бероев: Естественно.

Синдеева: Много, потому что нужны на обучение тьюторов.

Бероев: Да, огромное количество. Другое дело, это не такие деньги, как лечение ребенка, то есть мы в год, притом что сотрудники наши в основном работают на стороне, в каких-то других организациях, но я могу сказать, что за год мы собрали 8700, потратили 8000. Это вот предыдущий год.

Синдеева: Потратили на программы адаптации?

Бероев: На множество вещей. Это огромное количество разных вещей, то есть это, грубо говоря, 100 тысяч евро, это приблизительная сумма лечения одного ребенка, сложного лечения.

Синдеева: И собирать на именно ваши программы сложнее, потому что…

Бероев: Сложнее, потому что не все понимают.

Синдеева: Конечно, тут написал статью Валерий Панюшкин, сердце екнуло, и сразу хочется отправить. А здесь более сложное…

Бероев: Да-да. И более того, люди, когда мы лечили, я лечил детей, в смысле как организатор процесса, и у нас сейчас есть фонд, им руководит мой друг, это его дело, дело жизни, фонд «Кораблик», Дима Акимов, и он собирает тоже деньги на лечение детей, и я понимаю, что это иногда проще. Потому что благотворитель, меценат, кто сдает деньги, он, как правило, хочет получить какой-то обратный ответ. Когда через полгода присылаешь ему фотографию девочки, которая проходит реабилитацию или уже ходит, это уже какое-то ощущение того, что ты что-то сделал. А такие длинные деньги, делами, которыми занимаемся мы, все-таки длинные вложения в общество, в наше будущее, в будущее наших детей, чтобы не было таких случаев, когда дети, транслируя позицию своей мамы, вот про которую я говорил тебе, говорят: «Я не хочу, чтобы эти вот больные…». То есть они немножечко меняют, они понимают, что этому ребенку нужно просто чуть больше времени на понимание, ему, может быть, надо больше какой-то доброты, отнестись к нему не агрессивно в ответ на его агрессию, потому что его агрессия — это защита, а может быть, подождать, может быть, улыбнуться ему. И тогда такой ребенок, который это понимает, он начинает по-другому относиться к равному себе другому ребенку. И уже вырастает в человека, который на улицах не существует по принципу «да пошел ты», а уже по-другому как-то.

Синдеева: Сопереживание, сострадание.

Бероев: Да. То мы вкладываем, мне говорят, для чего ты хочешь, для чего ты это делаешь? Я для своей дочери, я хочу, чтобы моя дочь жила в этой стране.

Синдеева: Скажи, а как дочь вот в этот процесс интегрирована?

Бероев: Абсолютно. Абсолютно интегрирована.

Синдеева: Она с вами?

Бероев: Абсолютно. У нее есть свои друзья в интернате, она всех знает по именам, они ее знают, она с ними играет, общается. У нее есть там дети, как это, куклы ее, обязательно есть Егор с синдромом Дауна, потом кто-то есть еще, по-моему, с ДЦП. То есть это нормально, у нее есть какие-то усыновленные дети. Я всегда говорю моим друзьям, ребята, приводите на мероприятия ваших детей, это очень важно для них. Это очень важно, чтобы они понимали, что, во-первых, есть разные люди, и ни ко всем один стандартный такой, школьный советский подход, что если он в такое количество времени не успел решить задачу, то он отброс. Многие дети с аутизмом…

Синдеева: Егор, время заканчивается. Ты удивительно светлый, и поразил меня сейчас своей какой-то такой чистой эмоцией. Скажи мне, давай все-таки попробуем извлечь пользу из нашего с тобой разговора, скажи в нескольких словах. Прежде всего, что нужно фонду? Как вас найти?

Бероев: Деньги, безусловно, нужны. Они не нужны в больших количествах, я стараюсь обращаться к тем людям, которые регулярно нас финансируют, и какую-то часть они как-то нам перечисляют ежегодно, и нам постепенно хватает. Но объем работы все больше и больше, мы сейчас делаем огромный проект, уже два года, и это очень сложно, пробить систему. Мы делаем альтернативу ПНИ, психоневрологическому интернату.

Синдеева: Которая после восемнадцати, да?

Бероев: Которая после восемнадцати.

Синдеева: Где доживают и умирают.

Бероев: Мне очень понравилось, дьякон Кураев сказал, что то, что происходит в ПНИ, можно назвать сатанизмом, потому что там реально просто умерщвляют людей. Они кончают жизнь самоубийством, там происходят страшные вещи. И мы сейчас давно, эти квартиры, 14 квартир, которые социально-адаптивные квартиры, это уже имеет свой опыт в Псковской области, такой есть Михайлюк, замечательный парень, наш друг, который создал такую систему. Система адаптации таких ребят к нормальной жизни. Они имеют возможность кто-то полгода, кто-то год должен там, как-то понимать…

Синдеева: Они получают какую-то специальность, кто способен если?

Бероев: Нет, они не получают специальность, они становятся членами нашего общества, они умеют существовать сами, потому что многие из них, выйдя из интерната, не знают, как мыться, не знают, как готовить, не знают, как заварить чай, не знают ничего. Поэтому это такой путь как бы к социализации, к подготовке к нормальной жизни, как для родительских детей, так и для сирот.

Поэтому, мне кажется, что это вообще возможность государству сэкономить деньги, потому что это гораздо меньше средств, и это возможность того, чтобы это были полноправные члены общества. Они могут жить по двое, по трое.

В Петергофе тоже сделали такое, Асикритов, руководитель первого ДДИ. Вот, наверное, это тоже требует каких-то вложений, я думаю, что возможностей сотрудничества масса, просто масса. Начиная от трудоустройства таких людей, начиная от предоставления каких-то возможностей фирмы, если она занимается, предположим, устроительством детских праздников, или мастер-классов. Многие театры регулярно выделяют места для того, чтобы наши дети ходили в театры, это тоже их социализация, и тоже общество видит, что такие люди появляются с нами в кафе, покупают Nespresso, мы их видим. Сейчас же мы их не видим совсем. Потом, это, конечно, волонтерство, это огромное…

Синдеева: Это же огромное, на самом деле, количество людей, которые нужны.

Бероев: Это абсолютно великие люди. Это люди, которые двигают мир, они меняют его. И всегда важно, и мы ждем этих людей, которые приходят в фонд, которых мы обучаем, которых мы ориентируем. Кто-то может приходить раз в неделю, кто-то два, кто-то раз в месяц, существуют разные схемы. Это тоже очень важно, тоже нужно. У нас существуют три наши интерната в Москве, которые тоже требуют регулярного участия, волонтерства. Потом регулярно дети выезжают на какие-то мероприятия.

Синдеева: Где искать эту информацию лучше всего?

Бероев: Лучше всего, мы сейчас делаем, наконец-то, я думаю, что мы к весне уже откроем сайт, который сейчас находится в переделке.

Синдеева: Это который делает Артемий Лебедев?

Бероев: Который делает студия Артемия Лебедева. И я очень рад, что это делает именно студия Артемия Лебедева.

Синдеева: Артемий-то неплохой человек, сейчас хочет сказать нам Егор.

Бероев: Талантливый.

Синдеева: Мы, кстати, это видели в эфире, это было понятно.

Бероев: Они безусловно берут огромные деньги. Нам сделали большую скидку, потому что я знаю, у них это стоит очень дорого, но тем не менее, мы вынуждены были потратить, я нашел специально деньги на это.

Синдеева: Что же они бесплатно-то не сделали? Ох, Артемий, уже могли бы, получая госзаказы, о которых рассказывал Навальный.

Бероев: Соответственно, мы доделываем эту программу. В фейсбуке еще всегда можно найти.

Синдеева: В фейсбуке ваш личный, твой и так далее, или фонда «Я есть»?

Бероев: Нет, фондовский. Фонд «Я есть». Потом существует телефон фонда, это 8-903-722-20-08, лучше писать СМС всегда.

Синдеева: Мы напишем потом.

Бероев: Всегда все вопросы, просьбы, какие-то предложения. Я думаю, что после эфира, тем более аудитория Дождя — это неравнодушные люди.

Синдеева: Точно, неравнодушные.

Бероев: Абсолютно точно.

Синдеева: Я как-то уверена, что что-нибудь хорошее вам прилетит.

Бероев: Неравнодушные люди, поэтому я думаю, что будет ворох предложений. И я ориентирую девчонок на то, чтобы они были готовы к тому, чтобы принимать СМС-ки.

Синдеева: Я очень надеюсь, потому что опыт моих эфиров, он подтверждает этот тезис. Я знаю, что потом сотрудники фонда, они говорят спасибо большое, вот тут мы нашли столько-то волонтеров, а вот тут мы получили денежки. Егор, спасибо большое за то, что вы делаете с Ксенией, за ваше невероятное семейное, волшебное какое-то счастье, которого сейчас…

Бероев: Стойкость.

Синдеева: И стойкость. Спасибо. Ой, не все, у нас же прекрасный партнер, у нас же есть, это такая маленькая затравка, а там кофемашина стоит.

Бероев: Шикарно. Но это моя мама обожает, у нее вчера был день рождения, и я просто ей вот это.

Синдеева: Мама кофейная душа?

Бероев: Абсолютно. Причем она именно вот эти вот таблеточки, у нее тоже. Спасибо большое.