«Премиям свойственно стариться»: почему все труднее предсказывать, кто получит Нобеля

Великий Дэвид Пендлбери, который с 2002 года правильно угадал 43 лауреатов научных Нобелей, сменил работу и поэтому его предсказания на 2017 год нужно искать не у Thomson Reuters, а на малоизвестном прежде сайте Clarivate Analytics. Из его прошлогодних прогнозов сбылся один — премию по химии получили создатели наномашин — искусственных молекул, которые могут прыгать, сворачиваться в клубки и даже таскать нанотяжести. Пока это — забавные химические зверьки, но именно их будут учить распознавать и убивать раковые клетки.

В этом году среди фаворитов — две группы исследователей, вскрывших сигнальные пути, вызывающие перерождение клетки в раковую. Тема модная, но Нобелевский лауреат 1993 года Филлип Шарп сказал в интервью порталу STAT: «Нобелевские комитеты ненавидят рак. За генетику рака они вручили всего две премии с интервалом 55 лет. Каролинскому институту надо, чтобы открытие спасало много жизней, а пока все подходы очень частные».

Честно говоря, с  Шарпом, который своего Нобеля получил за действительно прорывное открытие прерывистой структуры гена, можно поспорить. Пенициллины или вакцины от полиомиелита появляются раз в столетие, а «частности» уже стали новой доктриной онкологии — каждый рак индивидуален, и в перспективе каждому больному будет изготавливаться собственное неповторимое лекарство. Поэтому, мне кажется, что будет справедливо, если в этом году наградят кого-то из создателей нового направления — иммуноонкологии, технологии «обучения» собственной иммунной системы больного распознавать и уничтожать клетки опухолей. FDA уже выдало первое разрешение на такую терапию. Джеймса Аллисона из MIT — фактически отца этого направления — премией Breakthrough («Прорыв»), в жюри которой входят не престарелые профессора Каролинского института, а Сергей Брин, Марк Цукерберг и Юрий Мильнер, Аллисона, уже наградили в 2014 году.

Вообще, шведские профессора ведут себя крайне непредсказуемо. Уже лет десять на Нобеля прочат Говарда Седара и Аарона Разина из Иерусалима. Они фактически открыли новую науку — эпигенетику, которая про то, что ДНК это не только текст, но и бумага. Нанося на гены особые метки — метильные радикалы — клетка способна активировать их или заставлять молчать. Более того, эти метки передаются по наследству на два-три поколения.

Из прогноза в прогноз кочует дуэт Дженнифер Дудно и Эммануэля Шарпантье. Кстати, «цукерберговку» они тоже получили. И в этом году хочется, чтобы Каролинский институт перестал вести себя как Путин, то есть из всех вариантов выбирать самые непредсказуемые.

Почему самое авторитетное научное жюри мира все больше напоминает чванливого и взбалмошного аристократа? А Нобель все больше стал похож не на заслуженную награду, а на царскую милость? Вот несколько примеров, которые еще в 2014 году привел National Geographic — среди обойденных открытий оказались интернет, расшифровка генома человека и, простите, лампочка накаливания. Кстати, за синие светодиоды Нобеля почему-то дали.

Между открытием и премией часто проходят десятилетия. Искусственное оплодотворение делали уже в районных клиниках, когда в 2010 году каролинские олимпийцы вспомнили, что у этого перевернувшего мир открытия был автор — Роберт Эдвардс. В Стокгольм 85-летний профессор приехал с первой девочкой из пробирки, у которой к тому времени родились собственные дети. Через три года он умер. Стокгольмские старцы могли и не успеть. Награда нашла Виталия Лазаревича Гинзбурга спустя 50 лет после объяснения им сверхпроводимости второго рода. Ему было 87, а скончался он в 2009 году.

Зато за два кончика самой маленькой клеточной органеллы-рибосомы присудили две Нобелевки — одну по физиологии, другую по химии. Завещание Нобеля, в котором на заре 20-го века он очертил три научные дисциплины — физиологию (с медициной), физику и химию, сейчас, в 21-ом веке, одна из главных проблем. Все слилось в «науки о жизни» и сплошную молекулярщину, а фокус в том, что «биологический» и «химический» Нобелевские комитеты друг с другом не общаются — физиологией ведает, по тому же завещанию, Каролинский институт, а химией и физикой — Шведская Академия. Поэтому если обе премии дадут за какие-нибудь белки клеточной мембраны (а в Стокгольме почему-то их очень любят) — ну, пожмем плечами и все.

Предсказывать выбор Нобелевского комитета — это как пытаться угадать мысли очень начитанного, мудрого старика, страдающего, к сожалению, Альцгеймером. Если они не дадут в понедельник премии за эпигенетику, редактирование генома и иммуноонкологию, я, конечно, расстроюсь. Но они этого не заметят. Но вот если президента Дональда Трампа наградят Нобелем по литературе за полное собрание твитов, я не сильно удивлюсь. Премиям тоже свойственно стариться и становиться чудаковатыми. А на пятки наступает молодая шпана, банда Цукерберга-Брина. У них и чутье поострее, и дают они не миллион, а целых три.