В воскресенье, 20 сентября, в парке искусств Музеон, прошел фестиваль «Остров 90-х», организатором которого является сайт Colta.ru. Его тема — культура того времени: литература, музыка, кинематограф, мода и медиа. Все желающие могли не только послушать лекции знаковых персонажей девяностых, но и посетить инсталляции, поприсутствовать на множестве презентаций и посмотреть фильмы о том периоде. Ирина Прохорова прочитала лекцию «Как рождался новый язык».
Главные тезисы
«Я чувствую себя бабушкой русской журналистики, потому что когда живешь — не замечаешь, представителем какой эпохи постепенно становишься. Трудно быть объективной человеку 90-х, потому что многие из нас так и остались людьми 90-х со своими достоинствами и недостатками»
«Разговор я хотела бы построить не только непосредственно о языке СМИ и немного о научном языке, а скорее о том, как я наблюдала становление нового языка эпохи. Многое проясняет то, что происходит сейчас», — Ирина заканчивает вступление историей о том, как ее знакомая уехала из России в 80-х годах, а вернулась лишь во второй половине 90-х годов и заметила, насколько сильно всё изменилось в людях: от мимики до стилистики.
«Видимо, действительно произошла революция сознания, которая повлекла за собой становление другого типа поведения и даже пластики тела. Про 90-й год я могу говорить как про начало Новой России»
«Если вы будете читать позднесоветскую публицистику, то вы там увидите сплошные ламентации — это трагический надрыв, это какой-то распад принципов жизни. В 90-е начинается креатив языка, появляется «чернуха», которая выходит на поверхность. Но настроения людей не всегда понятны. Интересно то, что камера оказалась куда лучшим свидетелем происходящего, нежели печатные органы. Даже если просматривать ежегодные КВНы одних и тех же команд конца 80-х годов — начала 90-х, то можно проследить, насколько люди меняются. Сначала это советские люди со сжатыми мышцами лица, все их шутки построены над мыслью «есть нечего, ничего нет», при этом постепенно расслабляются мышцы лица, начинаются индивидуальные движения, люди раскрепощаются»
«Я хорошо помню первые заседания союза кинематографистов. Это тот самый момент, когда сидят люди с округленными глазами и не могут поверить в то, что происходит. Вдруг исчезли все райкомовские товарищи, все надзиратели и устроители этих мероприятий. Люди сидят на обломках прежнего режима, абсолютно свободные, и больше им никто не мешает ничего делать» - Ирина подчеркивает, что это и есть тот самый неисчерпаемый из сознания опыт поколения, который заставляет его совершенно по-новому видеть мир и действовать.
«Это были безумно сложные годы, но об этом говорилось уже неоднократно. Я бы сказала следующее: мы встретили перестройку, когда нам было по 30-35 лет, мое поколение Турчак описывает как поколение без будущего в советское время и без иллюзий. Вся стратегия выживания — эскапизм – сборы в группы, выделение в них гениев и гуру, то есть, фактически, это есть уход из социальной жизни. А, будучи гуманитарием, стало очевидно, что никакой науки делать невозможно, потому что все захоронено заживо и подведено под идеализм. Половина тем, которыми хотелось бы заниматься, вообще нельзя сформулировать» — Прохорова подводит к тому, что ее участью и участью ее соотечественников был вылов голоса и отрывочное чтение незаконной литературы, а также старение на кухнях.
«Для моего поколения в 90-х появился второй шанс, у нас началась новая жизнь и новая молодость, отсюда, я думаю, было очень точным замечание нашей уехавшей подруги, состоявшее в том, что мы действительно помолодели»
«Самой важной мне кажется попытка найти новый язык для осмысления новой реальности. Как было видно, что начинается новая жизнь? В начале 91-о года город выглядел обсыпающимся, трава словно росла через асфальт, начали появляться цветовые пятна, в пространстве города появляется синий цвет (а это очень важный момент, так как это цвет умиротворения). Начала появляться смешная реклама, обыгрывания английской рекламы» — Ирина заключает свою фразу тем, что город начинает менять свой язык.
«В советском обществе имел место быть неофициальный советский стиль – идея отсутствия стиля. Лиризм, песни Окуджавы, работа андеграундного искусства с некоторым наивом, то есть отказ от большого стиля и стиля как такового – это был важный момент отказа от политического месседжа»
«Когда наступил 91-й год, перед людьми, реально желавшими изменений, встал вопрос самого построения нового стиля, языка, который сможет описывать новую реальность»
«С появлением «Коммерсанта» и большого количества других бумажных СМИ, а также нового телевидения, начались выработки нового стиля» — быть немодным и неопрятным также стало неактуально. В газете «Коммерсантъ», как известно, в то время стали рассказывать об аккуратных и модных деловых людях, которые впоследствии стали примером.
«НТВ были первыми, кто ввел идеи европейского (поправляет на псевдоевропейского) дизайна, это идея успешных, изысканных, европейских людей»
«Люди старого стиля сильно проигрывали людям нового, в своей уже старомодной одежде и видом»
«Сейчас мы видим, что стилистика 90-х годов узурпирована, видим, как складывается гламурный, залакированный стиль с абсолютно новым контентом» - Ирина добавляет, что опасность заключается в том, что она видит, как мы уходим в стилистическую крайность — начинаем искать абсолютно новые стилистические конструкции.
«В 90-е годы общество поделилось не на старых и новых, а на людей всех поколений, которые либо принимали новое, либо нет»
«Постепенно язык стал вбирать в себя все: от криминального слэнга до заимствованных английских слов, он оказался наиболее востребованным, потому что другого языка у нас не было»
«Когда я создавала журнал в 92-м году, это был расцвет гуманитарной журналистики. В данном случае разброд был невероятно широк. Интересно было следующее: те люди, кто читал «Коммерсантъ», точно также могли читать «Литературные обозрения», и особой разницы не было. Важно было то, что это была новая пресса, дающая новый срез реальности и другой язык»
«Только при условиях свободы стала видна степень отставания языка, выяснилось, что весь гуманитарный профессиональный инструментарий отстал лет на 70. В языке не было терминов, потому что с сумасшедшей скоростью начался перевод всех иностранных трудов. И тут встал вопрос, что терминологии нет. Велась страшная война переводчиков старого поколения с переводчиками нового»
«Хочу перечислить издания, которые порой выходили всего по три года, но они были невероятно важны, потому что они сдвинули парадигму. Одно из первых — «Гуманитарный форум», далее — «Вестник новой литературы», «Комментарии», «Диалог. Карнавал. Хронотоп», «Сеанс» (существует по сей день), «Новая русская книга»
«Однажды в издательстве нас собрали в редакции, 45 человек, и учили работать с компьютером» — Ирина вспоминает о том, как показывала людям миллиметровку с макетом журнала, до появления компьютеров именно на ней создавался образец.
«Фактически современность изобреталась почти с пальца. На интуициях, на коленке, без возможности системного образования, при этом удивительно, что за несколько лет появилось поколение профессионалов, которые просто догоняли на ходу. Как выяснилось, ресурсы человеческие неисчерпаемы»
«Ко второй половине 90-х мы увидели сложившийся новый образ страны с большим количеством людей, которые и создавали новый язык эпохи. К концу 90-х было ощущение, что стеб и веселый карнавал стали в каком-то смысле бесплодным. В каком-то смысле это и было освобождением»
«Мы были настолько уставшие от бесконечных идеологических прессингов, преследовавших нас всю жизнь, что идея раскрепощения деидеологизации жизни стала восторгом»
«Я помню, как Ельцин сказал, что людям требуется новая национальная идея. Его осмеяли, это звучало ужасным, хоты позже и стало ясно, что он был прав»
«Нашего собственного иконостаса у нас нету. У нас нету галереи людей, которые презентуют другую историю России. Историю реформаторов, историю людей, борющихся за свободу. Потому что такая традиция в нашей истории существовала, и она есть»
«Я думаю, что в каком-то смысле трезвый взгляд на 90-е годы и понимание многих ошибок поможет нам выстроить какое-то более правильное развитие ситуации»
«Когда люди, работавшие лаборантами, вдруг становились предпринимателями, у них было ощущение, что их понизили в статусе. Это интересный момент, потому что система координат, в которой было выстроено несколько интеллигентских профессий (учителя, врачи, пусть им и не платили). Люди, которые вступили в активную деятельность и раскрыли свои таланты предпринимательства, всегда оправдывались в своем интервью»
«Система недоверия к новым профессиям присутствовала в 90-х годах, и сейчас мы можем видеть, как профессии, появившиеся в 90-х, опять становятся сомнительными»
«На уровне сознания 90-е воспринимались людьми как аномалия, они не верили, что такое могло с ними быть, но это с ними произошло. И, тем не менее, процесс внутреннего освобождения шел»
«90-е — уникальное время. У людей была возможность начинать любую деятельность, не имея за душой ничего»
«Люди говорят, что свобода не нужна, а стабильная несвобода лучше. Они же говорят, что готовы пострадать, лишь бы Крым был наш – для меня интересный вопрос состоял только в том, что люди готовы быть бедными ради абстрактных имперских фантазий, которые к их жизни никак не относятся, и при этом не готовы быть бедными ради свободы. Мне кажется, это главный болевой нерв нашего времени»
«Если уж идея самопожертвования в нашей стране является важной составляющей нашей идентичности, вопрос стоит в том, ради чего мы готовы пожертвовать: ради свободы или ради псевдостабильности, которая быстро исчезает?»
«Эпоха 90-х завещала нам все наши ошибки»
«Мы вступали в свободу, но сейчас оставляем новому поколению страну, где все надо начинать сначала, но, тем не менее, 90-е годы невозможно отменить, даже если замалчивая, и этот фундамент все равно существует, и давайте попробуем выстроить новое здание на этом фундаменте»
ВОПРОСЫ:
— Хотелось бы узнать, какой язык сегодня, на ваш взгляд, демонстрирует СМИ?
При всей внешней откровенно эротизированной и обсценной лексике, бывшей в 90-х гогдах, ныне она стала агрессивной, грубоватой и ироничной. Нынешний язык несет идею гражданского мира. То, что видим мы сейчас, в 2000-х, это какой-то удивительный реванш сталинистского языка. Новая эпоха востребовала язык, который казался, даже советской властью, был сдан в утиль.
90-е годы, при всех их попытках создания нового языка, наверное, не смогли сделать этого. Потребовалось разъяснение понятия свободы, и кредит доверия общества был очень долгим, до конца 90-х годов. Общество, растерянное, которое не находило очень важный смысл, вернулось к привычным моделям.
К сожалению, язык погромных компаний – очень мощный. Вопрос для нас сейчас в том, каким образом его сейчас можно перешибить. Изобрести нечто столь же оскорбительное невозможно, на этом языке ненависти мы всегда будем проигрывать.
Битва социальных метафор, за которыми стоит фундаментальная разница системы ценностей – это главная проблема нынешней эпохи.
Раньше у нас была партийность и народность, а теперь у нас духовность и патриотизм, что есть одно и то же, те же лекала, одни и те же триады, которые менялись на протяжении 19-20 века.
— Надо ли сейчас жить чуть-чуть аккуратнее?
Я все время об этом думаю в ключе себя и в ключе нового поколения. Есть несколько моментов: один из них психологический – не принимать правила игры, навязанные нынешней системой управления, нас маргинализуют.
Мы имеем право на полноценное существование, надо понимать, что мы — не пятая колонна, не все прочие. Чувство вины все равно вдруг появляется, например, когда прибегают верующие, которые сами, по-моему, оскорбляют чувства верующих, то с ними люди разговаривают виноватой интонацией. Психологическое сопротивление этому – важный момент.
При всей чудовищности нынешней ситуации, коридор возможностей, по сравнению с советским временем, все равно намного шире. И вот найти эти коридоры, застоблить их, отстаивать существующие институции, я считаю, очень необходимо.
И поймите, наша огромная проблема заключается в том, что фрагментированный способ выживания, при котором каждый выживает сам, прикрепившись к чему-либо, нам уже не подходит.
Наша единая главная проблема в том, что мы не знаем принцип ассоциирования. Главная задача сейчас – найти этот способ ассоциации, объединения против общей проблемы. И если мы его освоим — значительно легче будет происходить отстаивание наших прав.
— Как вы считаете, почему проблемой возвращения в наше время пропогандитсткого языка стало то, что в 90-е мы не смогли дать ему достойную инициативу?
Я уже пыталась сказать, что ненависть к идеологии, заполнявшая всю нашу жизнь, привело к тому, что мы просто не хотели этим заниматься. И все говорили о том, что мы начинаем нормальную жизнь, мы начинаем заниматься наукой, как бы все, отстаньте от нас, нам ничего не нужно. Для нашего поколения, этого, возможно, было достаточно, а для младшего поколения, не имевшего советский опыт, и для большого количества людей, которые столкнулись с новой реальностью, стало непонятно, почему они жертвуют, не зная даже толком, что происходит. Новый язык разговора с обществом так и не был найден, даже под либерализмом не было традиций политических, это было импортированное понятие, и политический язык в России так и не был найден.
В наше время все разрабатывать придется заново.
