Токсичный позитив: как не навредить близким в стремлении поддержать?

Всем привет, с вами «Психология на Дожде» и я, Александра Яковлева. Сегодня с нами по скайпу из Нью-Йорка социальный психолог, профессор Колумбийского университета Светлана Комиссарук. Света, здравствуйте.

Здравствуйте, Саша.

Говорить мы будем о поддержке, вернее, о том, как правильно поддерживать друг друга, и почему мы этого делать зачастую, оказывается, не умеем. Вам слово.

Если мне нужно кого-то поддержать, то я должен быть очень осторожен в том, чтобы я таким образом не выражал свою токсичную позитивность. То есть «Ты можешь!», «Соберись!», «Думай позитивно!», «Не сдавайся!», такого рода поддержка очень популярна, характерна и вроде бы в ней ничего плохого нет. Но если подумать, в чем токсичность такой позитивности, мы, говоря человеку «Ты можешь! Соберись!», таким образом подразумеваем, что он еще не все сделал и он может сделать больше. И в тот момент, когда ему трудно, тяжело, и он на исходе сил, сказать ему «Ты можешь! Соберись» означает «Я знаю, что ты еще не до конца выложился, я знаю, что ты ленишься», и человек слышит совсем не то, что мы говорим. Вот парадокс поддержки в том, что мы очень часто ориентируемся на себя, когда поддерживаем. Мы говорим то, что нам кажется правильным сейчас с нашей точки зрения, а поддержка важна именно в ориентации на того, кого мы поддерживаем. И если человеку тяжело, то сказать ему «Ты можешь!», это вместо того, чтобы прибавить ему сил, это такое сообщение «Ты просто не до конца выкладываешься, я знаю, что у тебя там еще есть, ну-ка соберись».

Намного лучше сказать «Тебе трудно, я вижу» или, например, можно сказать «Ты делал это раньше, я верю в тебя», в этот момент ты напоминаешь ему предыдущие трудности, которые он с успехом преодолел, и вселяешь в него надежду. В этом нет токсичной позитивности, в этом твоя такая адвокатская бумага, в которой написано: «Вот тогда было трудно — победил, вот тогда было тяжело — вытерпел. Значит, есть надежда, что и сейчас». Подтверждение и надежда, вот валидация тому, что тебе плохо, тебе трудно, я вижу, это чаще всего то, что нам нужно, когда мы ищем поддержки.

Мне не нужно, чтобы подружка рассказала мне, как правильно поступить, мне не нужно, чтобы кто-то мне сказал «Ты можешь навести там порядок, просто будь с ним построже», с подростком. Как себя вести с подростком и почему мне трудно, в принципе я и сама понимаю, мне нужно подтверждение и надежда, что я сейчас страдаю, но это не на всю жизнь, и я сама справлюсь, потому что я уже раньше справлялась. Вот такая поддержка не несет в себе такого патернализма свысока «Я знаю, ты можешь», в этом нет такого тренерского наскока на спортсмена, которому в данную секунду нужно еще больше выложиться. В жизни, к сожалению, отношения тренер-спортсмен влияют на нас очень отрицательно.

Вторая такая токсичная позитивность это «Не сдавайся! Думай позитивно!». Вполне возможно, что я выложился настолько, что в данный момент я прекрасно понимаю, что у меня не получилось, и что мне разумно остановиться. В тот момент, когда кто-то ко мне прилетает с «Не сдавайся!», он меня судит. Это не поддержка, это оценочная такая позитивность, что мы все, герои, не сдаемся, и ты не сдавайся. Меньше всего мне хочется это слышать. Намного лучше, особенно если вы разговариваете со своими детьми, которым тяжело, сказать, что все мы иногда не верим в себя и отчаиваемся, у меня тоже так бывает, все мы только живые люди. Это поддержка на уровне глаз, это подтверждение «Я вижу, тебе трудно, и иногда даже полезнее сдаться, это бывает. Ты сам решай, может быть, ты хочешь еще настоять на своем, может быть, ты уже все силы исчерпал. Я вижу, тебе плохо, и нам всем бывает плохо, и все мы иногда сдаемся». Такая поддержка дает такую надежду, что я уж не совсем в конце этой иерархии, где ты там сверху сидишь и предлагаешь мне приложить все усилия.

Ну и конечно, ужасно раздражает, это мы часто слышим от старшего поколения «Бывало и хуже, это разве проблема!» или «Другим еще хуже, вот мы-то, на Курской дуге, до 100 градусов доходил прямой угол». Но это совсем, совершенно не помогает, потому что когда мне говорят, что это не проблема и у кого-то еще хуже, здесь наступают на два очень-очень больных мозоля. Первый мозоль — ты не понимаешь, проблема это или нет, то есть ты дурак, что ли, или ты не умеешь оценивать ситуацию. И вторая — у других еще хуже, то есть тебе сейчас страдать, мучиться и называть это трудностями нельзя, это обесценивание. То есть ты и не понимаешь, и неправильно чувствуешь. Поэтому вот этот такой лозунг «Бывало и хуже, пройдись по базару», этот лозунг настолько не соответствует тому, что такое поддержка и что такое подтверждение, валидация и надежда, что это даже смешно объяснять. Это такой пассивно-агрессивный подход к делу: я тебя поддерживаю, но на самом деле я хочу тебе объяснить, что ты неправильно чувствуешь и неправильно оцениваешь ситуацию. И это, конечно, очень-очень противоположное действие от того, что ожидает человек, которому плохо. Когда человеку плохо, его нужно или просто помолчать, выслушать, или подтвердить, что я вижу, что ему трудно, я представляю, каково ему, или сказать «Может быть, нужна помощь? Я здесь, рядом». Вот этот род поддержки — единственное, что чаще всего требуется нашим близким.

Про помолчать я себе позволю, вспомнила анекдот про Федора Шаляпина, который обладал великолепным слухом. Как-то ехал он, может быть, это выдумка, в поезде, и его попутчиком был англичанин, который всю дорогу, знаете, как попутчик, рассказывал ему о своей жизни, о своих проблемах. И Федор Шаляпин, который не знал английского языка, очень внимательно слушал его, отыгрывая мимически все те интонации, которые звучали в речи этого его попутчика. Когда они выходили и расставались, этот англичанин его чуть ли не со слезами на глазах обнимал, а потом всем говорил, что это самый лучший, самый тонкий, самый чуткий человек, этот русский певец, кого только он мог вообще встретить в жизни. И когда сказали ему, что он не понимает английскую речь, этот англичанин отказался в это верить. Это вот про активное слушание и возможность поддержки, просто не перебивай и дать человеку сказать, и послушай его внимательно.

На самом деле, я хочу прокомментировать с точки зрения психологии вот этот эпизод, если я мимически, как Шаляпин, реагирую на интонации собеседника, я с ним разделяю реальность. Я ему отражаю то, что он говорит, и тем самым я говорю, да, я вижу, это тебе не приснилось, у тебя вот такая эмоция, и эта эмоция имеет право на существование, я тебя вижу, я готов согласиться, что эта эмоция есть. Это не значит, что эмоция правильная, если ребенок орет посреди супермаркета, что ему что-то не купили, я не думаю, что эта истерика это единственно правильная реакция. Но я вижу, что ему сейчас ужасно-ужасно жалко себя, и у него отчаяние и агрессия. И если я Шаляпин, то я ему мимически или словами говорю: «Я вижу, как ты сейчас рассержен. Я вижу, как тебе сейчас хочется эту шоколадку». Я ему не подтверждаю, что он правильно орет, но он начинает потихонечку узнавать свои эмоции, знать, что они могут быть. Если родители говорят «Успокойся, не реви!» или если родители говорят «Надо было ответить!», то родители учат ребенка подавлять эмоцию. Потому что эмоция очень сильная, очень громкая, например, громкий смех, возбужденный рассказ о чем-то, или очень сильная злость, то говорить «Ну-ну-ну» этому дверному косяку, пойдем вместе сделаем ему плохо, это учить ребенка в ответ на сильную эмоцию искать виноватого. Но это не помогает ни в четыре года, ни в сорок четыре.

Гораздо лучше, вот как Шаляпин, отражать эмоцию, сказать «Я вижу, как тебе больно, дай я подую, иди ко мне, мой хороший». И тогда ребенку не придется, когда ему шестнадцать, прятать по привычке свои эмоции внутрь настолько, чтобы они выстреливали аллергией, астмой, дерматитом, коликами в животе. Когда он понимает, что ему плохо, но он настолько привык, что эмоции сильные не приветствуются, и как они называются, и откуда они выскочили, он не понимает, что он в себе их тушит до какого-то момента, а если они уже совсем побеждают, то он начинает искать какой-то выход, как перестать чувствовать так ужасно.

И здесь, к сожалению, все больше популярны у этих наших новых «снежинок», поколения Z, вот этот селфхарм, когда порезать, укусить, ударить приносит облегчение, потому что те вещества, натуральные опиаты, которые выбрасываются при этом в кровь при физической боли, действительно успокаивают эмоцию. И такие дети привыкают, что единственный вариант, при котором ты справляешься с сильными эмоциями, это нанести себе какое-то физическое повреждение, которое тебя тут же успокоит. И это, конечно, очень крайняя уже ситуация, когда человек совсем не подключен и не в курсе, как реагировать на эмоции, но это идет именно из детства, когда родители подавляли эмоцию, говорили, что она неправильная, что она слишком громкая. Потому что на самом деле мы, люди, способны на совершенно разную амплитуду и громкость эмоций, и мы должны их принимать как данность, кто-то более эмоционален, у кого-то более расторможена психика, у него маятник эмоций от хороших до плохих качается очень быстро и широко. И с этим надо учиться жить, надо их называть, надо их признавать, и даже если ты не понимаешь и это по-английски, мимикой, состраданием ты показываешь «Я вижу, тебе плохо, я вижу твою эмоцию». Ты не прав — это другое, но я сейчас вижу, что ты переживаешь гнев или что сейчас ты раздражен, я вижу, что ты устал и так далее. Очень важно, это то, чему нас совершенно не учили в детстве. Я очень надеюсь, что сейчас это иначе, потому что это у всех на слуху, эмоциональная грамотность, психогигиена, сейчас это стало все намного более узнаваемо и известно, поэтому я надеюсь, сейчас это намного менее выражено у родителей.

Я согласна с вами, нас этому совершенно не учили, наших родителей тем более. И до сих пор очень много людей, которые категорически не согласны будут даже с тем, что вы сейчас, Света, говорите. Ответы будут такие простые, потому что так же просто все было и в нашем или в их детстве: упал — соберись, поднимись, отряхнись, иди дальше, ты никогда не достигнешь результата, если ты будешь себя жалеть или если ты будешь жаловаться. Люди считают, что когда человек проговаривает свою боль, это значит, он жалуется, а если он жалуется, значит, он слабый, безвольный, и дальше пошел целый список отрицательных качеств, которым забивают себе люди головы и другим. То есть вот те простые вещи, которые говорите вы, они очень часто идут вразрез с общепринятой такой философией, то есть наша жизнь нагружена вообще другим контекстом.

Я согласна.

А что с этим-то делать нам?

Я хочу прокомментировать. Если мы говорим ребенку «Если ты будешь такой нюня, ты не справишься», то он в какой-то момент нам поверит, и он не справится, эффект Пигмалиона. Чем чаще мы повторяем, тем больше мы убеждаем, потому что когда ребенок маленький, у него совершенно нет понятия, где искать правду. Вся его правда — это его родители, и слова мамы, которые у нее сорвались с языка, потому что ей досадно, она уже много раз забыла, уже даже и не признает, а этому маленькому человеку случайно в этот момент это оказалось зарубкой на сердце, и он потом еще долго будет слышать голос мамы «Из тебя ничего не получится, ты слабак». И конечно, я представляю, как это слышать мамам, и как они теперь, помимо всей нагрузки, помимо того, что они сидят уже четвертый месяц с детьми в закрытом пространстве, помимо того, что у них очень сильная психологическая нагрузка личная, они еще должны на цыпочках ходить вокруг своего чада, вызывает такое очень активное неприятие.

Не только мамы, но и папы.

Да. Понятно, что вылетает, понятно, что мы иногда сгоряча можем обидеть, мы все только люди. И здесь такая, знаете, диалектика, единство и борьба противоположностей: с одной стороны, принимать себя, какой ты есть, с другой стороны — стараться измениться. Это звучит странно, но если мы воспринимаем такое отношение и к себе, и к детям сознательно, то нам намного проще жить, и мы добиваемся лучших результатов. Очень плохо нашему русскому советскому уху «Принимай себя таким, какой ты есть, пожалей себя», очень плохо звучит. Потому что вся жизнь — борьба, потому что терпение и труд все перетрут, потому что дорогу осилит идущий и так далее, и это совершенно правильно. Конечно, мы ничего бы не добились, если бы мы только себя жалели. Но ведь никто не предлагает только себя жалеть, в этом диалектика, прими, что сейчас твой ребенок расплакался и он слабый, прими это как данность, это сейчас. Здесь и сейчас не надо строить прогнозов на будущее, экстраполировать его слабость на всю его последующую жизнь и неудачи, здесь и сейчас прими и пожалей. Когда пожар уже потушен, тогда уже можно заняться разбором полетов, когда ты успокоил своего ребенка и сам успокоился, потому что тебе это тоже очень трудно отражается, тебе это тоже резонирует с твоими слабостями в детстве, с твоими страхами, как этого сына вырастить. Поэтому, конечно, у обоих нервы на пределе, и у оба, конечно, ведут себя на повышенных тонах. Но когда все прошло и успокоилось, вот тогда можно начинать потихоньку менять: отдать его в секцию, обсудить, как можно было раньше себя вести и так далее, обсудить, как эти раны заживают, насколько он испугался и насколько это действительно такое уж жуткое дело, это все потом.

Поэтому принять себя и изменять себя это просто разные фокусы, один фокус микро, другой фокус макро. Микро это здесь и сейчас, а макро это построить стратегию, как дальше себя растить сильным или своего ребенка. Поэтому если вы сейчас, прямо вот в эту минуту хотите ему вынести какой-то обобщающий приговор «Ты слабак!» и дать ему какой-то ужасный прогноз «Ты будешь лузером!», вы наносите совершенно непонятный, неадекватный диагноз, который совершенно не имеет под собой никакой почвы. Относитесь к этому точечно, любая поддержка должна быть точечная, здесь и сейчас, без обобщений. И это нам страшно тяжело, потому что мы все свои претензии, все свои критики и конфликты, все свои отношения с малышами начинаем с обобщения «Ты всегда…», «Ну вот опять…», «Это уже было, и это повторяется», «Я ведь тебе говорила…».

Я так и знал.

«Я так и знал». Вот с этим надо очень и очень быть осторожным, потому что я сказал и забыл, я взрослый человек, и у меня картина мира намного шире, и в этом пазле очень много всяких входящих, которые мне дают какую-то более-менее объективную историю. А у ребенка я — главный бог, судья, и воспитатель, и учитель, и источник правды, и то, что я в данный момент говорю, ему может нанести рану. Или, если он подросток, то он просто это не слышит, не видит и к тебе больше не придет.

Или просто близкий человек.

Который просто замкнется в себе, и в следующий раз, когда ему будет плохо, он будет сидеть и в своем списке думать: «Так, кто меня сейчас поймет, кому пожаловаться? Этому точно не надо, с этим лучше не надо», и вот ты будешь вычеркнут именно потому, что у тебя вырвался вот этот вот обобщающий, унижающий и несправедливый отклик.

Изменять себя, себе не изменяя, придумался мне тут такой оборот.

Вот, красиво. Красиво!

Берите, дарю. Спасибо вам большое за этот интересный разговор, надеюсь, он нашим зрителям, слушателям тоже был полезен. С нами была Светлана Комиссарук, социальный психолог, профессор Колумбийского университета. Я Александра Яковлева. Света, спасибо вам большое.

Я хочу сделать заключение, которое не поместилось. Я хочу сказать, конечно, все мои логические доводы, все мои знания о психологии отношений, это теория, это обобщение, и как любое обобщение это не подходит сразу всем, то есть наука знает все обо всех и ничего о каждом. Поэтому если кому-то это режет слух, если кто-то чувствует, что это абсолютно не совпадает с его сеткой моральной, педагогической, и он воспитывает иначе, я совершенно не претендую на истину в последней инстанции. Вам виднее, поэтому держите свое право не согласиться при себе и никто на него не посягает. Всего вам доброго.

Спасибо большое. С нами была Светлана Комиссарук, социальный психолог, профессор Колумбийского университета. Я Александра Яковлева. Оставайтесь на Дожде. Всем пока.

Фото на превью: pixabay.com

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.