Андрей Бильжо: о чувстве юмора и вдохновении

Бильжо: Мой младший внук, которому скоро будет 8 лет, сказал как-то, что он ненавидит слово «пузыри», слово «джем» и слово «панакота» - это итальянский такой десерт. Так вот я вам могу сказать, что я ужасно не люблю слово «лекция», слово «лектор», слово «юмор», слово «вдохновение» и слово «творчество». Поэтому давайте назовем это просто встречей, потому что я не умею читать лекции, вещать, чему-то учить, как-то вот пояснять, объяснять, раздавать оценки. Мне это ужасно не нравится. Что такое творчество, я на самом деле на самом деле не знаю. К тому, что обо мне сказали, я могу добавить: обычно еще представляют меня как ресторатора аниматора, телеведущего – в последнее время у меня вышли 4 книги, где я уже выступаю не только как художник, но и как автор текстов – еще меня представляют писателем. На что я обычно отвечаю, что я точно никакой не писатель и себя писателем не считаю. Я не считаю себя ресторатором, потому что это люди, которые считают деньги, экономисты, я, скорее, автор разных ресторанов, это авторская концепция. Я не считаю себя, хотя бывших психиатров не бывает, но я уже не практикующий психиатр, поэтому я не психиатр. Я не аниматор. В общем, я – человек, залезающий на чужие пространства одной ногой, и считаю себя чужим среди своих, что позволяет мне сохранять отношения с разными творческими – извините за это слово – цехами, и таким образом не терять друзей. Потому что меня всерьез, видимо, не принимают ни художники, ни психиатры, ни писатели. Собственно, после этого представления могу вам рассказать. Я стал в последнее время проводить такие мастер-классы – тоже не люблю это слово, но другого какого-то нет – называется «Учитесь рисовать Петровича». Мы в середине где-нибудь попробуем это сделать, и может быть, каждый из вас захочет это сделать. Однажды я в интернете, влезаю туда иногда с не очень большим удовольствием, прочел, что «Бильжо не умеет рисовать, так рисовать умеет каждый идиот, и если бы я собирал свои школьные рисунки, то тогда я был бы сегодня таким же богатым, как Бильжо», – написал человек. Дальше как-то я завел «Живой Журнал», который просуществовал у меня где-то 7 месяцев, потом я закрыл, и одна из причин была та, что одни говорили: «Какой Бильжо гений», а другие, что «Бильжо – полный идиот». Посередине остались люди, с которыми я и так могу выпивать, и я не понял, зачем мне с ними общаться в «Живом журнале», когда я могу их увидеть, и за столом, за рюмкой водки обсудить очень важные проблемы. Поэтому я его закрыл. Я стал проводить мастер-классы, и вдруг люди стали понимать, что в простом очень сложного. Я то-то это знал, потому что когда мы делали мультфильмы, девочка, профессиональный художник, закончившаяся Суриковское училище, училась рисовать этого самого Петровича, думаю, что ненавидя его, в конце концов, полгода. И так до конца хорошо и не научилась, потому что это сочетание линий, толщины ноги, носа его и т.д. – это все довольно сложно. И в то же время они стали понимать, что в сложном довольно много простого. Что, скажем, нарисовать шар или гипсовую руку можно научить карандашом поступающего в архитектурный институт где-то в течение двух-трех месяцев, можно поставить руку. Я такие общие черты набрасываю, чтобы вы мне потом задавали вопросы, пытались меня прижать к стенке, а я бы там выкручивался. Часто спрашивают вообще, что такое художник, что такое уметь рисовать. Кто-то из наших художников – то ли Суриков, то ли Серов, я сейчас не помню – сказал, что научить рисовать можно даже собаку, но она никогда не станет художником, потому что художник – это все-таки в меньшей степени рука, а прежде всего – голова. В голове все рождается – образы, много-много всякого другого, что переваривается, и в конечном итоге ты из этого комка…  Есть такое понятие  медицине «пищевой комок», вот вы едите бутерброд, у вас там перемешивается колбаса, сыр, это называют пищевой комок. Вы его потом глотаете. Пищевой комок обрабатывается слюной, в которой есть фермент амилаза. Так вот этот пищевой комок потом разобрать невозможно, фарш невозможно провернуть назад, как известно, из него не получится мясо. Так вот этот пищевой комок – это и есть этот продукт. Я иногда говорю, что моя голова похожа на мясорубку. Все, что я вижу и слышу, всякую гадость, которая лезет в голову в виде какого-то шансона или каких-то обрывков фраз на улице, или рекламных щитов, или из радио, телевидения и т.д.  Это все поступает в мою голову как в мясорубку, потом оттуда все прокручивается, вываливается оттуда фарш, из которого я уже леплю котлеты, которые потом все остальные едят, любят они это, не любят. Кто-то говорит, что котлеты пересоленные, кто-то говорит, что в них много хлеба и мало мяса, кто-то говорит наоборот, много мяса и мало хлеба. Это уже как кто захочет. Теперь второй тезис. Вышла такая книжечка у меня совсем недавно. Это я не то что рекламирую эту книжечку. Называется она «Мои классики». Это очень важная книжка, мне кажется, это первый том. Здесь Чехов, Пушкин, Толстой, Тургенев и Достоевский, дальше будут другие. Здесь карикатуры, связанные с этими персонажами, с ними самими, с их персонажами, с их фразами, цитатами и т.д., но перенесенные часто в наше время, которые говорят сегодняшним языком. Там есть картинка, где лежит человек, весь перебинтованный, и говорит: «Чехов – это аффтар, который меня жжот». Понятно, что он весь обожженный. Почему я сделал эту книжку? Не только для того, чтобы защитить свои карикатуры, потому что карикатура недолго живет, там много моих комментариев и текстов оригинальных этих писателей, куски из них, но для того, чтобы сохранились эти знаки, которые, на мой взгляд, постепенно исчезают. Есть такое слово «семиотика», эти знаки, с помощью которых мы общаемся, чтобы никто не мог сказать, как в одной аудитории один мальчик сказал: «Как мы можем понять рисунки художника Бильжо, если мы не жили тогда, когда жил он?», имея в виду, что я современник Достоевского или Пушкина. И еще, например, я там привожу пример, как однажды в одном ресторане, к которому я имею отношение – чтобы не делать ему рекламу, чтобы нас не заподозрили в чем-то нечистом – подошла девушка с мое картинкой на тарелке, где фраза: «У вас родилась елочка». Подразумевается, что пришел человек в родильный дом, его встречает санитарка и говорит: «У вас родилась…. елочка». Она говорит: «Вот этого я никак не могу понять». Я: «Ну как же, эта фраза у нас застряла в голове, у каждого она живет в подсознании». Она говорит: «Какая фраза?». Я ей пою песенку: «У вас родилась елочка, в лесу она росла». Она говорит: «А я не знаю этой песни». Я спросил ее: «А вы ходили когда-нибудь в детский сад?». Она говорит: «Да, ходила». Я: «А в какой?». Она: «Ну это было в городе Нью-Йорке». И вот эти вещи, конечно, теряются, и чтобы было понятно, что на карикатуре мужик с топором – это Родион Романович Раскольников, для этого нужно понять. Заметка вначале, в предисловии называется «В чем прикол». Внук меня спрашивает, глядя на мои карикатуры: «В чем прикол?». Я ему отвечаю?: «Егорушка, прикол в том, что для того, чтобы понять карикатуру или анекдот, нужно хотя бы что-то знать, в голове должен быть какой-то запас определенный знаний, уровень культуры». Ну и плюс к этому абстрактное мышление. Вот про абстрактное мышление я там тоже описал несколько историй. В частности, как я делал ролики для уважаемого мной – я без иронии это говорю – МЧС, заказали мне это министерство. Я приехал, там сидит 5 генералов очень симпатичных, молодых и смелых таких людей – тоже говорю без всякой иронии. Я уточнил: «Вы точно хотели, чтобы я вам делал они ролики?». Они: «Да, да». Ну и мы показали пилотный ролик. В пилотном ролике была такая ситуация: из одной двери она выходит, и на руках она держит Петровича, который весь сизого цвета, закатаны глаза дышит с трудом, умирающий, и говорит: «Ау нас в квартире газ». А из другой двери выходит он, и на руках лежит она, капает с него вода, и говорит: «А у нас водопровод». Вот. Четыре генерала хохочут абсолютно и говорят: «Класс, Андрей Георгиевич». Один сидит абсолютно жестко, говорит: «А мне хочется, чтобы все было реально как в жизни. Я как-то не ваш поклонник». Говорю: «Ну хорошо. Давайте представим себе, что из одной двери выходит, например, Никита Михалков и держит сизую умирающую от отравления газом Чулпан Хаматову и говорит: «А у нас в квартире газ», а из другой двери выходит, например, Волочкова и держит Цискаридзе и говорит: «Ау нас водопровод. Вот». Он так послушал, сделал такую паузу, сказал: «Ну ладно, делайте уж, как начали делать». С ними было несколько случаев, я там описал, как была сцена про пожар в доме, известная, банальная анекдотичная сцена. Приезжает муж из командировки, в данном случае это был пожарный, и застает свою жену с любовником в постели, который еще – подлец – и курит. И тогда пожарный достает огнетушитель и говорит: «Курение в постели – пожар в доме» и заливает и пенной струей. На что мне было сказано: «Пожарные – это сотрудники МЧС, а жены сотрудникам МЧС никогда не изменяют». Ролик пришлось переделывать. В общем, есть люди, у которых отсутствует абстрактное мышление. Абстрактное мышление – это все-таки умение оторваться от действительности и понять, что персонаж – это газетный персонаж, и что это у него нос – условный нос. И когда мы рассказываем анекдот или страшилку про то, как мальчик нашел гранату и ручка полетела в одну сторону, ножка – в другую, что это условный мир, мы не издеваемся над этим мальчиком. Вот это абстрактное мышление – это очень важная составляющая для того, чтобы понимать, что такое карикатура, понимать анекдот и прочее. И не спрашивать: как это, летит корова и напильник – разве напильник может летать, я что-то не понимаю? Это я вам так, для затравки, потому что говорить я могу долго, еще хочу вам вот что сказать. Мне очень приятно, что меня пригласили на этот телеканал, потому что опять же в интернете я нашел, одна девушка из Воронежа, после того, как у меня там была выставка, написала: «Видимо, дела идут у Бильжо так плохо, если он приехал в наш город с выставкой». Потом я написал, что дела у меня идут ужасно, потому что у меня еще была выставка в Мурманске, и я еще ездил в Норильск и в Пермь. То есть у меня совсем идут дела отвратительно. Но теперь для этой девушки, она, может быть, увидит, так как она сидит в интернете, что дела у Бильжо идут неплохо, если его пригласили на телеканал «Дождь». Так что спасибо вам, что вы заполнили эту аудиторию. Я готов отвечать на вопросы или, хотите, рассказывать вам всевозможные истории и байки. Вопросы могут быть абсолютно любые, касающиеся чего угодно, каких угодно сторон жизни – от политических, социальных до личных.

- Что бы мог сказать арт-терапевт – вы, наверное, знаете, что такое арт-терапия - если бы он стал анализировать ваши рисунки? Можете ли вы сами себя с такой точки зрения проанализировать?

Бильжо: Я бы не стал этого делать, и ему бы тоже не пожелал. Потому что я не очень верю в арт-терапию, если говорить серьезно. Терапия – это такая реабилитация людей, которые нуждаются в реабилитации, которые выходят из болезни и т.д., и тогда это может помочь. Лечить с помощью искусства – думаю, что это невозможно, это пустое дело. Какие-то легкие истерические, невротические расстройства, возможно, можно. То, что делаю я, черт его знает, я никогда на эту тему не думал, я просто делаю то, что хочу. В этом смысле меня можно назвать человеком достаточно счастливым, в кавычках, потому что я все-таки в своей жизни практически никогда в разных областях не делал того, чего я не хочу. Мне сделать это и сегодня-то невозможно, и говорить то, что я не хочу, и рисовать то, что я не хочу. Но я умудрился проработать в газете «Коммерсантъ», не нарисовав ни одной картинки на тему, с которой я был бы не согласен. Слава богу, что там были все единомышленники. Но потом я 5 лет проработал в газете «Известия», в которой сменилось три редактора, приходил я к одному, а ушел от другого. Но там тоже умудрился как-то рисовать то, что я хотел и писать то, что я хотел. Были там какие-то шероховатости, которые я избежал, но когда последний, предыдущий редактор перестал меня печатать, тогда я уж подал ему заявление об уходе. Поэтому я умудрился делать то, что я хочу. И диссертацию по психиатрии я написал на тему, которую я хотел.

- Почему вы ушли вообще из психиатрии и насколько вам знания по психиатрии помогают сейчас в вашей нынешней должности.

Бильжо: Все очень просто. Я во-первых, вообще рисовал все время, с раннего детства, и даже в школе мне разрешали рисовать на уроках, потому что понимали, что так я лучше слушаю. Я очень был моторный и подвижный, меня часто выгоняли из класса за то, что я срывал уроки, но потом поняли, что пускай он уж лучше не корчит рожи и не срывает уроки, а лучше рисует. И вот так мне разрешили рисовать, и я на полях все время что-то чирикал-чирикал. Но ушел из психиатрии, потому что это был конец 80-х – начало 90-х, все бурно ужасно менялось, я к этому времени был кандидатом медицинских наук и старшим научным сотрудником. Все было как-то нормально, и психиатрией я занимался с удовольствием – я стал психиатром, потому что хотел им быть. Но я понял, что есть что-то еще, что я могу попробовать. Я понимал, как дальше может складываться моя жизнь. И так как художники в это время вышли на улицы, это был Битцевский парк, и можно было продавать работы и были всевозможные такие послабления, я как-то стал больше рисовать, уделять этому времени, начались выставки, меня пригласили с выставкой в Брюссель, это были уже огромные холсты масляные. Как-то так пошло, я понял, что, как говорили в Одессе, нельзя нести сразу два арбуза – тебя спрашивают «Как пройти?», а ты говоришь: «Вот так повернете вот». И я потихонечку, это было не сразу, ушел, не зная, чем все это закончится, абсолютно об этом не думая. Сначала я рисовал в одном месте, потом в другом, где-то была еще какая-то частная практика, но потом меня пригласили в «Коммерсантъ» почти с его основания после путча 1991 года, и так я там уже застрял. Дальше уже пошло-поехало, всякие предложения, начались рестораны, телевидения. А теперь – помогает ли психиатрия? Не хочу вас обидеть, этот вопрос мне задают очень часто, и ответ у меня на него готов – никак не помогает. Только плохой психиатр остается психиатром все время, так же плохой стоматолог все время стоматолог. Представляете, если ваша девушка-стоматолог, и вы когда ее начинаете целовать, она говорит: «Подожди-ка, мне кажется, у тебя кариес четвертого верхнего резца», не говоря уже про другие медицинские специальности. Поэтому когда ты становишься психиатром, ты становишься тогда, когда тебя просят проконсультировать, к тебе приходят с проблемами, или тебе задают вопрос про какого-то родственника, или ты одеваешь белый халат, открываешь дверь и приходишь на работу. Тогда ты становишься психиатром. Но другое дело, что я, видимо, был неплохим психиатром, и занимаясь какими-то такими художественными вещами, вот что у меня есть от природы – я очень наблюдательный человек, это я говорю без ложной скромности. Вот есть люди с абсолютным слухом, это от рождения дано – человек слышит, и даже если он не учится музыке, я таких просто знал, он абсолютно может просвистеть или пропеть до мельчайших подробностей. У меня есть друг Андрей Игнатюк, который свистит так потрясающе, сложнейший вещи, классику, я знал человека, который играл на фортепиано, не зная ни одной ноты. Но я вот вижу так, я подмечаю. У меня количество информации поступает… Я даже проводил эксперименты: «Что вы видите?», - спрашивал я у своих друзей или близких. И они мне рассказывали, что видят колонну и т.д. Потом я им рассказывал, что я вижу. Оказывалось, что я вижу раз во много больше. Я любил в метро стоять в детстве, в подземном переходе, и люди выходили навстречу из метро, и я вот так мог стоять часами, вместо того, чтобы гулять на улице и смотреть на людей. Мне это дико нравилось, я обращал внимание, как люди по-разному ходят, как они одеты, я придумывал про каждого из них историю. Это что-то мне передалось или возникло во мне в силу каких-то совпадений генетических. Поэтому это дерево одно, а это все веточки. Психиатрия, ресторан, телевидение – езде я старался что-то придумать, что-то внести, чем, возможно, раздражал и надоедал людям, которые от звонка до звонка, никуда, конкретно мыслящие и т.д.

- Как вы относитесь к современным формам сатиры, на примере проекта с Михаилом Ефремовым «Гражданин и поэт» и на примере комикса про Супер-Путина.

Бильжо: Это еще одно слово, которое я не люблю вместе со словом «юмор» - слово «сатира». Мне кажется, эти слова девальвировались, они как-то себя изжили. Других нет. Мне больше нравится слово «ирония», было слово «стеб», оно было неплохим, пока тоже с ним стало что-то происходить. Со словами вообще какие-то проблемы у нас. Я хорошо отношусь очень к этому проекту, я двух человек знаю очень хорошо – Андрея Васильева и Диму Быкова, меньше знаю Мишу Ефремова. Но проект мне очень нравится. А что там может не нравиться? Остро. Ведь дело в том, что сатира – это что-то такое, связанное с журналом «Крокодил» из того прошлого, а здесь все настолько тонко, остроумно, в точку, ну и т.д. весь этот симпатичный набор. Что здесь скажешь? Про Супер-Путина видел, мне не очень понравилось. А вот вы меня спросили про другое, что вызывает споры, например, нравится ли вам то, что делает группа «Война», потому что это тоже во многом – если не применять слово «сатира» - это похоже на карикатуру. Карикатуру можно поставить, это сценка фиксированная, это кульминация сценки. Я когда делал мультфильмы для трех каналов, они шли почти целый год, последний был сериал «Герасим и Муму». Мы брали, на самом деле, карикатуру как кульминацию и раскручивали ее назад. И в этом смысле то, что делает группа «Война» - по-разному у них получается, что хорошо, что плохо – это вот такая ожившая сценка. Это какой-то лозунг, призыв. Это поступок, который заставляет вас о чем-то подумать, и он должен вас раздражать. И в этом смысле к этому я отношусь тоже хорошо. Я нарисовал, когда посадили двух человек, по просьбе активистов 4 открытки в поддержку им, их подписывали, посылали. Хорошо отношусь. Я плохо отношусь тогда, когда что-то в лоб, что-то направлено на унижение достоинства этого человека – вот к этому я отношусь плохо и стараюсь это всячески избежать. Опять же я нарисовал 14 картинок в поддержку политзаключенных, которые в Белоруссии после 19 декабря были, и вот это превратилось в открытки, потом Брест заклеили этими картинками, но даже в этих картинках я постарался никоим образом не унизить нелюбимого мной товарища Лукашенко. Постарался не затрагивать какие-то стороны, связанные с его особенностями. Хотя сегодня уже хочется.

- Вопрос немного личный. Вы уже перепробовали много профессий, занимаетесь тем, что вам нравится. Часто ли вы себе задаете вопрос – зачем это все?

Бильжо: Зачем? Задаю. Но я вам ответил на него. Мне это хочется делать. Я, например, как-то услышал такой кусочек песенки в магазине: «У моей подружки розовые ушки». Я остолбенел. Я думаю: «Ничего себе». И там человек рубашки выбирает: «У моей подружки розовые ушки» - и дальше поет. Я думаю: «Даже поклонники есть у этой песни». И как-то это в голове моей застряло. И как-то я ехал в электричке и написал песенку «А мой А мобильный А телефон». И потом написал песенку про пейджер, который уже умер «Пейджер, мой маленький друг». Потом еще какую-то и еще какую-то. А потом в компании я раз – и спел «А мой А мобильный А телефон». А потом подходит ко мне человек и говорит: «Классно у тебя получилось, вообще супер». Потом я записал две песни с моими друзьями-музыкантами из ансамбля «Последний шанс». Сергей Рыженко – такой легендарный есть скрипач, Саша Самойлов. И потом Дима Дибров услышал, говорит: «Надо делать диск». Потом Троицкий сказал, что это вообще просто. Потом покойный Дмитрий Александрович Пригов сказал, что это новая искренность. Так родился диск, который сейчас в интернете есть «Маленькие московские трагедии», куда вошли 10 песен, которые я спел с этим ансамблем «Последний шанс», там замечательная аранжировка. Как-то на выставке Энди Уорхола ко мне подошел молодой человек, говорит: «Андрей, я хочу вам пожать руку, спасибо вам большое». Я думал, сейчас он скажет: «Ваши карикатуры…». Он говорит: «У вас песни ну просто ваще полный атас». Заметьте, это было на выставке Энди Уорхола, это человек, который пришел туда и понимает, о чем он говорит, случайных людей на такой выставке быть не может. Поэтому мне так хотелось, я всегда ориентируюсь еще на точку зрения очень важных для меня людей. Если бы не сказал об этом Троицкий и не сказал бы Дибров, который вел тогда программу «Антропология», мы были тогда в прямом эфире и пели эти песни, если бы не сказали мои друзья-музыканты, я бы, может быть, никогда и не взялся бы за это. Но когда они сказали, я прислушался. То же самое было с анимацией, когда я не знал, стоит это делать или не стоит - короткие ролики двухминутные или полутора минутные? И кто-то говорил: «Да какая это анимация?». Я говорил: «Ребята, я понимаю, что это не анимация, но мне хочется, это интересно». И после того, как об этом сказал покойный уже, к сожалению, Саша Татарский и здравствующий, слава богу, Юрий Борисович Норштейн, что это хорошо и интересно, тогда я стал это делать. Мне очень важно. Эти два человека сказали – все, мне остальные уже были не так важны. Есть какие-то такие вершины, на которые ты ориентируешься, и очень важно, что скажут они. Делаю то, что хочу – ответил?

- Вопрос о природе юмора. Условно говоря, допустим, наша страна в середине 80-х упивалась Евгением Петросяном, в середине 90-х – КВНом, в середине нулевых – Comedy Club. И дело даже не в том, что будет следующим, а в том, что у всех этих явлений очень ограниченный срок годности. Вот вы бы могли согласиться с тем, что лучший юмор – это юмор неожиданный, когда публика не сидит и не знает, что ее сейчас будут смешить? Какова вообще психологическая природа юмора?

Бильжо: Я могу на эту тему порассуждать недолго, потому что я ее не очень знаю. Во-первых, юмор для всех разный. Для одних смешно одно, для других нет, это раздражает третьих. Все-таки очень важен контекст, абстрактное мышление, уровень культуры. Одному смешон Хармс, другой не понимает вообще, о чем идет речь, для другого это полный идиотизм. Одному смешон художник, которого я очень люблю, Леня Тишков, а другой считает его полным графоманом и т.д. Одним смешны картинки про Петровича, а другие пишут, что кривобокий, кривоносый и вообще все это полный идиотизм и почему все это так одинаково, почему плоскость. С этими людьми бессмысленно вступать в диалог, потому что разница в понимании, что это такое, огромна. Ему нужно пройти, понять, что такое русский лубок, что такое плоскость. Это очень сложно, бессмысленно. Один движется в изучении искусства и останавливается на уровне Шишкина и Айвазовского, а другой проходит этот весь путь – через импрессионистов, через Пикассо и потом вдруг, как у меня было, попадает и смотрит, что Шишкин, над которым ты издевался, Бильжо, поддонок, на протяжении 30 лет, в общем-то, художник неплохой, когда я увидел его зимние пейзажи в Русском музее в Петербурге. Поэтому здесь очень все сложно. Мне никогда не был смешон Петросян, никогда. Ни в те годы, ни в эти. КВН был смешон, когда он начинался, но сегодня мне он уже не смешон. Поэтому это все зависит от этих составляющих, которые я назвал. Я не знаю другого ответа. Журнал «Крокодил» выходил в Советском союзе, его покупали все. Киоск Союзпечать, утро, 7 часов 30 минут, а то и 7, стоит очередь, стоят мужики с сизыми лицами, потому что так рано на работу едут люди физического труда. Они все гладко выбриты, потому что тогда нельзя было ходить небритым, и всегда аккуратно причесаны – у них всегда пробор и зализаны волосы назад, потому что кажется, что если ты хорошо причешешься, то ты как-то не очень алкоголик. А еще если в галстуке – то ты тогда не алкоголик. И вот сизые люди такие, стоят друг за другом, подходят к киоску и говорят: «Крокодил». И они все отходили с «Крокодилом». «Крокодил» и «Советский спорт». Потом выяснилось. Мы давали почитать журнал «Крокодил» и спрашивали тех, кто выходил из состояния алкогольного делирия, то есть это белая горячка, мышление еще расстроено довольно сильно и он не очень фиксирует, что происходит, но это родное.  Он открывал там, я спрашивал: «Что здесь?». Он говорил: «А вот, сантехник». И так понимал, что у него там что-то восстанавливается. Поэтому для одних это было смешно, для других это было ужасно не смешно. Это очень сложные вещи.

- Стеб над стебом практикуете?

Бильжо: Стеб над стебом. Сейчас соображу. Приведите мне пример. Постебаться над плохим стебом – ну конечно, почему нет? Это здорово. Постебаться над неудачными шутками, которые ты услышал от того же Петросяна, например, почему же нет? Все должно быть уместно. Здесь такой вопрос, тоже мне довольно часто задают - над чем можно смеяться, на что можно рисовать карикатуры, на что нет. Вот эта история с датскими карикатуристами, пророк Магомед, потом кто-то здесь что-то нарисовал. В общем, на мой взгляд, смеяться можно абсолютно над всем. Но важно – кому ты это рассказываешь или показываешь, понимаете, в какой ситуации. Это приблизительно то же самое, что русский мат, например. Можно говорить языком ненормативной лексики. Это красивый язык, и я его очень люблю, но важно с кем ты разговариваешь, находишься ли ты в прямом эфире, есть ли вокруг тебя дети и воспринимают ли эти люди - даже женщины могут быть, которые блестяще владеют этим языком, особенно филологи. Но надо понимать, с кем ты разговариваешь. Со своими ли ты разговариваешь, тогда ты можешь. Но тогда этот язык становится заменой в маленьком словарном запасе 14-летнего мальчика, то это, мне кажется, ужасно. То же самое это касается и юмора. Если ты рассказываешь, показываешь выставку карикатур с черным юмором со слепыми или с какими-то другими инвалидами, и устроил эту выставку в Доме инвалидов, то ты – полный идиот. Недавно мне рассказали, что существуют анекдоты про Холокост, но это рассказывают люди, которые прошли через это, друг другу. Это разные вещи. Можно, наверное, про все, но нужно аккуратно. Где-то внутри должна проходить эта линия водораздела, это очень важно понимать. Это зависит от воспитания, в том числе.

- У меня к вам два вопроса. Один из них – насколько легко работается на заказ. И второй – что вы рисуете своему внуку?

Бильжо: На заказ работается нелегко. И от этого очень важно, кто твой заказчик. Но если я понимаю, что я хочу делать так, а заказчик всячески этому сопротивляется, я не буду этого делать. У меня были такие случаи, но как правило, меня слушают. Я пытаюсь убедить заказчика, что все-таки в этом я понимаю чуть больше, чем он. Я обладаю такой способностью энергетически его заразить и убедить в этом, и часто у меня это получается. Но иногда не получается. Тогда заказчик уходит. Недавно совсем мне позвонили, я для них сделал какую-то небольшую работу, и меня попросили еще. Я сказал, что я с вами не буду, извините, пожалуйста, потому что то, что я делал, мне досталось очень большим трудом, мне нужно было убеждать. Самое страшное, когда приходит заказчик веселый. Он приходит веселый, остроумный парень такой и говорит: «Я придумал шутку, дико смешная, нарисуйте». Я говорю: «А почему вы ко мне пришли? Нарисуйте сами». «Ну у вас это….». «Нет, пойдите к кому-нибудь другому, я потому что придумаю сам». Я даже не слушаю такую шутку. А иногда он приносит и говорит – почитайте. И там все ужасно не смешно, мне не смешно. Это вот шутки такие не смешные, я не могу там поставить свою подпись и нарисовать. И тогда мы прощаемся, и до денег разговор уже не доходит. Что я рисую внуку? Вы не поверите, он рисует сейчас Петровича, и недавно он прочитал вот такую толстую книгу, вышел альбом в свое время толстенный, 3 кг весил, и он прочел все, что написано в пузырях. И очень многие карикатуры понял – те, которые не замешаны на знании литературы. Понял про Колобка, про Буратино, где у меня фольклорные персонажи из сказок, все это он понял. Он обладает удивительным, потрясающим врожденным чувством юмора, очень остроумный. Когда он шутит, я хохочу ужасно. Он три года назад, это было ему 4 года, он придумал рекламный ролик такой: открывается дверь в аптеку и заходят малыши, достают пистолет и говорят: «Это ограбление. У вас есть памперсы?». По-моему дико смешная штука. Кстати, когда один мальчик, когда я работал в «Коммерсанте», сын одного из сотрудников, доводил своего папу тем, что разговаривал с ним фразами из «Петровича». А один молодой человек подошел ко мне в метро и сказал: «Андрей, я никогда не думал, что я увижу вас в метро. Я научился читать на ваших карикатурах. Папа выписывал «Коммерсант». Распишитесь мне, пожалуйста». Я говорю: «А где?». Он говорит: «Ой, у меня бумаги нет. Да вот, здесь, в паспорте на задней странице». И я расписался ему в паспорте на задней странице. Так что это удивительно.

- Андрей, у меня такой вопрос, наверное, в продолжение темы про внука, столько много вопросов хотелось задать, уже задали. Мне вообще кажется, что чувство юмора это генетическая, наследственная черта. И вы человек такой, как сказать, несоветский. Можете рассказать что-то про свое воспитание? Родители, они давили ли на вас? Что от них перешло? Как вы сформировались таким достаточно свободным человеком? И как вы, если воспитываете, я думаю, что навряд ли, своих детей, внуков?

Бильжо: Действительно у меня было довольно много свободы, это правда. На меня не давил ни мой папа, ни моя мама. Папа обладал удивительным чувством юмора, и у него друг, они были фронтовики, папа прошел через всю войну через Сталинградскую битву и так далее, никогда не рассказывал ничего страшного, только веселые всякие истории, связанные с войной. Но вот когда они собирались на какие-то праздники за столом, это было дико искрометно. Возможно, генетически что-то там передалось по каким-то там каналам. Но свободы было действительно много. Я вот в этой книжечке, внизу лежит, «Заметки пассажира», я там описываю 24 свои в разное время жизни поездки на разных поездах. Это не путевые заметки, а как много переезды вносят в нашу жизнь изменения в нас самих. Не в нашу жизнь, а в нас самих. И вот однажды, я уехал на товарном ставе, не имея паспорта, в качестве рабочего геологической группы в Среднюю Азию. Это меня отпустили родители. И вот там описана история, когда я сел на платформу, на которой была привязана машина грузовая ГАЗ-51 и там, мы должны были сопровождать - я и водитель – и водитель через 2 часа упился абсолютно в стельку, он просто лежал мертвый. Представляете себе? И эта платформа, и я, и вдруг милиционер заскакивает через платформу: «Так, что у нас здесь? – смотрит. - Какой груз везем?». Я ему говорю: «Это геологическая партия «Нил зарубеж геология». Он говорит: «А это кто?». Я говорю: «Это водитель». Он так его. А тот: «О-о-о». А платформа стоит, кругом пути железнодорожные и нам ехать 14 суток. И я подхожу к нему и говорю: «Товарищ милиционер, я - комсомолец. Груз должен быть доставлен в Алма-Ату, обязательно. Иначе сорвется важная экспедиция». Он так посмотрел на меня: «У тебя паспорт есть?». Я говорю: «Еще не получил». Он говорит: «Счастливого пути!». Соскочил, поехал. И потом родителям я рассказал, но они ничего этого не знали, что меня ждало в этой дороге. Как он вышел пописать на край платформы, с обрыва. Начал писать и улетел туда. И поезд тронулся, и как я его затаскивал через это самое. Вот это все дало, вот эта вот свобода, и свобода выбора профессии. Потому что сначала я хотел быть архитектором, я поступил в школу с архитектурным уклоном, так как побеждал на разных олимпиадах по рисованию. Потом ушел из этой школы обратно в свою, потому что любил очень свой класс, а потом под впечатлением книг Василия Павловича Аксенова, которому я успел это при жизни не раз сказать, я захотел быть врачом, и тоже «белые халаты», «хирурги», «я буду спасать людей», чистая романтика, которая во мне, по-моему, до сих пор еще живет. Но вот я потом понял, что я не могу быть хирургом, и поэтому я стал психиатром. Меня заинтересовала психиатрия. Вот это ощущение свободы, наверное, не давить. Возможно, я давил немножко на своего сына, за что прошу у него в прямом эфире, прощения. Но уж на внуков у нас договор - можно абсолютно все. Он вот так соблюдается, можно все. Но когда ты говоришь ребенку, можно все, он делает ровно то, что можно, при этом ощущая себя свободным. Это очень важно.

Мы продолжаем. Есть ли еще вопросы? Если пока нет, они еще не созрели, то мы можем попробовать порисовать немножко. Рисует человек, который рисовать не умеет. Сейчас вот я немножко подвину вот эту штуку, сюда встану, чтобы видно было. Вам не видно? Но я все равно отойду. Я предлагаю нарисовать сначала рожу, она проще простого. Важно всегда начинать, понимать, откуда ты начинаешь рисовать. Вот идет нос, потом идет такая, это все одной линией, потом идет вот так. И вроде уже получилось. А дальше рисуется рот. В зависимости от того, как ты нарисуешь кружок или кабачок, очень многое зависит. Также как зависит размер этого кружка, в котором глаз. Дальше мы рисуем просто кружок, полукруглые зубы. Никак не получилось у девушки, которая это рисовала, и закрашиваем этот кружок. Такая простая рожа, что на нее обижаться, кажется. Иногда рисуешь шляпу. Но, вдруг возникает сложность в том, что нарисовать ее совсем не просто. Стоит удлинить этот нос или сделать его тоньше, получается совсем другой персонаж. Очень важно, чтобы персонаж был твоим, узнаваемым. Вот я могу предложить вам кому-нибудь нарисовать, глядя прямо на этого человека, вот эту вот рожу. Есть желающие попробовать? О! Мы это отрываем. Я вам подержу немножко. Держите любой фломастер.

- Я стараюсь.

Бильжо: Это такие детские, знаете, есть такие головоломки, найдите 10 отличий, и так далее. Не надо, понятно, что он черный. Вот здесь, кроме нарушений пропорций и так далее, и так далее, вы видите, что здесь сделано, как минимум 2 важные ошибки. Глаза совсем другие. Здесь у меня точки, а там еще один кружочек и зубы здесь до конца, а там они такой волной. И так далее, кроме того, что все-таки это разные персонажи, совершенно очевидно. Я вам ставлю… знаете как в школе: «смотрел».

- Надо еще косую черту.

Бильжо: Да, да. Как там, 5. «Смотрел». Это вы забираете с собой.

- Спасибо.

Бильжо: Здесь у нас все-таки прямой эфир, жалко время, в основном оно все-таки для разговора, но это просто пример того, что простая штука она довольно сложная. И бывали разные аудитории, особенно в городе Норильске, там было потрясающе, там был огромный зал, гигантский зал, это была «Ночь музеев». И там сидела разная публика, и все пошли рисовать по одному. И дети рисовали, и бабушки рисовали, потрясающе. И мы там были, там было много людей, был Лева Рубинштейн и Володя Сорокин. И мне сказали тогда - это твой звездный час. На самом деле это счастье, когда много людей принимает участие вот в этой штуке. Но я потом понял одну важную вещь: какая бы аудитория ни была и как много бы людей ни рисовали, хоть один, все потом, приходя домой, открывают блокнотик или тетрадочку, находят где-то карикатуры Бильжо и пытаются нарисовать. Это застревает в голове, потому что никто не может поверить, как же так, такая ерунда вообще, что там такого? Как там, что там рисовать эту ногу? Вот она нога, что ее рисовать? Но если ботиночек будет чуть больше, или нога будет чуть тоньше, или если это расстояние… У меня это уже автоматически нарисовано 15 тысяч картинок. Но другой вопрос, эта вещь идет только о «Петровиче». Но дальше я говорю, что с помощью этой графики, с помощью этой линии, с помощью этого графического языка можно создать мир и нарисовать все, что угодно. Что, собственно, было и в мультфильмах: ракеты, собаки, кенгуру, слоны, весь мир, вся флора, фауна, все, что угодно, компьютеры, пейджеры, мобильные телефоны – все. Потому что есть некий модуль, есть некий графический язык, с помощью которого ты можешь нарисовать все, что угодно, включая Чехова, Толстого, Тургенева, Достоевского. И дальше, Крылова, Некрасова, Гоголя, Грибоедова, Горького, Маяковского, и дальше называйте сами кого хотите. Эта выставка работает сейчас в Санкт-Петербурге в музее-квартире Достоевского, «Портреты классиков» она называется. Там они, правда, не такие у меня носатые, но, в общем, такие плоскостные, немножко перекошенные, что сделало их живыми. Представляете? Потому что, когда я вспомнил портреты классиков, которые висели в школе, то меня поражало, и здесь я пишу: «Меня поражало, почему эти люди такие мертвые». Почему их в учебнике хочется взять и нарисовать их, оживить? Почему пририсовывали рожки, увеличивали бороду? Потому что хотелось их оживить, вот подсознательно хотелось сделать их какими-то другими. Но нельзя на это было смотреть, на этих мертвых людей. Их почему-то всегда изображали всегда гораздо старше, чем они были, гораздо. Они все какие-то старые, несчастные, измученные жизнью дядьки, при этом они были веселыми, шампанское текло рекой, деньги проигрывались, женщины вращались. Это была живая жизнь. И здесь я нарисовал чуть-чуть косоглазыми, что придало им жизни, взгляд стал живым, настоящим. Это очень важно, когда ты не боишься нарушать пропорцию. И когда мне говорят: «Как же так? А где же духовность? Где же красота? Ведь искусство призывает нас к прекрасному». На что я их спрашиваю, например, они говорят мне: «Живопись Возрождения, например, как же там? Там же все такое прекрасное». Я говорю: «Ну, как? А если мы вспомним Брейгеля, например, или Боско - это же тоже живопись Возрождения. Там совсем другой человек, все значительно проще». Но здесь аудитория такая, смотрю, по глазам видно, продвинутая, что здесь о таких банальных и простых вещах можно и не говорить. Есть еще вопросы?

Добычина: Еще вопросы есть?

Бильжо: Давайте.

- Андрей, было бы интересно услышать, что на вас повлияло. Вот вы уже упомянули лубок, да? Расскажите подробно, что на вас повлияло, может быть это даже иконопись с ее обратной проекцией? То есть более подробно, если можно. Спасибо.

Бильжо: Про иконопись, это сейчас нас услышит кто-нибудь, меня вообще убьют тогда потом завтра в интернете. Да очень много повлияло, на самом деле, и этот стиль оттачивался довольно долго. У меня ранние рисунки, я тонким рапидографом штриховал, достигал, картинку делал долго и продавал ее, кстати, в Битцевском парке очень хорошо. Я за одно стояние продавал 5-6 работ по 15 рублей, что полностью покрывало месячную зарплату психиатра плюс еще. Но часть денег пропивалось прям там же с друзьями, кто не продал, потому что это суббота– воскресенье. А так они, где-то сейчас, кто-то на какой-то тусовке подошел ко мне человек и говорит: «Я у вас в 86-м году купил работу в Битцевском парке. У меня висит». Я рисовал тогда такс, которые у меня были. И тогда на эти деньги я купил первый цветной телевизор, на деньги, заработанные в Битце только на своей собачке Дездемоне, на моей любимой таксе, которая все время на мне жила, на мне спала, на мне сидела и так далее. Потом один таксятник подошел и говорит: «Вы не могли бы нам нарисовать портрет нашей таксы?». Я говорю: «Да вот же!». Я говорю: «У вас какого пола?». Говорит: «Девочка». Я говорю: «И у меня девочка. Пожалуйста». Он говорит: «У нас другая». Так что вот этот рисунок... потом он стал очищаться. Я понял, что мне очень важен вот этот минимализм, важна толщина линии, потому что в газете вот это должно сочетаться с текстом, что позволило потом в конечном итоге, он орнаментальный, и когда плоскость, когда плоскостной, орнаментальный и когда их много, они как иконки (мы не говорим сейчас про икону) создают такой целый ряд, как праздники. И что позволило их наносить на посуду, наносить на кафельную плитку, наносить на постельное белье с разными сюжетами. Они не спорят с собой, они одинаковым языком сделаны и вот с помощью, из-за этой линии неровной, умышленно неровной... Потому что ровную линию я могу спокойно провести, и параллельные линии, я демонстрировал много раз. Мне говорят: «А ты ровную линию можешь провести?». Я говорю: «Могу. Легко». Параллельные линии на равном расстоянии я могу сделать сетку совершенно спокойно. И круг могу нарисовать. Но это умышленное искривление, я поэтому не рисую никогда, не очень умею, и не учился никогда рисовать на компьютере. Потому что там получается линия мертвой. Я рисую чернильной ручкой, заточенным специальным пером, заправляю чернилами и рисую, потому что линия получается живая на довольно тонкой бумаге.  Это совсем другая история, потому что художники знают, что материал нам всегда диктует графику. Если мы берем толстую бумагу и тонкий рапидограф, тогда уже это не получится. Это получится только тогда, когда мягкая бумага и довольно толстая линия, потому что тонкой уже хочется рисовать совсем-совсем другое. Поэтому это позволило потом двинуться в какое-то декоративное направление. Сейчас мы сделали постельное белье в Италии, где постельные  сюжеты: муж приезжает из командировки, они там 50 этих сюжетов на простынях, пододеяльниках, наволочках, и так далее. И даже на трусах мужских, спереди и сзади. Где написано: «На этом месте могла бы быть ваша реклама».

- Андрей, целый мир рисуете. Классиков рисуете. Автопортреты не пробовали?

Бильжо: Пробовал, конечно, это уж проще простого. Меня нарисовать может каждый. Два кружка, брови, усы, это вообще. Я нарисовал на самом деле, когда закончилась программа «Итого», мы перешли на другой канал, тогда был канал «ТВС», в течение года я рисовал мультфильмы, где как раз был я и мой персонаж. И там Петрович, вот там мы встретились в мультфильме. Петрович, мой персонаж, и я - мозговед, и они там, начинался мультфильм, где они выпивали, сидя за столом и Петрович говорил: «Ну что, мозговед, расскажи мне…». И я с ключиком ходил за ним, лицо анфас и вот они там ходили. А он значит в профиль, ходили, выпивали. Это совсем просто, это я в конце уже нарисую. Ногу мы отнимем эту.

Добычина: Раз уж мы стали рисовать, расскажите, пожалуйста, про то самое абстрактное мышление, которое  очень полезно. Может быть, его можно как-то развивать? Какие-то медицинские способы или личные, художественные?

Бильжо: Хотелось бы. Я не очень, честно говоря, я про это знаю, но можно ли это развивать? Все-таки должны быть какие-то задатки от рождения, на самом деле, для того, чтобы человек умел абстрактно мыслить. Но я думаю, что развивать это можно у детей, наверняка. Потому что дети… Вот в этой книжке, кстати говоря, есть отзывы детей. Одна учительница, продвинутая учительница в хорошем смысле этого слова, сделала выставку моих карикатур на тему «Герасим и Муму» в классе после того, как они прошли «Герасим и Муму» Тургенева в школе. И она сделала эту выставку в классе. И потом дети написали сочинение на тему: «Герасим и Муму в творчестве Андрея Бильжо». Представляете себе, это был дико смело и здорово. Я на самом деле этому очень радовался. И потом я взял эти сочинения, это было уже много лет, и поместил их сюда. А потом у меня была выставка к юбилею Тургенева в Тургеневской библиотеке. И там были уже отзывы взрослых людей. И вот удивительно, куда уходит это абстрактное мышление у детей, у которых оно почти у всех есть, потому что дети фантазеры, дети играют, они придумывают, а это абсолютно абстрактное мышление. И куда-то оно потом исчезает. А вот куда оно исчезает, не знаю, потому что психиатрия все-таки занимается болезнями, а психология занимается нормой. Поэтому, это вопрос скорее к психологу. Пишут дети: «Уважаемый мистер Бильжо. - Почему «мистер», я до сих пор не знаю. Но он так обратился, как бы с уважением. - Я думаю, что ваши карикатуры очень смешные, они мне очень понравились, но это бы помешало во время изучения произведения «Муму». Как аккуратно. Отзыв после просмотра рисунков и восемь восклицательных знаков: «Товарищ Бильжо. - Здесь «товарищ». - Товарищь Бильжо, - с мягким знаком на конце. - Ваши рисунки смешные, мне они очень нравятся. Наверное, это самые смешные». Другой отзыв: «Было интересно смотреть одно произведение с двух сторон. – Представляете?! Ребенок пишет 6 лет. Не 6 лет, 6 класс. - Мне кажется, что из такого трагического произведения сделать смешные понятные всем карикатуры, - этот ребенок думает, что они всем понятны, - хотя глубоко их воспринять нельзя». Ну, посмотрите, как тонко. А дин человек написал: «Бильжо ненавидит глухонемых и собак». На полном серьезе, потому что я рисую карикатуры про Герасима и Муму. Бильжо ненавидит собак и глухонемых. Ну как? Это человек с абсолютно конкретным мышлением, с абсолютно конкретным. Я вам не рассказал еще с МЧС когда закончили мы все, все сделали ролики и уже должны были получить деньги за заказ, не я один участвовал, а целая группа, и вдруг посредник, одно рекламное агентство, звонит и говорит: «Андрей, у нас беда». Я говорю: «Что случилось? Мы сдали уже все ролики». –  «Кто-то посмотрел наверху и задал такой вопрос: "А почему у всех женщин Бильжо такая маленькая грудь?"». Я сначала не понял. Я был вообще в Италии, стою, держу трубку. Я говорю: «В каком смысле?» Он говорит: «Ну, он спросил». И потом до меня постепенно доходит, представляете, Венеция вокруг, здесь разговор про Петровича, маленькая грудь и я как-то не сразу даже врубился. Потом выяснилось, что значит, ну, что делать, как из этой ситуации выходить? Я говорю: «Пускай товарищ генерал скажет, какой размер груди ему больше всего нравится, и я за свой счет все перерисую». Это надо переделать, там было 8 роликов, по-моему. Но больше вопросов не последовало. Я здесь написал, то есть он воспринимал персонаж женского пола как женщину, не как персонаж, нарисованный на бумаге «с кривым носом, похожий на баклажан», как написала одна арт-критик, что у Бильжо все персонажи - это баклажаны, что очень точно подмечено, или кабачки. А он почему-то обратил внимание на это. Но это конкретное мышление. Но абстрактному мышлению можно научить, его надо развивать. Детям нужно показывать, детей нужно заставлять, не заставлять, а развивать их воображение, фантазировать и так далее. Тогда этому можно научить, даже если это пока есть в зародыше. Но потом это куда-то это исчезает. У части людей, а у части людей остается. И эти люди становятся художниками, это люди вот таких, то, что принято называть «творческой профессии», хотя творческим человеком можно быть в любой профессии. Хирургу только не нужно быть творческим, а то он там, что-то мне здесь не нравится, дай-ка я здесь еще разрежу. Хирург все-таки должен быть рациональным и летчик тоже должен быть конкретным человеком, не очень творческим. То есть творческим, но конкретно мыслящим. Без абстрактного мышления. Я вам сейчас тогда прочту еще отсюда, из взрослых, а то детей я прочел. Ну, кроме того, что Бильжо ненавидит собак… Здесь есть очень корректные. Подряд идет: «Зачем эта гадость?!», «Смешно…», «Все плохо! Кретины!». Это в Книге отзывов в Библиотеке Тургенева, повторяю, это неслучайные люди. И последнее: «Круто!!! Прикольно». Это вот идут подряд просто это ксерокс с книги, ничего не убирали. Вот: «Бред собачий», «Охаяли и Тургенева, и Островского!» и так далее. Этот ругается. Тут же наверху: «Молодцы, авторы выставки». И так далее. Эту книжку, я здесь в конце написал, кому ее не следует читать, и просто я знаю портрет этих людей, здесь написал: «А вот читать и смотреть эту книгу не следует тем, кто считает себя очень образованным и очень культурным, и всем об этом говорит, и всем это показывает. Не следует ее читать и смотреть и тем, кто все время рассуждает о духовности. Тем, кто кричит, что он патриот Великой России, и не даст в обиду Великую русскую культуру. Тем, для кого русские классики - великие памятники, а не живые люди. Этим гражданам не надо. Надо скорее поставить эту книгу обратно на полку. Так будет спокойнее им, мне и классикам». Но вам я советую ее посмотреть, потому что она вполне забавная и там очень много каких-то штук, которые мы уже, когда готовили эту книгу вместе с редакцией, подметили. Например, я для себя открыл такую вещь, что у Пушкина в «Пиковой даме» Германн пишется два «н», а в либретто у Модеста Ильича Чайковского, брата Петра Ильича Чайковского, Герман пишется с одним «н». Думаю, что просто Модест ошибся, и дальше никто не стал исправлять. Поэтому там много разных забавных курьезов.

- Вопрос вдогонку, на самом деде. Меня буквально с первой же минуты подкупил ваш черный список запрещенных слов. Я вот лично тоже, например, слово «творчество» без кавычек не употребляю никогда. Ну и хочу в этой связи уточнить, вот, по-вашему, действительно человек, который занимается производством культурных ценностей, он не придумывает что-либо с нуля, а, по сути, просто транслирует уже существующие в окружающем мире некие сущности, истины и так далее, и так далее?

Бильжо: Сначала про слова скажу. Просто, почему я стараюсь избегать слова «писатель», «я - художник», «я - писатель», «я занимаюсь творчеством», «я работаю». Потому что во всем, я вообще стараюсь избегать пафоса. Пафос, это в мирное время пафос - это ложь. Когда человек говорит что-то с пафосом, я ему не верю. И когда он говорит про любовь с высокой трибуны к чему-то, от родины до мамы, или к своей жене, большой аудитории - это вранье. Я не верю, потому что пафос может быть только во время войны, когда нужно поднять людей в бой, и тогда можно говорить что-то с пафосом. Поэтому в творчестве есть пафос какой-то. Дальше, это называется шпер-рунг в психиатрии. Продолжение вопроса.

- Продолжение вопроса на счет того, что…

Бильжо: С нуля или не с нуля?

- Да, с нуля или не с нуля. И не почетно ли действительно, вместо того, чтобы себя таким демиургом называть, колотить себя в грудь, говорить, что ты просто служитель, служитель каких-то высших небесных сфер и так далее, и так далее?

Бильжо: А невозможно ничего, мне кажется, придумать что-то с нуля, потому что только уже сделано, слава богу, замечательного и накоплено, что с нуля, ну, пускай... Странно представить себе художника, который садится и говорит: «Придумаю я что-нибудь с ноля». Или кинорежиссер. Это невозможно, потому что столько уже сделано. Я как-то год вел программу на радио «Культура» и была такая программа, посвященная детской литературе. И там много было звонков. Меня спрашивают: «А где сейчас детские писатели? Почему сейчас нет детских писателей?». Я говорю: «А почему вас это волнует, есть детские писатели или нет?». Ну, сейчас нет, а может быть, они есть. Во-первых, есть. Но, может быть такая ситуация, что нет детских писателей. Вот нет ни одного детского писателя. Да и бог с ним. Потом они появятся, просто такое количество детских писателей уже было, замечательных гениальных и накоплено, что если ребенок прочтет хотя бы часть того, что написано в предыдущем веке и до этого века, и в предыдущем, то это будет уже выше крыши. Пускай это все будет. Достаточно, что существует Корней Иванович Чуковский, Маршак, Джек Лондон, Жуль Верн, Фенимор Купер и так далее, и так далее. Всего навалом. Поэтому появились уже «Гарри Поттер» и прочее, прочее, как к этому не относиться. То же самое с музыкой. Так много всего, что и прочесть, не прочесть того, что написано замечательного, не прослушать того, что написано музыкального, не посмотреть - всего навалом. Поэтому с нуля, волей или неволей мы все равно, мы все равно веточки этого огромного дерева, маленькие веточки, листики.

- Очень коротко. Если говорить о дереве классической русской культуры, возможно ли ее вывести из музейного гетто в наше время, в люди, в жизнь, оживить?

Бильжо: Я не знаю. В связи с этой книгой какие-то разговоры, какие-то интервью, потом всякие умные люди, не чета мне, стали мне рассказывать про это и, в общем, выяснилась какая-то такая странная вещь, что многие из них говорят о том, что действительно, есть ощущение, что русская классика потихонечку умирает и через какое-то время она совсем… вот останется что-то в осадке. Не знаю я. Но время летит настолько стремительно, что даже вы, присутствующие здесь молодые люди, вы уже сегодня не поймете язык и то, о чем говорят 12-летние или 11-летние. Знаете, если здесь есть из рекламного агентства, что когда берут фокус-группу, берут 14-летних и для 14-летних делают продукт только для них. 13-летние уже не подходят и 15-летние, потому что вчера был 14-летний. И время настолько стремительно, что возможно что-то будет вымываться, а потом возвращаться. Сегодня, я например, узнал, что разрабатывается закон о том, что дети будут писать ручкой только до 4 класса, а потом они будут печатать на клавиатуре. Для меня это, я считаю, что это гигантская беда. Потому что я точно знаю, что почерк и ручка - это мышление. Это очень связанные вещи. И почерк - это во многом характер. И дальше как угодно, после 10 класса, но становление личности и пубертатный период очень важный, это половое созревание, когда созревает не только физиология, но созревает социальная часть человека, морально-нравственная, психологическая и так далее, это все происходит вот в этот период с 12, с 11, по-разному, до… Верхние границы, кстати говоря, размыты. Французы считают, что у инфатилов до 35 лет. Но, в общем, до 20. Но в это время нужно работать ручкой. Нужно писать, нужно заставлять себя писать, нужно вырабатывать свой индивидуальный почерк. Без этого нельзя. Ты можешь параллельно клавиатурой, но ручка у тебя должна быть, обязательно. Это крайне важно. Если они введут этот закон, это будет беда, потому что появится другая генерация людей. Я не хочу сказать хуже или лучше, но они будут совсем другими. В этом смысле, кстати, видите, я как-то серьезно перешел, вошел в такой раж. Здесь, кстати, уместно слово «творчество», потому что они будут менее творческими, потому что писание рукой правой или левой, неважно, если ты правша или левша, это разрабатывается творческие поля, которые находятся у тебя в коре головного мозга или в каком-то месте организма, я не знаю в каком. Поэтому, это крайне важно. Клавиатура - это механическая штука. Разрабатываются совсем другие вещи. А воображение, почерк? По почерку же определяли характер: эпилептик, шизоид, это типы личности, и так далее. Поэтому мне это кажется крайне важным.

Добычина: Друзья, у нас осталось совсем немножко времени.

Бильжо: Это я говорю императивно вам. Ваши дети должны писать ручкой, но вы им не говорите только «должны». Это должно быть в игривой форме, не заставлять, но подкладывайте им ручки.

Добычина: Поэтому, наверное, последний вопрос?

- У вас же, наверное, бывает когда-нибудь такое, что ничего не придумывается. Как вы с этим боритесь?

Бильжо: С этим очень сложно бороться. Но я стараюсь переключиться, но я очень противный в это время, очень противный, ко мне лучше не подходить. А вообще, про это слово, не любимое «творчество», на самом деле, это лежит где-то в плоскости удовольствий. Есть физиологические удовольствия, которые нас объединяют с животными, это половая жизнь, еда и так далее, это такие важные вещи. Творчество - это абсолютно плоскость удовольствия. Ты доставляешь удовольствие себе. И потом ты думаешь уже про кого-то, но ты доставляешь удовольствие себе, ты - эгоист. Если у тебя получается, то это какая-то очень важная точка наслаждения, недолгая, очень короткая. И здесь можно провести параллели с сексом. Это очень короткий кусок, но когда ты чувствуешь кайф от того, что у тебя получилось. А потом ты втягиваешься уже дальше, и тогда у тебя опять начинаются мучения, мучения, мучения, и когда у тебя ничего не получается, это совсем плохо. Это совсем. Лучше не подходить. Лучше встретиться с друзьями, выпить, отвлечься и поговорить. Это лучше всего. Музыка, алкоголь и кино. Да? У вас также?

Добычина: Спасибо, большое.

Бильжо: Все? Так быстро время пролетело?

Добычина: Да, очень быстро. Море вдохновения. С нами был Андрей Бильжо, член Союза художников России.

Бильжо: Нет, с нами был Андрей Бильжо, который чужой среди своих.