Лекции
Кино
Галереи SMART TV
Почему мы так много извиняемся и откуда в нас чувство вины?
Читать
14:38
0 8062

Почему мы так много извиняемся и откуда в нас чувство вины?

— Психология на Дожде

Вы никогда не замечали, что многие, придя в ресторан или банк, спрашивают — «А можно мне...?», вместо прямого обращения с просьбой? Бизнес-тренер и психоаналитический коуч Сергей Насибян объясняет, откуда в нас глубоко укоренившееся чувство вины и как это связано с нашей уверенностью в себе. 

Здравствуйте. Меня зовут Сергей Насибян. Я психоаналитический терапевт, психоаналитический коуч, бизнес-тренер и так далее. Сегодня мы поговорим о чувстве вины. Чувство вины одно из самых, наверное, ярких и важных, как бы сказать, условий человеческого общения. Дело в том, что если у нас не будет чувства вины, мы не сможем социализироваться, с нами просто никто не будет общаться, от слова совсем никогда. Потому что взять, например, отношения мужчины и женщины. Ты что-то сделал, и если твоей эмпатии не хватает на то, чтобы извиниться, с тобой не будут общаться. Если ты женат уже достаточно глубоко и давно, и твоя жена тебя хорошо знает, то как правило, еще и надо знать, как извиниться, потому что ты говоришь ей: «Прости, пожалуйста, я случайно», а она знает, что ты не случайно, в смысле, она знает, что ты не случайно, даже если ты случайно, потому что она просто знает, «Ты специально хотел сделать мне больно, ты же знаешь, как я это не люблю», например. И вот тут нужно еще и найти, как правильно сказать, что я виноват.

И чувство вины так глубоко укоренено в нашей культуре, что мы, я очень часто наблюдаю за этим у людей, я люблю наблюдать за людьми, что мы можем обнаружить, например, такую вещь. Как понять, что мы инфицированы чувством вины, и что оно вами управляет? Просто попробуйте отследить простую вещь, вы извиняетесь, когда приходите куда-нибудь? Например, вы говорите: «Извините, пожалуйста, а можно?». Вот две вещи, «А можно?» и «Извините, пожалуйста». Очень часто люди говорят официанту: «Можно кофе?». Как бы ни один официант не знает, можно вам кофе или нет, правда, но мы спрашиваем, «А можно мне вот эту книжку?», «А можно мне вон ту булку?», «А можно мне вот это?». Вот вы увидите, что 90% людей обращаются к людям, которые являются в этот момент обслуживающим персоналом, продавцы, официанты, портье, кто угодно, с таким вопросом «А можно мне?», как будто это врачи, как будто это педагоги, как будто это родители.

И поэтому чувство вины нас, как правило, все время ставит в некую такую детскую позицию, из которой мы, так сказать, общаемся с миром. При этом при всем очень интересно наблюдать, сидишь, например, предположим, я провожу какую-то консультативную встречу с мужчиной пятидесяти трех лет, с серьезными воинскими званиями, на сегодняшний день человеком, который работает в политике и в администрировании региона, на него смотришь и кажется, как будто этот человек ну просто скала, абсолютная скала, он решает огромные серьезные вопросы, он занят стратегическим планированием региона, и мы с ним работаем над тем, как наиболее эффективно привнести какие-то изменения или какие-то реформации произвести в какой-то либо структуре, либо в направлении. И вот мы сидим в кафе, подходит официантка, совершенно милейшая девушка двадцати двух лет, он поворачивается к ней и говорит: «Можно кофе?», и все, моментально в этот момент становится в позицию вопрошающего.

И как это связано с чувством вины? Дело в том, что чувство вины это социальный механизм, всегда только социальный механизм. И это один из способов воспитания ребенка, и тут надо вспомнить, как нам внедрялось чувство вины. Не знаю, предположим, я играл мячом дома и сломал мамину вазу. Мама пришла с работы, как бы отругала тебя, естественно, сказала тебе сто тысяч раз, что она тебя предупреждала о том, что не надо играть мячом дома, а ты делал это, и тебя ставят в угол, предположим, любая форма наказания. И тут важно понимать, что когда я разговариваю со своими клиентами, или слушателями своих лекций или тренингов, разговариваю о форме наказаний, задавая вопрос, вспомните, как вас наказывали, половина людей говорит, меня не наказывали. Половина людей говорит, меня не наказывали! Я как человек, во-первых, выросший в этом же обществе, что и они, точно знаю, что наказывали, я все-таки психолог, точно знаю, что наказывали, и я знаю тысячи историй людей, и в 100% случаев я сталкивался с какой-то формой наказания. Но почему так люди говорят? Они говорят, меня не били. Хорошо. Может быть, что-то еще? Меня не ставили в угол. Хорошо. А что еще? Да ничего. Я говорю: «Ну ты себя вел когда-нибудь плохо? Ты знал, что это плохо? Знал. Как ты понимал, что это плохо?» «Мама прекращала со мной разговаривать». Казалось бы, ну не наказывает же. А на самом деле для ребенка в определенном возрасте это самое страшное наказание, когда мама ограничивает свой контакт. Не общение, а именно контакт, потому что мама, обидевшись на ребенка за что-то, прекращает с ним контакт.

Прекрасная есть книжка, такая маленькая детская книжка, называется «Папина чашка». Такой классический способ советской идеологической литературы. Я читал ее своим детям, у меня разница у детей восемь лет, соответственно, дочь была уже взрослой, ей было, предположим, четырнадцать, а сыну было шесть. Я умею читать в ролях книжки такие, усугубляя посылы, которые там даются. Они все время смеются над этим, мы ржем как-то. Так вот они рыдали оба, потому что сюжет «Папиной чашки» заключается в том, что мальчик разбил папину чашку, а поскольку это советская литература, то папа, естественно, погиб на фронте, естественно, от папы ничего, кроме чашки, не осталось, а он ее разбил и свалил на собаку. И мама выгнала собаку из дома. И естественно, в эту ночь была гроза, и естественно, этот щенок скулил, и естественно, этот ребенок переживал. И естественно, в определенный момент раскат грома был таким сильным, что ребенок перестал скулить. И вот ребенок не выдержал этого чувства вины внутреннего, выбежал к маме и сказал: «Мама, это я». Заканчивается тем, что мама ему: «Молодец, что ты признался», и вот они втроем вместе дома сидят и клеят папину чашку. Красивая история, конечно, но при этом при всем те страдания, которые испытал ребенок, очевидно, что уже на этот момент у ребенка чувство вины было сформировано, иначе бы он не свалил. А значит, его уже наказывали. И если мы просто проанализируем, как психоаналитик, проанализируем просто это произведение, мы увидим, что если выгнали собаку, как виновную, то кого выгоняли до этого? Ребенка. Куда выгоняли? Может быть, его не выгоняли на улицу, но его выгоняли из жизни. И это делается для чего, тебя отвергают для того, чтобы ты вышел за границы нашего контакта, побыл на этой границе, а там всегда неприятно, потому что на границе еще существует такое понятие приграничного синдрома, об этом тоже можно другой подкаст писать, но суть заключается в том, что ты должен находиться там.

Представьте себе, что вас выгнали в подъезд. Страшная история, но я слышал такие истории, вас ночью выгнали в подъезд за то, что вы описались. Я слышал даже такие истории. Ребенок описался, и маме надоело уже, что у него этот энурез, не сумев с этим разобраться, это было советское время, не было психологов, не было психотерапевтов, не было почти детской психиатрии, и соответственно ребенка выгоняют в подъезд. Конечно, мама страдает в этот момент. Мама страдает дома, ребенок страдает в подъезде. И вот история, простая история, я стою в пижаме, босой, на бетонном полу, и стучусь к маме, и прошусь к маме, а она не открывает. Ребенок в этот момент начинает как раз, как сказать, соединяться с этим самым разрывом контакта, но естественно, любая мать в какой-то момент открывает дверь. И вот мама открывает дверь и говорит: «Ты понял?» Конечно, понял. «Что ты понял?» Ребенок выдает какую-то идею, мама говорит: «Неправильно» и закрывает перед ним дверь еще раз. Ребенок думает: «Так, я неправильно понял, я неправильно понял, я что-то неправильно понял». Ребенок старается понять. Мама открывает дверь через какое-то время. «Понял? Что понял?». Ребенок опять выдает. Где-то на какой-то раз, условно говоря, ребенок учится сказать «Я больше не буду», и сказать так, что мама его пускает.

Я, конечно, привел сейчас пример очень сложный, наверняка люди, которые будут сейчас меня слушать, скажут, что за люди к вам ходят, откуда вы берете такие истории. Уйдем от клинических историй, не важно, как поступила мама в этом смысле, каким образом она наказала ребенка, запретила смотреть мультики, перестала давать сладкое, не разрешила пойти гулять, отняла телефон, айфон, не знаю, магнитофон, то есть лишила чего-то, для ребенка это значит — мама лишила меня любви. Мама, папа, тут тоже не важно. И вот ребенок в этот момент учится чувству вины, потому что чувство вины в этот момент равно для него социальной ответственности.

И это большое заблуждение, потому что чувство вины не имеет никакого отношения к ответственности, несмотря на то, что в одном из наших законов, не буду сейчас ничего рекламировать, написано очень запросто, там написано: ответственность есть несение наказания за совершенные действия. И вот тут мы понимаем, что ответственность еще и связывается с наказанием, и с чувством вины, а значит, со страхом. Так вот это самое чувство вины, которое вывело меня за пределы нашего контакта и оставило меня за границей, рождает у ребенка очень сложный механизм, но при этом очень страшный механизм получения наказания за совершенные действия. И ребенок понимает, что проникнуть к маме и получить ее тепло и любовь можно только получив наказание. В самых таких, наверное, гипертрофированных случаях дети очень часто начинают причинять себе вред. Но это дети. У взрослых, когда у человека вдруг в 25 лет появляется желание проколоть себя степлером, это немножко может быть с другим связано, но можно разобраться и в детских мотивах. Так вот, ребенок хочет получить наказание, и опять же, если мы скажем про, надо всегда же искать корни социальных механизмов в цивилизациях, которые находятся на ранних стадиях развития. Еще в книжке, меня помню, увлекло в детстве в книжке «Земля Санникова», там первый раз я столкнулся с понятием «табу» и «тотем», где они оказались на этой земле Санникова, и там была гора, в которой они бежали, когда за ними бегут, и девушка, которая их сопровождала, из племени, она не могла пересечь тотемную зону, табу, табуированное место.

И поэтому путем внедрения чувства вины мы создаем такие тотемы, внутри сознания ребенка, в его психическом пространстве, нарушать которые нельзя. А он их нарушает, любой ребенок, любой человек все равно нарушает все свои тотемы, все свои ограничения. А дальше у человека что возникает? У него возникает это самое чувство вины, которое начинает его грызть, и человек, например, начинает болеть. И как говорила моя преподавательница психоанализа, «просто не все мы доживаем до своего рака», потому что рано или поздно чувство вины приведет нас к онкологии, в любом случае. Например, один из способов. Мы как-нибудь себя убьем, потому что жить с чувством вины невозможно, жить с этим ярмом невозможно. Мы должны срочно получить это наказание.

И вот тут открывается самое интересное, что открылось мне в моих исследованиях, с моими клиентами, с моими студентами и с участниками тренингов, что чувства вины как чувства не существует. Когда я начинаю задавать вопросы, как ты его чувствуешь, люди говорят о чем угодно. Тяжесть. Окей, тяжесть. А чувство вины где? Мне хочется плакать. Хочется плакать, понятно. А чувство вины где? Мне хочется убежать. Хорошо, хочется убежать. А чувство вины где? Мы никто ни разу не смогли добраться до чувства вины, потому что чувство вины это когнитивный, ментальный процесс поиска наказания для того, чтобы тебя пропустили снова вот в это пространство коллективного общения: мама, племя, семья, какой-то социум, не важно какой, друзья, еще кто-то. И мы очень часто конечно же соглашаемся на любые способы, чтобы нас как-то наказали, и конечно же, никто нас не накажет так, как мы наказываем сами себя обычно.

И поэтому здесь очень важно научиться осознавать, что такое чувство вины и откуда оно берется. Я все равно буду его называть чувством вины, потому что это комплекс, это большой комплекс разных эмоций, разных ментальных конструкций, разных установок и убеждений, мировоззренческих аспектов. И конечно же, нужно его научиться разбирать. Можно ли его разобрать без специалиста и без помощи специалиста? Можно, но вы потратите на это очень много времени, это правда. Но при этом при всем никогда нельзя останавливаться в самоисследовании. Важно, чтобы это не было самокопанием, а чтобы это было именно исследованием. Очень часто люди любят такое слово, рефлексия, я много раз слышу это слово о том, что вот я, знаете, целую неделю рефлексировала на тему того, что я отказала бабушке в милостыне. Вот нельзя рефлексировать неделю. Рефлексия означает, что вы получаете опыт обучающийся, то есть вы обучаетесь через рефлекс. Я так сделал, понял, что так не надо, я так больше не буду делать. И это очень короткий процесс, и он емкий, но он короткий. И он интегрируется, значит, вы получили опыт, значит, у вас теперь есть это знание как опыт, не просто как информация. Потому что, ну что толку, что у вас есть информация, что надо помогать всем, но вы же не помогли бабушке. А когда человек неделю себя грызет, это к рефлексии не имеет никакого отношения. Это самобичевание, это чувство вины, и в итоге человек удивляется, что он потом в конце недели простудился и заболел. Поэтому чувство вины это такой набор элементов в психике, который очень часто снижает наш иммунитет. Не только физический иммунитет, и нельзя его поправить напитком вот этим, который рекламируют все время по телевизору, что типа выпил, и твой иммунитет будет в порядке. Нет, конечно, иммунитет все-таки берет начало в психоэмоциональной сфере, потому что все равно, не знаю, большая часть болезней имеют основу психическую, и поэтому чувство вины один из самых разрушающих факторов в этом смысле.

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.

Читать
Поддержать ДО ДЬ
Другие выпуски
Популярное
Лекция Дмитрия Быкова о Генрике Сенкевиче. Как он стал самым издаваемым польским писателем и сделал Польшу географической новостью начала XX века