Собчак: Я пока сама выступлю уже в роли не ведущей вечера, а человека с рассказом. Не скажу – писательницы, не радуйтесь. Человек с рассказом, с рассказом про свою жизнь, про своих бабушку и дедушку. Для меня это такой способ о них вспомнить, вспомнить об их невероятной истории жизни и любви, тем более, к сожалению, ни бабушки, ни дедушки уже нет в живых. Таким образом, вспоминая их, вспоминая невероятную историю их жизни, мне кажется, что я и сама их вспоминаю, и даю возможность об этих замечательных людях узнать еще большому количеству людей. Я знала только своих бабушку и дедушку по маминой линии. Дедушка 22 июня 1941-го, на следующий день после выпускного бала, добровольцем ушел на фронт. Уже в декабре он принимал участие в битве за Москву. Прошел всю войну с ранениями, с орденами закончил в Берлине в 1945-м. Бабушка жила в Ленинграде. Когда началась война, моя прабабушка с тремя дочерьми уехала в деревню, которая находилась на границе Эстонии с Псковской областью, решив там переждать войну, ведь пропаганда убеждала, что война месяца через три закончится. Прадедушка ушел на фронт. Он прошел всю войну и погиб под Кенигсбергом за несколько недель до победы. А фашисты уже в сентября 1941-го заняли Псковскую область. Оккупанты потребовали, чтобы от каждого дома одного человека отправили на принудительные работы в Германию. Моей прабабушке предстояло сделать самый страшный выбор, который только может выпасть на долю матери – из троих своих детей отдать одного. И она выбрала мою бабушку – самую младшую, ей было 16 лет. Когда прабабушка умирала, я спросила у своей мамы, почему она выбрала именно ее. «Она прекрасно знала немецкий, у нее был самый сильный характер», - отвечала она. Две старшие дочери потом ушли – одна в партизаны, другая перешла линию фронта и всю жизнь была медсестрой. Бабушку угнали в Германию. Ей пришлось пережить все ужасы неволи и концлагеря. Она имеет статус узника концлагерей. В 1943 году, после Сталинграда, после всеобщей мобилизации в Германии, некому было работать на селе. Худенькую, всего 38 килограммов, бабушку из лагеря отправили на сельхозработы в Саарбрюккен. Доила коров, и это её спасло, потому что тайком удавалось попить парного молока. Их освободили весной 1945-го американцы. И первым делом показали статью в газете «Правда», где вождь заклеймил узников концлагерей: все, кто работал на врага – враги своей страны. Американцы предлагали отправить в США всех, кто согласится, но бабушка потребовала, чтобы её передали советским войскам. После проверок её взяли работать переводчицей в советскую военную комендатуру в город Герцберг. А военным комендантом там был мой будущий дедушка – старший лейтенант Борис Нарусов. Бабушка работала с письмами немецких граждан, её обязанностью было их переводить. Как-то она обнаружила донос на обер-бургомистра (так называли немцы должность дедушки): законопослушные немки обратились с просьбой к советскому коменданту разрешить им, забеременевшим от советских солдат, сделать аборт. Позволив это, дедушка нарушил сразу два закона, которые действовали на территории Германии: сталинский, запрещавший аборты, и такой же гитлеровский. Этот донос был совершенно логическим действием со стороны немецких женщин, так как к этому их приучила нацистская пропаганда. Бабушка, сделав перевод, заочно прониклась симпатией к советскому коменданту, который совершил гуманный поступок, да ещё и мог за это пострадать. Она села на велосипед, проехала 15 километров, нашла комендатуру и офицера Бориса Нарусова. Предупредила его, сказав, что уже завтра донос уйдет «наверх». Скрыть его не могла, так как сама была «под колпаком». Предупреждение спасло дедушку: он рассказал об этой истории своему генералу, тот велел ему написать рапорт задним числом, и при разбирательстве отец сослался на разрешение начальства, избежав тем самым трибунала. Вот при таких драматических обстоятельствах родители моей мамы познакомились и сразу полюбили друг друга. Спустя год, 9 мая 1946 года, они поженились. Все эти годы они прожили в мире, согласии и любви, и то, что они дали моей матери, определило всю ее и мою жизнь. В том числе это были и дедушкины откровенные рассказы о войне, суровые, подчас жестокие, но правдивые. Вот пример. У дедушки был друг детства, его одноклассник, который мечтал о карьере скрипача. 22 июня они вместе пошли в военкомат и добровольцами ушли на фронт. Этот еврейский мальчик – музыкант Няма (Наум) – в декабре 1941-го под Москвой, на политзанятиях, когда политрук призывал, что нельзя сдавать Москву, поднял свою скрипичную руку: «Но ведь Кутузов отдал Москву и сказал, что, потеряв Москву, мы сохраним армию, а это важнее». И тут политрук вынимает револьвер и… стреляет привыкшему задавать вопросы вчерашнему школьнику прямо в голову. На сидящего рядом дедушку льётся кровь друга. Первая кровь для него не на поле боя и не от врага. Политрук сказал: «Так будет с любым паникёром!». Мальчик, выросший на литературе и истории, только за один вопрос получил пулю в лоб. Дедушка вынужден был потом соврать: в письме его матери написал, что Наум погиб на фронте. Вот такие рассказы на меня действовали больше, чем тома учебников. Как мало правды мы знаем о войне, особенно о неоправданных и необоснованных жертвах, будь то под Ржевом или при форсировании Днепра, когда Сталину нужно было во что бы то ни стало взять Киев к 7 ноября. Вот это отношение к людям, как к мусору, по принципу «русские бабы ещё нарожают» меня никогда не переставало оскорблять. Судьба моей бабушки драматична: её спасло то, что она вышла замуж за дедушку, потому что другие девочки-пленные, вернувшись из Германии, попали на Колыму. Бабушка с дедушкой пробыли в Германии до 1949 года, но вернуться в родной Ленинград бабушка не могла, потому что был сталинский запрет: таким, как она, нельзя было жить в Москве и Ленинграде. Поехали к родственникам дедушки в Брянск, где и родилась моя мама. Бабушке, прекрасно знавшей немецкий язык, было запрещено даже поступать в пединститут. Это «немецкое прошлое», этот испуг, который они испытали, преследовал их долгие советские годы. Уже в 60-е годы, когда бабушка претендовала на одну из должностей, на собеседовании в райкоме партии у неё спросили: «Почему же вы дали себя угнать в Германию?». Она ответила: «Мне было всего 16 лет, и меня никто не защитил». Ей возразили: «Надо было броситься под поезд!». В этом бесчеловечном отношении к гражданам своей страны для меня и заключается неутихающая боль о войне. Потому что отдать свою жизнь за Родину в бою – это святое, но совершенно иное – отношение к военнопленным, узникам концлагерей и всем невинно пострадавшим. Как сказал поэт Евгений Евтушенко: «За что же ты, Родина, сапогами по морде нам…». Поэтому предложение Юрия Лужкова осквернить столицу портретами Сталина, на совести которого миллионы жизней собственных граждан, я воспринимала как надругательство над памятью о них. Безнравственно спекулировать на мнении одних ветеранов и игнорировать тех, кто уже никогда не сможет высказать другое суждение. Когда я спрашивала у дедушки, действительно ли фронтовики шли в атаку под лозунгом «За Родину, за Сталина!», он отвечал: «Это была пропаганда, и мы это понимали, мы воевали за свою родную землю, за города и деревни, за матерей, детей, жён! Это как потом мы ходили на демонстрации под лозунгами «Коммунизм победит!». Никто в это не верил, но транспаранты всё-таки мы все несли». После войны бабушка и дедушка остались жить в Брянске. Для дедушки мечта о военной карьере, вся грудь в иконостасе орденов и медалей, разрушилась женитьбой на ненадежной бабушке. Он закончил заочно пединститут, и до пенсии работал директором школы. Бабушка, прекрасно зная немецкий, тоже ходила в пединститут, но у нее даже не приняли документы. «Как вы с таким прошлым можете учить советских детей?». Имея двоих детей, она выучилась на киномеханика, и на пенсию уже вышла директором кинотеатра. Трудная, напуганная жизнь. Но у них была счастливая семья, они любили друг друга, и отпраздновали свою бриллиантовую – 60 лет – свадьбу. Дедушка прожил 85 лет, бабушка на два года моложе, отмечая свое 85-летие, сказала моей маме: «Спасибо, доченька, это мой последний день рождения». На общее возмущение ответила спокойно, кокетливо: «Нет, старше Бориса я быть не хочу». Вот такая вот любовь.
