Ксения Чилингарова: «Отец недавно мне сообщил, что собирается в Марианскую впадину вместе с Конюховым»

Ксения, ты и телеведущей была, и журналистом, сейчас ты запустила свой бизнес, и мы про это обязательно сегодня поговорим. И вообще такая светская девушка, и достаточно бурная личная жизнь, интересная. Скажи, пожалуйста…

Понятно, Близнец ― он такой, он всегда разносторонний, за всё хватается. Но вот, например, для меня важно всё равно на чем-то сфокусироваться, да. Я вот не могу… Мне всё интересно, но если я уж что-то делаю, то я в это вкладываю все свои силы, душу и так далее.

Сто процентов.

Сейчас что ты главное в себе?

Это такой сложный вопрос с точки зрения… даже, я бы сказала, философский. Как можно разобраться в себе? К концу жизни моей можем снова встретиться, поговорить. Ну, я где-то на середине пути понимания того, кто я. На сегодняшний момент я в первую очередь женщина.

Ох, неожиданно! Так.

Да, во вторую очередь я, конечно, бизнесвумен и человек, который занимается своим собственным бизнесом, развивает его и очень за него болеет, очень хочет, чтобы он вырос. Не знаю… Вот знаешь, как «Пинки и Брейн», был такой мультик про двух мышей, которые хотят всё время завоевать мир. Вот я и мой партнер ― это Пинки и Брейн, мы хотим завоевать мир.

Сейчас ты про это расскажешь. Давай все-таки… Ты сказала, что на первом месте ты женщина. Что для тебя такое женщина, как ты сейчас это поняла? Ведь ты же это поняла не так давно, что это главное сейчас?

Ну да, безусловно. У меня тут был спор с моей приятельницей, которая отстаивает феминистические права, и в чем-то я ее поддерживаю. Но я говорю: «Понимаешь, женщина ― это же не обязательно об этом всё время сообщать, что ты женщина, ты имеешь право». Это некое внутреннее твое ощущение, то, как ты себя чувствуешь, как ты общаешься с теми же женщинами, мужчинами. Это мера ощущения.

И мы, женщины, более приземленные, более даже материальные, чем мужчины. Мужчины ― такие романтики. Это моё представление сейчас о мужчинах, мне кажется. Они фантазеры, всё время что-то придумывают. Я часто всё время так: «Так, спокойно». Хотя я сама тоже фантазер по своей внутренней сути. Но мне нравится это ощущение того, что мне делают комплименты, мне нравится одеваться, мне нравится говорить о том, что да, я чувствую себя красивой сегодня.

Ты где-то в интервью сказала, что иногда так хочется побыть блондинкой. Мне очень понравился этот эпизод, ты говорила, как вот мама прилетела в аэропорт и потерялась, и как папа, значит, бегал, её искал.

Да.

И у тебя получается вот этой блондинкой побыть?

Ну, вот я… Это всё маскировка, конечно, как говорят мои друзья, но получается. Это, кстати, очень сложный путь. Моя подруга мне позвонила и говорит: «Ты знаешь, ты вообще больше мальчик, ты такая жесткая». Я говорю: «Да нет, что ты, на самом деле я не такая». Я пыталась это в себе…

Культивировать?

Культивировать, конечно. Но не хочется всё время быть смелой, сильной, я не знаю…

Но во многом, наверно, всё-таки это зависит от мужчины, который рядом, который тебе позволяет в том числе…

Безусловно.

Быть вот такой женщиной.

Безусловно. В моей жизни были разные моменты. Я была и очень слабой, это тоже не очень хорошо. Я была и очень сильной, и это тоже для меня не подходит. Я скорее за золотую середину. Мне кажется, сейчас я где-то в балансе нахожусь. Я иногда бываю такой более жесткой, а иногда бываю прямо такой совсем несчастной…

В каких случаях несчастной, скажи?

Иногда просто мне хочется, чтобы меня пожалели, что вот я пришла уставшая, мне хочется, чтобы мне сделали ужин. Потому что да, иногда мне хочется, чтобы за мной поухаживали.

 Давай коснемся твоего бизнеса, потому что мне очень это интересно, и понять вообще, как это всё начиналось у тебя с твоим партнером, с твоим мужчиной, совместный бизнес.

Да.

Я долго думала, как его назвать, муж, не муж… В общем, с твоим мужчиной, мужем Анатолием Цои́ром.

Цо́ир.

С Анатолием Цо́иром. Есть компания Arctic Explorer, которую вы создали вместе.

Я с удовольствием расскажу, потому что на самом деле всё это родилось удивительно. Есть какие-то совпадения. Я, наверно, в каких-то вещах мистик, потому что я верю в необычные совпадения. То есть совпадений не бывает, это что-то, какие-то знаки, которые просто приходят к нам, и надо ими правильно воспользоваться.

Я очень долго хотела что-то сделать с наследием отца. Я не знала, что. Я всё время переживала, ходила, говорила: «Ну вот, наверно, если бы мы жили в какой-то другой стране, был бы уже музей, были бы кружки с портретом». Это же просто легендарная личность! Такой советский Индиана Джонс, который совершает какие-то безумные совершенно поступки, при этом поступки безумные в хорошем смысле. То есть это экспедиции в такой абсолютный романтизм в моем понимании.

Я тут, конечно, предвзята, потому что это мой папа, но всё равно мне даже глобально кажется, что таких людей не очень много. Какой-нибудь Жак-Ив Кусто, Тур Хейердал, Царствие им небесное, Сенкевич, с которым папа очень близко дружил. Это какие-то такие люди, которые живут другими вещами.

Я очень хотела что-то с этим сделать. Когда мы познакомились с Анатолием, я ему всё время это, естественно, рассказывала. Я вообще имею такую тенденцию, когда я знакомлюсь с мужчинами, я им начинаю рассказывать про папу, что, может быть, не всегда хорошо, но так уж… Я рассказываю как хороший рассказчик, журналист и, когда-нибудь, наверно, писатель ― я это рассказываю в картинках так ярко, что многие мои мужчины…

Влюбляются в папу?

Да, начинают любить моего папу, мне кажется, даже иногда больше, чем я.

Он говорит: «Да, действительно, надо что-то делать». Что делать ― непонятно. И мы как-то разговаривали об этом, эта тема уходила, потом она снова возвращалась. Потом случилась в моей жизни экспедиция на Северный полюс.

В первый раз.

В первый раз, абсолютно первый.

А как так получилось, что ты столько лет дочь великого полярника, понимаешь, и оказалась первый раз…

Вот именно, что я дочь. Папа к этому относится… и относился, и относится сейчас до сих пор, как положено кавказскому человеку. Дочь должна быть дома, варить суп.

Дочь ― женщина.

Женщина, да. Готовить. Она хрупкое существо, ее надо защищать. На Северном полюсе опасно. И потом, ответственность же большая, да ― взять близкого человека. Это я сейчас понимаю, а тогда совершенно не понимала, уговаривала.

В процессе этой экспедиции был такой момент интересный. Мы сидели в полярном самолете. Там с погодой было не очень. Мы летели уже в точку Северного полюса. Погода была не очень, так заметно люди нервничали. Я посмотрела на отца, потому что я, естественно, тоже нервничала. Я вообще боюсь летать. Для меня эти все полёты, даже просто из пункта А в пункт Б на обычном самолете ― для меня это такое напряжение. А тут на полярном самолете, ничего не видно, два иллюминатора, люди сидят, нервничают. Паника.

Я посмотрела на отца и вдруг в его глазах ― это такая секунда ― увидела тоже страх. Я перестала бояться.

Поняла, что он и за тебя боится.

Да, я вдруг поняла, что он не что-то такое, что я себе нарисовала, придумала в детстве. Потому что я его видела редко, мама там какие-то истории мне тоже рассказывала. Для меня это скорее был некий образ. И тут я вдруг поняла, что он человек, что он как я, как остальные, и что это нормально ― бояться, испытывать страх. Люди не могут не испытывать страх. Это так меня поразило, что я потом даже написала статью, я потом много об этом рассказывала. Вот это чувство того, что этот образ некий превратился в реальность.

В человека.

И вот эта реальность… мне так это захотелось сохранить, так это захотелось упаковать во что-то. И когда я вернулась, одновременно ― я была в каком-то одном конце города, Анатолий был в другом конце города, мы занимались совершенно разными делами…

Вы уже встречались?

Да-да. Мы уже встречались, это был такой конфетно-букетный, я бы назвала, период. Хотя у нас не было ни конфет, ни букетов. Я его пригласила в музей на первое свидание. В Греческий зал в буквальном смысле этого слова.

Хотела быть оригинальной, скажи?

Нет, моя преподавательница по истории искусств заставляла меня водить экскурсии. Она говорит: «Ты должна брать людей, водить экскурсии в музее». Я как-то очень сопротивлялась, думаю: «Ну, приглашу, ладно. Потерпит меня». Я там с бумажками, я готовилась всю ночь. Я так нервничала, что потерялась в Пушкинском музее, не могла найти второй Греческий зал. Я нашла только один и что-то там такое мямлила очень странное.

И, в общем, мы уже встречались. И тут неожиданно просто мы созвонились. Он говорит: «Ты знаешь, у меня родилась идея». Я говорю: «Ты знаешь, у меня тоже что-то такое. Надо что-то с одеждой делать». Он говорит: «Ты знаешь, да, я конкретно знаю, что». И тут он мне сказал: «Послушай, в нашей стране, в которой мы с тобой живем, нет ни одного бренда, который бы называл себя зимним брендом, брендом зимней одежды. Именно брендом, который бы продавал холод, Арктику».

Шубы не берем, да?

Да, шубы ― это отдельно. Мы говорим сейчас именно про одежду… Про пуховик. Он говорит: «Послушай, я жил в Америке много лет, там огромное количество брендов».

Канадские, да.

У Исландии, у Норвегии, у кого только… У всех северных стран есть бренд, который представляет их, страну, как страну, где умеют делать теплую одежду. В нашей стране, где шесть месяцев, а в некоторых регионах семь месяцев, а то и восемь, очень холодно… Мы умеем делать эту одежду, потому что все арктические экспедиции отца отшивались здесь, в России, в Советском Союзе.

И качество хорошее было всегда.

Всегда. У отца были суперкуртки, которые… Я знаю, он ездил во все экспедиции, и шевроны были наши. То есть всё было на очень высоком уровне. Но это было такое производство, которое, естественно…

 Маленькое, профессиональное какое-нибудь.

Маленькое, профессиональное. Оно, собственно, таким очень долго и оставалось. Потом его купили, естественно, в девяностые. Но люди, которые продолжают делать там одежду, остаются верными традиции. Они, конечно, делают скорее outdoor. Мы начали с ними, потому что они знали всю технологию.

То есть вы соединились, появилась идея. Дальше вы ее начали как-то считать или как?

Нет, конечно, безусловно. Считать начал Анатолий, потому что я, конечно, не очень сильна в этом. Всю, конечно, финансовую подоплёку начал считать он. Но мы были очень осторожными, даже я скорее была очень осторожной. Я не хотела… потому что я понимала, что я буду ставить свое имя, а скорее даже не свое, а имя своего отца на бренде. Я должна была быть уверена, что это будет что-то, чем я смогу гордиться. Или, по крайней мере, мне будет не стыдно это презентовать.

И мы решили так очень аккуратно, с жилеток. Теплые пуховые жилетки, такая демисезонная одежда, сделать чуть-чуть для начала.

Вот на той фабрике, где производили всю жизнь для папы?

Да, где отшили для меня, вот для этой экспедиции мой пуховик.

Куртки.

Да. Он говорит: «Слушай, у тебя классная куртка. Ты знаешь, где ее отшивали?». Я говорю: «Да, мы можем связаться, можем туда поехать».

Естественно, мы встретились с препятствиями, потому что мы хотели модную жилетку, и он, и я, а ребята не знали, как делать модно, но знали, как делать качественно, в том числе и куртки. В общем, с горем пополам сделали жилетку.

Я ничего не понимала, потому что я не дизайнер, у меня нет такого образования, ни в лекалах, ни в пухе, ни в мембране ― это ткань, из которой, собственно, и стали делать куртки наши. Я проходила курс молодого бойца на этом производстве вместе с Анатолием. Мы там, по-моему…

То есть вы вместе.

Абсолютно.

То есть не то, что вы распределили обязанности, он за финансы, а ты…

Он сказал мне такую фразу: «Ты знаешь, если мы будем этим заниматься, мы должны с нуля всё сделать сами. Никого не нанимать, ни к кому не обращаться. Вот сами. Производство ― мы должны туда поехать и там сидеть с утра до вечера, разбираться, как делается пуховик, пуховое пальто, жилетка ― не важно. Мы должны знать, как это. Не надо учиться шить, это бесполезно, надо понимать процесс».

Понимать процесс технологически.

И финансы ― он тоже говорит: «Ты должна понимать, что происходит». И он образовывал меня.

Был твоим ментором.

Да, на самом деле я очень благодарна в принципе мужчинам в моей жизни, которые появляются. Они всё время что-то приносят в нее.

Вкладывают.

Да. Мой первый муж, Дима, он меня учил…

Дмитрий Коган, известный скрипач.

Он учил меня музыке. Я, конечно, ребенок девяностых. В отличие от своей мамы, которая хоть и получила образование в Тамбове, но прекрасно разбирается и в музыке, и в искусстве… в общем, раньше это было нормой ― знать великих музыкантов, их произведения, слушать музыку, ходить на концерты. Я, конечно…

Понятно.

Пропустила этот момент. Она меня в школе брала в консерваторию, но я, конечно, всячески увиливала. И когда я встретила Диму, я ничего не знала про музыку. То есть, я знала, что существует Бетховен, Моцарт, основные игроки, скажем так.

Столпы.

Столпы, да, музыки. Но я совершенно ничего про нее… То есть, я даже не умела слушать, я засыпала. Он-то, конечно, смеялся, посмеивался, скажем так, по-хорошему, но он потихонечку меня приучал. Он мне ставил какие-то маленькие сначала отрывки, потом сам мне что-то играл. И потихонечку, по чуть-чуть, по чуть-чуть он меня приучал к музыке.

Но мы немножко с ним разошлись, я полюбила оперу. Он всё время говорил: «Ты знаешь, мне в опере актеры и декорации мешают слушать оркестр».

Мешают!

Я ― наоборот. Я, конечно, полюбила оперу. Не могу сказать, что больше или меньше, но просто полюбила ее.

Так же было с финансами, со структурой компании.

Это совместная ваша компания на двоих?

Да, на двоих.

А как вы договаривались? Кто инвестировал?

Это, как говорит Анатолий, «Ксения, мы пока не публичная компания, мы только к ней стремимся».

Но всё-таки?

На самом деле мы партнеры. Наши, так сказать, отношения зафиксированы. Это было изначально, все-таки мы встречались и понимали, что бывает такое в жизни.

Всякое бывает, да, конечно. Даже бывает, люди по 20 лет прожили, и потом приходится делить.

Да, потом приходится делить. Поэтому, конечно, всё запротоколировано, но пусть это будет нашим маленьким секретом.

 Хорошо. Но инвестировал все-таки Анатолий или ты тоже?

Мы вместе.

Вместе.

Да. Это такая история, когда мы не тратили много денег. Мы не хотели. То есть мы не хотели изначально так ― «давай сейчас вбухаем вот в офис, наймем сотрудников». Мы вообще просто вдвоем с ним работали. Первое время всё делали сами.

А сейчас сколько человек работает?

Сейчас нас немного, но шесть человек сотрудников плюс мы двое ― вот наша небольшая компания.

А вот сколько производите вы в год?

Ой, мы стремимся к цифре в пять тысяч, но пока мы к ней не подошли, мы в процессе набирания оборотов.

Пуховики, жилетки. Шубы появились.

Это из искусственного меха, это была моя блажь.

 Да?

Потому что я не ношу мех. И это была такая моя блажь, из искусственного меха.

Она была рассчитана финансово?

Вот она, кстати, не очень была рассчитана финансово, но мне дали возможность в это поиграть. У нас такая в компании позиция: мы всегда производим то, что нравится нам как руководителям. Потому что мы понимаем, что, например, эту вещь я куплю. Такой пуховик, такую парку я буду носить. Она удобная.

Я всё меряю на себя. Вот в этом году я говорю: «Всё хорошо, парки ― классно. Мне нужно длинное пальто». Потому что когда мы выходим куда-то в театр, я хочу надеть платье, я не хочу надевать брюки. Зимой как-то хочется иногда себя тоже побаловать.

Платье ― это значит либо шуба, либо пальто. В пальто холодно в минус двадцать. Соответственно, мы придумали… ну, как придумали? Это существовало. Сделали пуховое пальто.

Как вы партнерствуете? Сложно? У вас бывают конфликты?

О да.

Я просто знаю это.

Да.

Это же очень сложно.

Это очень сложно. Меня все предупреждали…

В каких моментах происходит?

Конечно, когда мы начинаем ― я ненавижу это слово ― брейнсторм. А Анатолий просто обожает это, он считает, что в процессе его рождается истина. Но просто в его понимании брейнсторм ― это…

Он говорит, но типа мы все брейнсторм. Это я тоже знаю, так.

Вот это мое…

А тебе это, конечно, не очень нравится, потому что тоже тебе кажется, что ты…

Не очень, да. Но я стала лучше. Я стала, так сказать, иногда молчать: хорошо, ладно, сейчас я помолчу, а потом уже встряну и свои пять копеек внесу.

Но на самом деле, конечно, тяжело. Тяжело работать с мужчиной, с которым ты живешь, и у вас партнерские отношения везде. Конечно, переносится иногда домой. Но дома зато всегда есть о чем поговорить!

Мы когда сочиняли логотип, мы проводили, я не знаю, вечера, ночи в обсуждении этого логотипа. Потому что нам надо было что-то… Я, конечно, хотела изначально портрет отца, а наш иллюстратор, с которой мы познакомились, Аня Хохлова… Это вообще очень известный детский иллюстратор, но не только, она всё время обижается, когда я говорю «детский». Она хороший очень иллюстратор.

Она, значит, нарисовала портрет, моего папу в круглом шевроне. Круглый ― потому что арктические шевроны изначально круглые. Нарисовала, потом позвонила и сказала: «Ты знаешь, он похож либо на террориста, либо на Uncle Ben's». Консервы такие были. Я говорю: «Да, не очень, наверно, надо что-то другое».

И тут родилась эта идея с ледоколом. Ледокол что делает? Он прокладывает путь. Это вообще мирный корабль, который помогает всем остальным. И мы каким-то образом внутренне чувствуем, что мы тоже прокладываем… Мы сами прокладываем себе путь и прокладываем остальным, кто хочет…

Попробовать в России сделать…

Сделать бизнес, который очень непросто. Мне кажется, нигде… Бизнес простым не бывает.

Это правда, любой бизнес очень сложный.

То есть люди, которые приходят и говорят: «Мы хотим инвестировать, не принимать участия», я просто говорю, что так не получится. Невозможно не принимать участия в том, что ты делаешь.

Скажи, а сейчас компания прибыльная?

Да. У нас пока договоренность такая, что мы всё, что зарабатываем… Естественно, что-то немножко мы себе позволяем, но в основном, конечно, мы тратим на развитие. Мы берем людей, которые нам нужны, нанимаем сотрудников.

А где продается сейчас?

Флагман, наверно… Сложно сказать, «Флагман», самый большой наш партнер ― это ЦУМ, компания Mercury. Я им очень благодарна.

Они вас быстро взяли?

Это был процесс, нет. Нас быстрее всего взял «Цветной», там работал мой приятель. Собственно, моя журналистская деятельность не пропала даром, все мои знакомства, которые я получила, работая с глянцем, как-то проявили, дали плоды наконец-таки.

Я  к нему пришла и говорю: «Знаешь, я придумала такую штуку, делаю вот, жилетки». Тогда только жилетки. Он говорит: «Ну, жилетки я понимаю. А куртки?». У меня нет ничего, мы вдвоем, и я, естественно, говорю: «Конечно, куртки не вопрос. Когда нужно?».

Я вообще не могу сказать, что люди как-то плохо ко мне отнеслись. Наоборот, они когда услышали вот эту историю всю, когда я её рассказываю самостоятельно или Анатолий рассказывает, или даже уже ребята, которые с нами работают, всё приобретает смысл, потому что наши вещи ― они не пустые. Мы их делали настолько… каждую куртку мы делаем с такой любовью!

Это очень важно, это же и дает поэтому результаты.

Да.

 Конечно, вкладываешь душу, а не только считаешь результат финансовый. А скажи, сколько моделей, вы можете выпускать?

Быстро ― нет. Производственный цикл очень долгий, шесть месяцев.

С момента, как ты придумала.

Заказ, например, да, пришел заказ. У нас от заказа шесть месяцев. Почему так долго? Все говорят: «Ой, это так долго». Да, это долго. Потому что никто не понимает, что пуховик ― это очень сложно, это как машина, это сборная…

То есть очень много деталей.

Он собирается из огромного количества деталей. Фурнитура, которая идет из Южной Кореи, мы в Южной Корее ее заказываем. Ткань, которая идет опять-таки из Южной Кореи, мы там ее заказываем, потому что…

А в России нет и не предвидится, я так понимаю?

Пока нет.

Поэтому и цена все-таки на ваши куртки достаточно высокая.

Конечно. Потому что если учесть резкие финансовые изменения периодические, которые случаются в нашей стране, то конечно. Мы же покупаем всё за иностранную валюту.

Да, за валюту.

Плюс пух, который продается, как золото.

А пух наш?

Да, пух российский, но он на фонде…

Он как бы на бирже.

Конечно, на бирже, да. То есть это товар, как золото. Его надо купить всё равно в условных единицах, несмотря на то, что это всё равно русский гусь. Поэтому опять-таки цена всё равно да, не дешевая, да, производство здесь…

Слушай, а были какие-то кризисы уже на этом пути? Сейчас же всё-таки изменилась очень сильно экономическая ситуация, люди беднеют, мы всё это наблюдаем.

Да.

Упали ли продажи?

Продажи, слава богу, не упали просто потому, что, мне кажется, у нас такая история ― мы делаем вещь необходимую. Прежде всего парка, пуховик ― это вещь, которая тебя защищает от холода. Это то, о чем мы всё время говорим. Дальше идет вкусовщина: красный, синий, зеленый, здесь пуговка, здесь карманчик. В принципе, все пуховики глобально ― это всё одно и то же, разница только в каком-то визуальном дизайне. Самое главное в них ― это то, чтобы тебе было тепло.

И когда, естественно, в этом году нам повезло…

Да, зима.

 Ожидали… По-разному были прогнозы, но просто минус двадцать, и мы, как мороженое. Мороженое летом, пуховики зимой.

Да-да.

Конечно, у нас сезонный продукт. Нам очень тяжело всегда летом.

А вы думаете над какой-то линейкой, опять же какой-то outdoor? Сейчас очень модно, все начинают ходить в походы и так далее.

Думаем.

И потребность в такой почти профессиональной одежде сейчас, мне кажется…

Мы сделали парки в этом году. Но мы немножко хотим отойти от совсем профессиональной одежды и outdoor.

Профессиональная ― это я говорю, что все-таки такое, которое из удобных материалов, которые практичны.

Конечно. Парки, спортивные костюмы, какие-то свитшоты ― это была такая идея чисто сувенирная, на спине лого. И покупается удивительным образом иностранцами. Видимо, для иностранцев это что-то такое…

Ну да, ледокол, Арктика.

Есть матрешка, икра. И есть вот что-то классное, аутентичное, что ты можешь привезти из России.

 Скажи, а какая-то экспансия вообще планируется за границу?

Да.

Опять же, будете пытаться конкурировать с крутыми?

Очень хотим. Я всегда говорю, что мы уже конкурируем здесь, на маленьком уровне. Я прошу, когда вот работаю с ЦУМом, с ДЛТ, всегда говорю: «Ребята, вы не вешайте, пожалуйста, нас в какой-нибудь угол». Кстати, наши партнеры нас выкупают. Я говорю: «Это же в ваших интересах, вы не вешайте нас там, где нас не найдут. Вы повесьте нас рядом с Canada Goose и просто посмотрите, как будет продаваться».

А цена сильно отличается или нет?

Плюс-минус такая же. Мы где-то дешевле, в каких-то позициях, в каких-то одинаково. Мы используем немножко другую ткань, у нас русский гусь внутри. У нас есть различия, это как кола и пепси-кола. Кто-то любит колу, кто-то любит пепси-колу.

Смотри, конечно, очень интересна твоя жизнь с таким очень легендарным папой. Мы часто слышим истории детей, которые говорят: «Очень хотелось бы, с одной стороны, гордиться родителями, с другой стороны, быть самостийным»…

О да.

И многие из-за этого страдают, особенно в подростковом возрасте: кто я? Я должен сам проявить себя, так, чтобы за мной не маячила тень моих великих родителей. Вот у тебя это было?

 Я не от этого страдала.

 А от чего страдала? От строгости папы?

Да.

 Вот ты везде говоришь о том, что он очень строгий был.

Что мои кавалеры отваливались один за другим, когда маячила фигура моего папы. Он наводил такой ужас на всех!

Даже когда они с ним не встречались.

Это просто… Один даже прятался. У меня был кавалер, он приехал за мной, значит, куда-то в театр мы шли или еще куда-то. И он говорит: «Ты знаешь, я вот подальше припаркуюсь». Я говорю: «Почему?». Он говорит: «Ну, там вот за помоечкой». Вот там, за помойками, где-то во дворе. Мне кажется, что это было немножко утрированно и ненормально. Я из-за этого очень сильно переживала, потому что мне хотелось…

Но ты же сама начинала своим кавалерам рассказывать про своего папу, какой он великий, понимаешь.

Да, было такое. То есть сама ухудшала эту ситуацию. Но я не могла по-другому. Это же пример мужчины рядом, других у меня не было. И для меня, конечно, да, это было нечто недосягаемое, limited edition.

Смотри, а вот эта его строгость? Ты как себя чувствовала? Например, детей своих будущих ты как планируешь воспитывать? Осталась у тебя какая-то обида за что-то из-за того, что он был такой очень строгий?

Нет. Наверно, нет. Ну как, он был в меру строгим. И потом, он редко бывал дома. Мама моя ― дипломат и Близнец тоже, она так аккуратненько всё. Она говорит: «К подружке, к подружке едет. Ночует у подруги». И когда, конечно, мне хотелось куда-то пойти в клуб, мама меня прикрывала, честно. Но у нас дома было одно правило: я всегда ночую дома. Папа, естественно, не спал, ждал. Я не могла себе представить, что я сильно выпившая могу прийти домой, поэтому у меня никогда не получалось этого. Единственное, что я снимала в лифте туфли на каблуках, чтобы не разбудить, чтобы он не знал, во сколько пришла. Но это было бесполезно, потому что его экспедиционное прошлое, он любой шорох…

И что делал папа? Или он уже был рад, что ты пришла домой?

 «Сколько времени, ты знаешь?!». А я, прямо как лист, такая трясусь. Ну правда, наводил страх даже на меня. Он вроде особо сильно не ругал, не наказывал, но ощущение вот этой мужской силы и вообще такой глыбы рядом наводило ужас и на меня. Я говорю: «Два?». Он такой: «Пять утра!». «Я пошла спать тогда».

А сейчас он так же?

Да, он следит за Толиком.

Да? Как?

В хорошем смысле. Мы обедаем, ужинаем…

А Толик-то не испугался встречаться с папой, нет?

Нет. Он не знал. На его счастье, он долго жил в Америке и в принципе не очень знал про полярников. Это было удивление, как и, в принципе, у Димы, который, собственно, с полярниками тоже никогда не сталкивался.

То есть они поэтому оказались в твоей жизни, что они просто не знали папу.

Да, они как бы… «Надо же!». Удивление такое у них вызвало это. И теперь, когда мы ужинаем всей семьей, собираемся, он всегда спрашивает: «Так, ты за рулем. Ты что, выпиваешь?». «Да нет, я не выпиваю!». Он говорит: «Смотри!». Толика это очень умиляет. Он считает, что это очень мило.

Да? Смотри, по папиной линии были дворяне, прадед возглавлял дворянство в…

 Витебске.

В Витебске. А потом, когда случилась революция, он, в общем-то, осознанно принял это, как-то поверил в эту идею. Переехали в Питер. Вот скажи, пожалуйста, а в семье вообще обсуждалось когда-нибудь, прадед потом разочаровался, всё так же продолжал верить?

Рано умер.

Не успел ничего понять?

Мне кажется, что, может быть, и разочаровался. Рано умер. Для мужчины же очень важно состояться, для любого, неважно, в чем, в любой профессии, хоть даже дома. Но мне кажется, это чувство разочарования все-таки было у него. Оно не могло не быть.

Это твои предположения?

Это мои предположения. Мы не знаем, потому что, во-первых, никого не осталось уже в живых, к сожалению. Отец родился в 1939 году, бабушку он увидел чуть-чуть, он ее помнит, но не так хорошо.

И он же блокаду пережил, да?

Да, он пережил блокаду вместе с матерью и теткой, которую тоже мамой называл, в честь которой меня назвали Ксенией. Недавно он говорит: «Ну что, ты когда себе татуировку сделаешь?». Я говорю: «Какую?». Он говорит: «У бабушки, помнишь?». А у нее была татуировка «Киса», это ее кличка на фронте, чтобы не Ксения, видимо, кричать, а Киса. Я уж не знаю, за что ей дали такое прозвище. Она управляла зенитной установкой, такая боевая была женщина.

Ага. Скажи, а вообще в семье, вот когда ты росла, вопросы политические как-то обсуждались, затрагивались? Вы вообще обсуждали новостную повестку?

Удивительным образом отец никогда не приносил ничего, что происходит. Видимо, это какое-то внутреннее правило. В доме… Всё, что происходит вне квартиры, это отдельно, а в доме он отец, он глава семьи. Они, может быть, с мамой что-то и обсуждали.

Но дети никогда не включались.

Мы никогда не были включены.

А вот уже сейчас, во взрослой жизни?

Хотя, наверно, когда я училась в институте и мечтала что-то такое писать, и ко мне относились так слегка в семье… Нужно быть экономистом, юристом. Я очень благодарна папе за его настойчивость, потому что я четко поняла, что я этого не хочу. Он так настаивал, что я поняла: нет-нет, это точно не мое.

Конечно, происходили… Во-первых, конечно, девяностые я помню. Я была маленькая, всё это уже происходило в квартире, но…

Как семья приняла тогда девяностые?

Мама у меня работала всегда. Она работала в Международной организации труда, там всё это обсуждалось на каком-то таком уровне… Мама приняла хорошо, отец, мне кажется, тоже. Я вот не помню, к сожалению, но как-то это бурно обсуждалось. Это не могло не обсуждаться. Это были какие-то новые возможности, было такое ощущение чего-то нового, что вот сейчас начнется! Какое-то ощущение, что до этого было так, а сейчас будет всё по-другому, будет что-то происходить.

Местами было страшно. Отец очень боялся, когда я ходила в школу. Мы жили в центре, но он всё равно просил моего старшего брата меня провожать. Тоже вызывало дикое недовольство у моего старшего брата, который не очень хотел свою сестру водить в школу. Но он переживал, что я одна буду пешком ходить в школу, был дискомфорт. Это я помню.

 Скажи, а вот сейчас, уже когда выросли, ты живешь отдельно, обсуждаете ли это время, этот момент?

 Ой, я стараюсь не обсуждать. Я стараюсь это не обсуждать, потому что у меня свое мнение, у папы свое.

Бывают конфликты на таком политическом или вы просто стараетесь эту тему не трогать? 

Я папу воспринимаю как папу. Я честно не хочу с ним заводить эти беседы, потому что а вдруг мы не сойдемся, а вдруг мы начнем ругаться? Я так не хочу. Он уже всем всё доказал, ему уже 77 лет. Он в таком возрасте, что я берегу каждый момент, что я с ним провожу. Конечно, я с ним больше ругаюсь про другое, когда он начинает иногда жаловаться на свое здоровье теперь. Я с ним по этому поводу, потому что мы с мамой говорим: «Всё нормально, всё хорошо».

Ему тоже хочется, чтобы его пожалели.

Да, это уже такой, видимо, настал момент. Ну и плюс мужчины болеют по-другому, не как мы. Поэтому любая, так сказать, несостыковка в организме вызывает беспокойство. Поэтому я скорее на эту тему с ним больше ругаюсь. Я говорю: «Ты должен быть оптимистом, бодриться». Ну тут он недавно мне сообщил, что он собирается в Марианскую впадину вместе с Конюховым.

Да ладно.

Да. На каком-то там…

Опускаться?

Опускаться на каком-то новом батискафе. Я не знаю. Честно, в 77 лет это круто, хотя бы даже желать этого.

Это круто уже желать, и я думаю, что он еще и сможет это сделать.

Ох, я буду очень сильно нервничать, честно.

Скажи, пожалуйста, вот сейчас опять же такой тренд за последнее время, что многие уезжают, да? Мы наблюдаем, огромное количество наших с тобой знакомых уезжает.

На самом деле, мы обсуждали развитие бизнеса. Нам, конечно, хочется на Западе продаваться и как-то быть там тоже представленными. Сейчас, слава богу, мы подписали контракт с Riccardo Grassi, это большой итальянский шоу-рум, который потихонечку нас продает.

Сезон уже… Продажи сейчас идут, то есть следующая зима… Все удивляются, да, бизнес fashion живет уже следующей зимой.

Ужасно живет.

Да-да, уже следующая зима, я уже думаю о том, что будет в 2018 году. Как говорится, дожить бы. Но сейчас уже потихонечку… я могу сказать, что мы будем и в Милане продаваться в магазинчике, и в Монако где-то нас заказали. Есть, конечно, странные города, которым я умиляюсь, в Италии, про которые я даже не знала, я туда даже не доезжала еще. Кому там нужны наши куртки, для меня вопрос, но это меня очень радует.

Да, конечно, мы очень хотим сначала бизнес. Я не знаю, уезжать или не уезжать ― это вопрос такой очень… Для меня он пока не стоит, потому что у меня здесь находится всё: здесь моя семья, здесь опять-таки бизнес-структура.

А бывает такое эмоциональное, что тебя что-то очень сильно расстраивает и возмущает, и кажется: ну почему?

Бывает, конечно. Я очень вообще могу расстраиваться. Близнец ― это же две такие, это хороший и плохой, веселый и грустный.

Плохой ― не знаю, знаю только хороший.

Да, мы с ним не встречаемся. Я с ним тоже не встречаюсь, со своим плохим близнецом.

Конечно, бывает. Конечно, что-то меня огорчает. По работе часто огорчает. Я такой наивный человек, первое время я еще читала какие-то там злобные комментарии по поводу бренда, что-то такое: «вот, папа всё помог». Вообще мой папа не в курсе. То есть он в курсе…

А куртку носит?

Да. Носит.

Он же главный должен быть.

Сейчас он мой вирусный маркетолог. Он дарит всем своим друзьям. Но он просто совершенно по-другому… Во-первых, он называет «куртки для полярников». Я устала с ним бороться, говорить: «Это не только для полярников куртки». Хорошо, выучил теперь название, потому что для него сложно Arctic Explorer. Он говорит «Ледокол».

Хорошее, кстати, название ― «Ледокол».

Прекрасное. Было зарегистрировано уже кем-то другим.

Не могли взять? Потому что я, опять же, когда думала, думала: название неплохое, но сложное.

Очень сложное.

А «Ледокол», конечно, было бы шикарно.

Зарегистрировано. Причем на кого это, кто эти люди…

Не нашли.

Нет, они просто хотят больших денег за это.

А, они уже попросили.

Тут же. И мы, честно говоря, решили: ну, раз так, будем работать с тем, что смогли зарегистрировать. Плюс веб-сайт нам нужно было сразу регистрировать, домен.

Ну конечно.

То есть это всё связано одно с другим.

Ксения, программа закончилась.

Жаль, не всё рассказала.

Мне было очень приятно, что мы наконец познакомились.

Да.

Я подтвердила свои впечатления о тебе.

Спасибо.

У меня есть подарок от нашего прекрасного партнера Nespresso. Это дегустационные, очень красивые бокалы для кофе.

Классно. Спасибо огромное.

Держи.

Я буду дегустировать кофе.

Я тебя очень благодарю. Спасибо.

Спасибо.