Что ответит Андрей Макаревич, если вдруг ему позвонит президент Путин?

Синдеева: Совсем недавно прошел фестиваль «Нашествие», который огромный, большой. Я ни разу не была и каждый раз завидую, когда вижу 100 тысяч человек, а в этом году, говорят, было 150 тысяч человек.

Макаревич: Похоже, что было все-таки 100. Но это неважно.

Синдеева: Это целый город. Я никогда не была на этом большом фестивале. Я так понимаю, ты был не только на «Нашествии», и на «Нашествии» не первый раз. Для артиста эта такая сильная энергетическая штука?

Макаревич: Вообще говоря, конечно. Мы довольно часто играли на таких больших аудиториях, это было и на «Сотворении мира», где было 250 тысяч человек, на минуточку, на Ярмарочной площади в Казани. На Красной площади у нас было 350 тысяч человек 20 лет назад, когда было 25 лет «Машине». Когда мы с «Авторадио» ездили по стране, «Авторадио» дарило «Машину», это так называлось, то тогда тысяч по 100-150 мы собирали. Когда аппарат, звук, сцена тебе позволяют звучать на такое большое пространство так, как ты хочешь, это удовольствие колоссальное, конечно. Меня на «Нашествии» только очень напугало присутствие военно-патриотической программы …

Синдеева: Как раз про это я хотела поговорить.

Макаревич: Под названием «Вместе мы сила». На самом деле мы закрывали фестиваль и приехали уже к вечеру, и я этого ничего не видел, надо было походить по полю и посмотреть, где эти павильоны и прочее, а поскольку для меня хождение по полю затруднено в смысле раздавания автографов, я никуда не пошел. Но я видел много фотографий, я знаю, что там было.

Синдеева: Ты это уже потом увидел?

Макаревич: Я это увидел уже потом, естественно.

Синдеева: То есть ты не знал?

Макаревич: Нет, я что-то такое услышал, потому что я был на пресс-конференции, посвященной фестивалю, за несколько дней. Я тогда уже несколько удивился, но я вспомнил, что «Стрижи» там летали и раньше, я это воспринимал чисто эстетически.

Синдеева: Это, правда, красиво.

Макаревич: Да, это действительно красиво. Тут это сильно развернулось, уже были танки, автоматы. То есть сочетание рок-н-ролла и военной силы…

Синдеева: Это вообще возможно?

Макаревич: Нет.

Синдеева: Мне кажется, вообще невозможно.

Макаревич: Это очень гармонично вписывается в тот бред, который у нас происходит последние полгода.

Синдеева: А ты потом не задавал вопрос организаторам? Они же много лет это делали.

Макаревич: Они сказали: «Это не мы». Я так понимаю, что их к этому вынудили. Ну не их же это была идея.

Синдеева: Мне даже сказали, что были вроде как пункты, где можно было записываться в призывники.

Макаревич: Вот этого я не знаю. Утверждать не буду. Меня поражает, что у нас патриотизм понимается только как с оружием в руках. Почему-то патриотизм обязательно должен быть военный, просто любить родину нельзя.

Синдеева: Более того, как с тобой за последнее время отказывают в этом праве, называя нас «пятой колонной».

Макаревич: Наташа, я предпочитаю на эту тему даже не думать и не беседовать, потому что чем больше мы про это говорим, тем больше мы их раскручиваем. Зачем нам это нужно? Меня только пугает, что в последнее время вдруг в интернете появилось большое количество моих как бы интервью и моих как бы высказываний, которые ко мне никакого отношения не имеют. Они будят правильное бешенство всяких нашистов, а я этих слов не говорил. Дело в том, что я за свои слова отвечаю, и когда это слова не мои, а приписываются мне, мне уже все равно, это за Крым или против Крыма, неважно совершенно. И вот что с этим делать, я не знаю, потому что это какие-то провокаторы.

Синдеева: Мне кажется, это новые технологии. Одна из новых технологий, которую я уже на себе испытала, это когда идет какой-то вброс очевидного вранья про тебя, вранья такого достаточно убедительного, потому что оно подкрепляется чьими-то комментариями, еще чем-то, и оно очень-очень активно распространяется по сети, его выводят во всякие топы соцсетей. И дальше ты не понимаешь, как себя вести, потому что у тебя нет такой возможности выйти и всем сказать, что все это неправда, потом ты понимаешь, что если это неправда, зачем говорить. Но у людей, у кого-то количества обычных людей остается, конечно, осадочек, вроде они неплохо к тебе относились, а тут такое. Мне кажется, то, о чем ты говоришь, может быть, это еще одна из технологий.

Макаревич: Скорее всего.

Синдеева: Ты же не можешь потом доказать. Это сколько надо написать постов, что я этого не говорил. Но это примета замечательного времени, в котором мы сейчас оказались. Ты очень много сейчас везде об этом говорил, я не хочу тебя даже этим терзать. Но все-таки это ощущение твое сейчас, ощущение этого времени, даже не твое, как тебя, а ощущение времени. Как ты его чувствуешь? Насколько, ты чувствуешь, оно будет долгим такое?

Макаревич: Все очень быстро и все очень плохо.

Синдеева: Быстро.

Макаревич: Все очень быстро. Полгода назад мы еще в другой стране жили совершенно. И у меня нет ни малейших ощущений, что дальше будет лучше, ни малейших.

Синдеева: Это может быть долго? Мы живем в других скоростях, это и информационные технологии, и вообще другая скорость во всем. И то, что мы оказались через полгода в другой стране, может быть, через полгода она еще будет какой-то другой?

Макаревич: Я не исключаю, что при таком развитии событий где-то через полгода у власти окажутся такие фашисты с хоругвями, что Путин нам пончиком покажется.

Синдеева: Да, мне кажется, это самая большая опасность. Непонятно, как она может случиться, но…

Макаревич: И очень печально, что мы живем в ужасно незрелом возрасте, потому что 2% очень переживают по поводу происходящего, 2% орут «Крым наш», а остальные это, по-моему, абсолютно инертная масса, их вообще это как-то мало интересует – они заняты выживанием.

Синдеева: Но они тоже кричат «Крым наш», даже те, кто заняты выживанием, пока кричат «Крым наш». Мне кажется, пока не коснулось.

Макаревич: Не так истерично, во всяком случае.

Синдеева: Ты же тоже застал то время и запретов, диссидентства и цензуры.

Макаревич: Очень сильно отличается.

Синдеева: В чем?

Макаревич: Отличается в том, что к тому уровню вранья официального уже много лет как привыкли. Все в него уже спокойно не верили. Вот так все смотрели телевизор, если какого-то писателя ругали в литературной газете, это был верный знак, что его надо найти и почитать, потому что это, наверняка, интересно. Кстати, благодаря этому много посредственности вылезло. Все уныло терпели, но все, а сейчас, у меня ощущение, что часть населения каким-то газом надышалось. Вот ей Богу. Он действует не на всех, избирательно так. Кто-то отравился. Может, их лечить надо, я не знаю.

Синдеева: А ты пытался анализировать? Мы же тоже в этом всем хоть чуть-чуть виноваты. В какой момент мы упустили, не заметили, не отреагировали, не сказали, не спросили?

Макаревич: Это традиционно-русская интеллигентская игра – считать себя виноватыми и спасать бедную страну. Я не считаю себя виноватым ни в чем, и у меня нет ни малейшего желания никого спасать. Мне кажется, что эти дети 90-х, которые в школьном сочинении писали, что мальчик хочет быть бандитом, а девочка – проституткой, вот они выросли. Они ущербны, они в такое время росли, на них не было времени.

Синдеева: У родителей, в том числе.

Макаревич: Им не успели рассказать, что такое хорошо и что такое плохо. А если этого не сделали в детстве, потом уже поздно.

Синдеева: А наши дети, которые сейчас рождаются, получается, у них нет никаких шансов? Потому что мне кажется, что у нашего поколения, у 40-летних, у которых дети сейчас рождаются, мы более внимательны, что может быть.

Макаревич: Мне кажется, да. Я могу за своих детей отвечать – у них все в порядке с головами.

Синдеева: Извини, я вернусь к «Нашествию», потому что опять же ни одной не появилось какой-то группы, да и вообще за последнее время ничего не появилось нового. Это не может быть признаком, с одной стороны…

Макаревич: Нет, здесь две причины. Во-первых, новое – это не в традициях «Нашествия». Это такой фестиваль-ностальгия. Они себе придумали такой формат много лет назад, это собраться и еще раз, чтобы было так же, как всегда. Наверное, в этом тоже есть свой кайф. Когда мы делали «Сотворение мира», мы, наоборот, старались, чтобы ни одна команда не повторилась с прошлого года. А потом кто сказал, что будут вечно появляться хорошие, классные группы? Прошла волна. Прошла волна увлечения этой музыкой, волна здорового безумия. Когда все было новое, когда рождалось что-то впервые. Уже переживали все это 30 раз, выплюнули 20 раз. Все проходит. Ничего сейчас нового не должно появиться.

Синдеева: Ты имеешь в виду в музыкальной индустрии или вообще в России?

Макаревич: Во всей музыкальной индустрии, конечно.

Синдеева: Да, там тоже ничего нового не появилось за последнее время.

Макаревич: Поэтому играют старики до сих пор, играются каверы какие-то. Это все такое доживание жанра.

Синдеева: А что тогда на смену приходит?

Макаревич: Не знаю. Поживем – увидим. Может быть, вообще не музыка, может быть, что-то другое. Я могу сказать, что когда на протяжении полувека молодые люди всей планеты сходили с ума ни по спорту, ни по ракетам, ни по театру, ни по литературе, а по музыке. Это вообще явление ненормальное, в истории раньше такого никогда не было. Сейчас этот перекос в сторону равновесия исправляется.

Синдеева: То есть это не причина, если опять говорить про российскую ситуацию, что на фоне того, что мы видим, нет желания писать новые песни. У тебя это как?

Макаревич: У меня нет. Я вчера с Вовкой Ткаченко разговаривал, это группа «Ундервуд», одна из любимых моих групп. Он говорит: «Я столько  песен написал за последнее время», я говорю: «Как ты умудряешься в этой атмосфере?». Он говорит: «Знаешь, мне тоже очень сложно, но я нахожу в себе способность разделять то, что со мной происходит в жизни, и то, что со мной происходит у меня в голове, когда я пишу». Я не умею. На меня то, что происходит в жизни, влияет непосредственным образом.

Синдеева: «Не надо прогибаться под изменчивый мир», эти слова в последнее время приходят всем на ум. Я уверена, и тебе.

Макаревич: Я пугаюсь, когда песню начинают раздергивать на цитаты. Плохой признак. 

Синдеева: Ты знаешь, может быть. У меня первый ассоциативный ряд, когда я думала готовиться к разговору с тобой, вот эта фраза, она меня, может, потому что я себя сейчас так ощущаю. С одной стороны, что такое прогибаться? Это что? Это когда на тебя идет сильный накат, и ты должен как-то устоять? Или это ты сам себя…

Макаревич: Послушай, я писал песню, а не руководство к действию. Поэтому я не считаю, что  должен давать какие-то комментарии. Это каждый может и должен понимать по-своему. Для меня это способность не подчиняться обстоятельствам, если ты считаешь это необходимым. Вот и все.

Синдеева: В 2000- каком году, забыла, неважно, была встреча, то самое чаепитие у Путина, на котором он тогда сказал Шевчуку…

Макаревич: Меня не было на этой встрече.

Синдеева: Не было, когда он сказал: «Кто вы?», а Юра: «Музыкант».

Макаревич: А, это было в Питере и было это на акции Чулпан Хаматовой. Там я был.

Синдеева: Ты там задал вопрос, я уверена, он тебя тогда очень волновал, про то, что у нас совершенно нет законов про защиту животных, у нас нет специальных приютов.

Макаревич: Нет, приюты у нас есть, но ты себе не представляешь, как там воруются деньги. Ты просто себе не представляешь.

Синдеева: Нет, не представляю.

Макаревич: По Москве были такие бюджеты, что на эти деньги можно было еще пол Москвы построить. Я это очень интересный вопрос – ЖКХ.

Синдеева: Я про другое. Когда я посмотрела кусочек той встречи, сейчас я подготовилась, вспоминала, и вот тогда тебя волновали кошки и собаки. И это естественная в тот момент эмоция.

Макаревич: Я этим вопросом тогда занимался очень плотно, потому что мы действительно готовили закон для рассмотрения в Думе, и масса людей на меня очень надеялись. Я тратил на это огромное количество сил и времени.

Синдеева: А сейчас ты бы его о чем спросил?

Макаревич: Да мне не хочется ни о чем его спрашивать.

Синдеева: А сказать?

Макаревич: Говорить, по-моему, бессмысленно.

Синдеева: Почему ты так думаешь?

Макаревич: Мне так кажется. И вообще я решаю такие проблемы по мере поступления. Если свершиться такое чудо, раздастся мне ночью звонок, и знакомый голос скажет: «Андрей Вадимович, Путин В.В. Как вы считаете?», конечно, я соберусь и отвечу на любой его вопрос. Но маловероятно, что такое произойдет.

Синдеева: То есть если представить, если он не спросит, а скажет: «Скажите мне, что вас беспокоит?»?

Макаревич: Меня беспокоит, что страна катится черти куда на глазах просто, и вроде бы не Путин ее туда гонит, но вроде он и не против. Я же не думаю, что он для нашей Думы сочиняет проекты законов. Правда?

Синдеева: Я надеюсь.

Макаревич: Но, видимо, это его не раздражает, хотя это, по-моему, дурдом на свободе. Таких вещей очень много, это за скобками украинской истории и прочего.

Синдеева: Это правда. Ребята у нас подготовили сюжет недавно – Дума в последний день своей работы приняла 40 законов. Понятно, что обсуждение длилось там полторы минуты. Так как нас это коснулось недавно очень впрямую, они приняли закон, который… То есть это преступный закон.

Макаревич: Остается надеяться на высшую инстанцию, потому что закон еще должны утвердить.

Синдеева: Матвиенко на днях сказала, что…

Макаревич: Еще президент должен подписать в результате.

Синдеева: Ты думаешь, это игра многоходовая?

Макаревич: А это было бы очень красиво, если бы президент сказал: «Ребята, а тут вы ошибаетесь, мне кажется». Ух, как бы все зааплодировали.

Синдеева: Это правда.

Макаревич: Бояре плохие, царь – хороший.

Синдеева: Мы же все так же надеялись на его реакцию на «закон Димы Яковлева». Я же помню, все так и думали, что он сейчас раз и придет…

Макаревич: Да. Наша беда в том, что мы все время надеемся на лучшее, а потом уже поздно.

Синдеева: А как не надеяться? Думать и всегда прогнозировать, что будет хуже? Как-то противно жить так, мне кажется. Нет?

Макаревич: Надо стараться трезво смотреть на вещи, без истерики, без удаления с головы остатков волос, просто трезво. Потому что можно же утром проснуться и оказаться в другой стране. Мы уже в другой стране совсем. Надо как-то… Черт его знает, матушка, я не знаю.

Синдеева: Я вернусь к «Нашествию». Перед тобой 100 тысяч человек, не было желания что-то сказать этим людям не только песнями?

Макаревич: Нет, не было. Во-первых, я считаю, что я в песнях говорю ровно то, что я хочу сказать. Если мне до этого хочется что-то дополнить, я прихожу к вам сюда. Устраивать из концерта митинг – ни малейшего желания.

Синдеева: Хотя, мне кажется, это могло бы быть естественным желанием, потому что вот она, эта аудитория.

Макаревич: Естественно, я им что-то сказал перед последней песней. Я сейчас даже вспомню, что. Поскольку мы прощались, я пожелал им всего хорошего и очень пожелал им, чтобы они не позволяли себе врать, потому что вранье и любовь – это вещи несовместимые. Они у нас такие доверчивые. Кто-то услышит, а переделывать – я далек от иллюзий, что я сейчас пойду эдаким миссионером и буду сеять вокруг себя разумные, добрые вещи. Да ничего не буду.

Синдеева: А я вот так не считаю. Понимаешь, то, что мы сейчас с тобой видим и имеем как результат, конечно, во многом это промывание мозгов на большом количестве телеканалов, это вранье.

Макаревич: Совершенно удивительно, почему именно засирание мозгов называется «промыванием». Промывание – это когда они чистые становятся.

Синдеева: Да, кстати.

Макаревич: А тут ровно наоборот же все.

Синдеева: Смотри, они же используют это. Они используют все возможности: эти огромные площадки федеральных каналов, интернет уже тоже фактически во многом подчинили, а у тебя есть твои зрители.

Макаревич: Наташа, вот на тебя это действует?

Синдеева: На меня не действует.

Макаревич: И на меня не действует.

Синдеева: Знаешь почему – я не смотрю.

Макаревич: Подожди. Я даже если буду смотреть, на меня это не подействует. А у меня есть еще человек 20 друзей, на которых это тоже не действует. А есть люди, у которых мы с тобой вызываем бешенство. И пытаться у них что-то поправить в голове я считаю делом безнадежным. Пройдет еще 15 лет и пробуждение их будет ужасным, но они это заслужили, они хотят так жить.

Синдеева: Но они – тоже часть нашей жизни, и они тоже влияют на нашу жизнь.

Макаревич: На меня никто не влияет. Ты знаешь? Вот ей Богу.

Синдеева: Ну как?

Макаревич: Ну так.

Синдеева: Смотри, мне сейчас приходится как-то обороняться, тебе в том числе…

Макаревич: Мне не приходится обороняться. От кого мне обороняться? На меня пока никто с оружием не нападает.

Синдеева: Какие-то гастроли отменились. Все равно это на тебе как-то отражается.

Макаревич: Ничего страшного. Какие-то отменились, какие-то добавились. Надо спокойно делать свое дело. Я спокойно делаю свое дело.

Синдеева: Но песни не пишутся.

Макаревич: Я не у конвейера стою. И вообще у меня никогда не было такого, чтобы я выдавал в год по 20 песен. Когда-то ты можешь за день написать две, а когда-то ты за полгода не напишешь ни одной. Это совершенно нормально. И тут не надо себя насиловать, что ни дня без строчки. Получается обычно скверный результат.