Философ Андрей Ашкеров: сегодня Путин пришел к тому, чего хотел всегда – собрать распавшуюся империю

12/08/2014 - 22:10 (по МСК) Антон Желнов

Автор в частности таких книг, как «Путиниада: Политические очерки новейшего времени» и «Сурковская пропаганда. Краткий курс», политолог и философ Андрей Ашкеров обсудил с Антоном Желновым итоги 15 лет Владимира Путина в большой политике.

Желнов: На прошлой неделе отмечалось 15-летие с момента, как Владимир Путин вошел в большую политику, имеется в виду трансформация от директора ФСБ к посту премьер-министра. Случилось это тоже в августе, говоря о символичности августа в нашей жизни. У вас была книжка «Путиниада» 2007 года, на стыке как раз политологии и культурологии. В связи с этим вопрос к вам актуальный: как Путин меняется? Люди, знающие его, говорят о существенной трансформации, которая заметна особенно во время его третьего срока, можно сказать и четвертого. С вашей точки зрения, какие глобальные изменения личности произошли?

Ашкеров: Я напомню, какая обложка была у «Путиниады». Мы взяли за основу портрет римлянина с бюстами предков и вмонтировали изображение Путина. То есть Путин как бы держит Путиных, то есть предками Путина тоже являются какие-то Путины. Путин умножается, Путин умножается разными способами, необязательно почкованием.

Конечно, он меняется, но это Путин. Мы это не должны никогда забывать, тем не менее, это Путин. Я думаю, что только сегодня в более широком смысле в эпоху третьего срока, в эпоху консервативного поворота, как ее следует называть, и о ней будут еще писать книги под этим названием, и я в том числе.  Путин в эту именно эпоху пришел к тому, что он хотел всегда сделать.

Желнов: А что?

Ашкеров: Я думаю, что задача Путина, миссия Путина даже, если  говорить более пафосно, сопоставима с миссией императора Юстиниана. То есть ему нужно собрать все, что можно собрать от оставшейся империи, пересборка империи. 

Желнов: То есть пересобирание территориальное.

Ашкеров: Это пересобирание необязательно территориальное, президент Крыма, может, не должен даже быть во главу угла поставлен. Империя – это не только территория. Империя – это определенный управленческий стиль, предполагающий централизацию, предполагающий ключевую роль центра.

Желнов: Но это тянется с первого срока, я бы не сказал, что это ноу-хау сегодняшнее.

Ашкеров: Путин создал своеобразную очень модель, мы знаем его вертикаль власти пресловутую. Но вертикаль власти – это фактически такое древо феодов, феодальных владений, неофеодальных владений, когда в соответствии с должностью люди получают в неофициальном порядке или в полуофициальном порядке кормление, возможность заниматься бизнесом. Масштабы, размеры этого бизнеса каким-то образом оговорены.

Другое дело, что придя с этим тезисом о вертикали власти, Путин на третьем сроке вынужден эту вертикаль трансформировать. Вот то, что было решением вначале путинского правления, в каком-то смысле легализовать коррупцию и сделать легализацию коррупции, вот эти неофеодальные проявления, которые были легализованы фактически, стали цементом, на котором все держится. Это было ноу-хау первых лет правления Путина, это то, что скрепило власть, скрепило страну, не дало ей распасться разными способами, на разные куски.

Желнов: Элиту, прежде всего, скрепила коррупция.

Ашкеров: Вот сейчас оказывается так, что эта модель изначальная очень сильно пробуксовывает. То есть элита абсолютно отделилась от народа, есть такая автономизация элит. Путин это очень четко чувствует. И, вообще говоря, тренд третьего срока – это такое народничество, вот та часть знаменитой триады: православие, самодержавие, народность. Именно народность поднята на знамена. Она, конечно, очень казенная эта народность, она, конечно, с лицом ЖЭКовской служащей, она, конечно, при участии гастарбайтеров эта народность инсценируется.

Тем не менее, поворот к народности. И это, безусловно, попытка дать укорот элитам, которые помогли в каком-то смысле Путину установить свою власть и собрать эту вертикаль власти. Но теперь издержки от сборки этой вертикали власти оказываются более приобретением. Я думаю, что Путин это хорошо понимает.

Желнов: Андрей, а вы видите то качество в Путине, которое ему приписывают, по крайней мере, люди его знающие, работающие с ним, что в нем это органическое народничество жило всегда, и что ему всегда было комфортнее психологически с условным Холманских или с рабочим, чем с философом или бизнесменом, что вот он плоть от плоти русский народ? Вы усваивали эти качества в нем тогда, когда народничество стало, как вы говорите, официальной почти идеологией страны?

Ашкеров: Путин, во всяком случае, насколько можно судить по рассказам тех, кто с ним соприкасался больше, чем я, Путин действительно чурается каких-то избыточных проявлений цивилизованности, избыточных проявлений, может быть, даже роскоши. Известно наблюдение, когда он стал на каком-то приеме макать мякиш в десертный суп из малины или из каких-то ягод, потому что просто хотел есть. Он не обременяет себя избытком всей этой куртуазности, аристократической куртуазности. Это правда.

Но при этом, что такое народ? Народ тоже очень многолик, народ, может быть, самая многоликая категория и наиболее подверженная изобретению. Все изобретают народ, писатели изобретают народ, политики-народники изобретают народ, Холманских – это тоже изобретение, это некая типовая модель народности, которая была пущена в ход. Мы можем вспомнить о том, что, например, Неверов, один из лидеров «Единой России», вспоминает очень часто, что он шахтер, и говорит о том, что он шахтер. Вот это соединение статуса человека из народа, статуса, обыгранного многократно в советскую эпоху, с очень серьезной капитализацией власти и финансовой капитализации – это формула тоже третьего срока, это тоже то основание консервативного поворота, который сегодня происходит.

Но повторяю: с самого начала и до сих пор Путин верен одному принципиальному моменту - это момент, связанный с централизацией власти. С пониманием того, что власть без центра и власть, не будучи центрированной, не может быть удержана.

Желнов: По поводу ощущения времени, что сегодня обсуждают практически все, по крайней мере, мои сверстники. Для нашего поколения нынешнее время характерно тем, что, выросши в ситуации постмодерна, назовем это так, в нулевые годы…

Ашкеров: Какое-то бранное у тебя слово – «постмодерн».

Желнов: Тем не менее.

Ашкеров: Настолько оно расхожее и бессмысленное.

Желнов: Тем не менее, да. Оно бессмысленное, но можно показать, почему оно небессмысленное, потому что время…

Ашкеров: Оно не бессмысленное, когда его используют как ругательство. Его хорошо использовать как ругательство.

Желнов: Считаете, что это ругательство?

Ашкеров: Особенно в ситуации запрета на мат, который ввела наша Госдума, остается слово «постмодерн».

Желнов: Хорошо. С вашей точки зрения, нынешнее время особенное с точки зрения ощущения истории? По моему наблюдению и по моему ощущению, прежде всего, история как никогда близко соприкоснулась со мной, с моими сверстниками, соприкоснулась через понятную для истории форму – форму войны.

Ашкеров: Мне очень хочется сделать комплементы нашему поколению и вашему поколению, потому что вы чуть младше.

Желнов: Они разные немного, да.

Ашкеров: Тем не менее, нет ничего, что заставляло бы нас думать, что мы такие уникальные, что мы в большей связи со временем, чем все остальные. Современность как особый контекст существования создает эффект, что именно сейчас происходит то, что не происходило никогда. Но современность длится уже очень долго, она длится, по крайней мере, 300 лет.

Желнов: Но ощущение, что политика подошла к тебе слишком близко, ты стал частью этой политики, заложником ли ее стал, частью, неважно, оно сейчас есть у всех. Политика обсуждается на кухнях, политика обсуждается в магазинах.

Ашкеров: Мне кажется, что это столичный комплекс.

Желнов: Не только столичный, я…

Ашкеров: Телеканал «Дождь» со столичными комплексами немножечко.

Желнов: Не только столичный. Я был в нескольких регионах, и по общению с людьми…

Ашкеров: Они тоже хотят быть столичными штучками.

Желнов: Неважно. Политика обсуждается. То, чего не было предыдущие сроки Путина. В этом смысле вернулось ли через войну, через Украину, через холодную, если угодно, войну, понятие большой политики, понятие большой истории в жизни? Ощущаете ли вы это как начало новой большой истории?

Ашкеров: Я не думаю, что политика вторгается в нашу жизнь, большая политика: подчеркиваю, тем более реальная политика. Все те самые шестеренки и пружинки, которые на самом деле действуют, вся эта большая и реальная политика вторгается сегодня больше, чем когда бы то ни было, во всяком случае, в эпоху новейшей истории.

Я думаю другое: политика сегодня стала такой системой шоу, и медиа в этом участвует. Обсуждая политику, мы тоже в этом участвуем. Мы приносим, выходя на экраны, политику в каждый дом и превращаем ее в такой же предмет потребления, как и все остальное. Вот едят наши зрители вечерние круассаны или утренние, запивают так же, как и мы, кофе, и заедают это Антоном Желновым и Андреем Ашкеровым.

Желнов: Да. Только есть еще разница, помимо медийности и шоу, есть реальная война, реально гибнут люди. Со времен, наверное, Второй Чеченской, Первой Чеченской войны этого не происходило. Здесь война как основной способ формирования в повестке…

Ашкеров: … уже в правление Путина, в том числе. В каком-то смысле фоном правления путинского, так или иначе, были какие-то всполохи войны, военные зарницы.  И все время это присутствовало как какой-то элемент не доминирующий, может быть, не самый главный, но обязательно нужный. То, что происходит в Донецке и Луганске, что я сказал про шоу, нельзя воспринимать только лишь как инсценировку.

Более того, настоящая инсценировка любая требует живых участников, тех, которые верят, что они не на сцене. И вот в Луганске и в Донецке люди, которые совершенно не думают о том, что они на сцене, что не мешает их использовать в качестве статистов или, может быть, в качестве главных иногда актеров. Здесь такая непростая механика. Они верят в то, что на самом деле все это, и эта вера позволяет их использовать на подмостках.

Желнов: Война – понятно, как по Гераклиту, мать всех вещей, важнейшая категория философская.

Ашкеров: Кому война, а кому мать родна, вторит Гераклиту русская народная пословица.

Желнов: Совершенно верно. Этот тип войны, который ведется, с точки зрения философии, современной проблематике, что это такое? Это такой суррогат Средневековья, когда воюют не столько страны, сколько группы и кланы, потому что мы видим, что официально страны не воюют, при этом идет война, и гибнут и русские, и украинцы. Как бы вы охарактеризовали этот тип?

Ашкеров: Я думаю, что, прежде всего, это реванш определенного поколения, я назову его поколением 1993 года. Вот есть люди 1993 года, которые сделали определенный выбор, встав на сторону этого почерневшего Белого дома. Белый дом потом опять побелел, мы знаем, какой ценой. Эти люди остались, они существуют не сами по себе, вокруг них определенная среда, эта среда зрела все это время. По определенным причинам в России она не могла вызреть. Скажем, эта среда никак не повлияла на события Болотной, болотно-сахаровские 2011 года, там совершенно другие люди вышли на площади. Но то, что другие люди вышли на площадь, стимулировало как раз эту подпольную среду вызревать дальше. И вот она вызрела.

Желнов: Почему вы считаете, что эта среда не российская, а со стороны Украины?

Ашкеров: Она и российская, и не российская. Вы знаете, это тоже такая дань украинизации – все время делить на Украину и Россию.  И эту дань платят современные националисты, те, кто считаете себя русскими националистами, они украинофилы в том смысле, что они постоянно делят Украину и Россию. На самом деле, если мы вспомним времена Великой отечественной войны, откуда взята эта символика «колорада», вот эта георгиевская лента, тогда не было четкого разграничения украинцев и русских. Да, было по паспорту что-то, но никаких особых примет, визуальных, культурных примет, ну кроме, может, говорка, на который никто не обращал внимания, говорков было много и в России их тоже много, и на Украине они тоже разные, их тоже много. Никто особо не различал.

Поэтому я бы рассматривал здесь как раз Украину и Россию с точки зрения этого конфликта как одну общность. Это конфликт, который происходит в рамках одной общности.

Желнов: Есть такое у меня подозрение, что и президент так же считает.

Ашкеров: Он проговаривался на этот счет, а даже потом заявлял совершенно открыто, может быть, кто-то не хотел это услышать, как самое очевидное трудно заметить. То, что нам бьет в глаза, тот самый слон, которого, казалось бы, нельзя не приметить, а его не замечают. А Путин делал такие более чем прозрачные намеки, он говорил, что Украина – искусственное государство, говорил это еще Бушу, говорил о том, что были подарены территории, были подарены земли. Конечно, эта мысль присутствовала в нем.

Желнов: А как быть с юридическим оформлением границ? Все-таки на современных картах Украина - это отдельное государство, как бы мы ментально, вы, президент Путин ни сближали ее, Россию с Украиной…

Ашкеров: Когда разграничивают, это выдает то, что есть близость, что есть, где проводить границы.

Желнов: Тем не менее, есть международные нормы. Они не фиксируются на ментальной общности….

Ашкеров: Не спорю.

Желнов: Ни на какой другой.

Ашкеров: Фиксируются, потому что правовые нормы, юридические нормы – это тоже нормы проявления ментальных структур.

Желнов: Как быть в этом случае, с некоторыми фиксациями того, что Украина – это отдельная страна?

Ашкеров: Я не хочу здесь ни в коем случае выступать адвокатом Путина. Во-первых, он сам справится, если захочет, с ролью адвоката самого себя.

Желнов: Я не к Путину сейчас отсылаю, а вообще к пониманию нашей общности.

Ашкеров: Естественно, существуют международные договоры, и это большая проблема. Путин с его гиперюридическим мышлением, с его ставкой на то, что он сам называет диктатурой закона…

Желнов: Вот именно.

Ашкеров: Он не ввел войска для осуществления миротворческой операции, пока не ввел именно потому, что он следует букве закона. Это был, в том числе, такой определенный сигнал для Запада – мы следуем букве закона, мы, как и вы, легалисты, потому что западное мышление оно гиперюридическое мышление, особенно американское, они все законники, легислатура как способ существования, как стиль жизни. Вот был такой сигнал, что мы не преступаем закон, мы следуем обязательствам.

Но оказывается, что закон трактуется не в пользу России и не в пользу, прежде всего, той самой общности, дело даже не в России, как национальном государстве, не в пользу той общности, которая существует, которая связывает Украину и Россию. Но здесь много было упущено Путиным и его чиновниками, потому что был Майдан 2004 года, и это тоже была ситуация, которая должна была задуматься об этой связи Украины и России.

Желнов: Так задумались – Януковича же потом вернули.

Ашкеров: Вы знаете, технология была совершенно негодная, и мы это прекрасно понимаем. Что такое Партия Регионов? Это, конечно, клон «Единой России», партии чиновников, партии начальников разных уровней и, по сути, это клон партии коррупции. Та же самая технология, о которой я говорил, коррупция как способ зацементировать то, что разваливается, а разваливалось все и по разным совершенно швам. Эта технология была применена на Украине, она оказалась неработающей. И Янукович оказался коротышкой, даже не колоссом, а именно коротышкой на глиняных ногах. И Партия регионов оказалась не постаментом даже для этого коротышки, а, скорее, эшафотом.

Так что инициатива была упущена Путиным. И то, что мы видим, начиная с зимы прошлого года, начиная с декабря, это реакции. Политика не должна никогда осуществляться только в логике реакций. Мы не должны никогда в политике бежать за уходящим поездом, а так получилось, что мы сами этот поезд запустили, поезд украинизации. Это я хочу сказать всем ура-патриотам, которые, конечно же, этого не признают. Самые разные могли быть созданы пророссийские структуры, совершенно не националистического…

Желнов: На протяжении этих 10 лет, которые, с точки зрения вашей, потрачены впустую.

Ашкеров: Конечно. Поддержка общин, поддержка так называемого русского мира, сам концепт был придуман наспех и совершенно ничем содержательно не наполнен и сегодня. Все это было сделано тяп-ляп, все это было сделано ад хок, из того, что было. И это все время догоняющая политика. А если политика обрекает себя на то, чтобы догонять, она никогда не догонит.

Желнов: Тем не менее, как вы формулируете эту типологию войны нынешней в философской категории? То, что это реванш за 1993 год, я понял. Но какой бы вы термин из того аппарата словарного, который есть, применили бы по отношению к такой ревностной  информационной войне и даже реальной войне?

Ашкеров: У меня был в свое время концепт инставрация, это осуществление неких неиспользованных исторических возможностей, осуществить возможности и значит установить справедливость в определенном, конечно, историческом контексте, по определенным историческим меркам. Вот то, что происходит на Украине, это попытка восстановления справедливости в том виде, в каком справедливость видится определенному поколению.

Я уже сказал, что это поколение утверждает свое право на справедливость. Оно ничуть не лучше и не хуже других прав, которые предъявляются в качестве конкурирующих, в качестве тех прав, которые обозначают вызов этому праву.

Желнов: И власть потворствует этому поколению в борьбе за справедливость. Правильно ли я понимаю?

Ашкеров: Власть использует это поколение как единственную жизнеспособную  силу, которая может заменить все те  не созданные общины с 2004 года, не поддержанные среды и не организованные организации. Вот эта сила с 1993 года является единственной живой действительно и понимающей себя как нечто живое. Но, что самое интересное, понимая себя как нечто живое, она, тем не менее, склоняется к этой логике инставрации. Инставрация всегда предполагает определенного рода инсценировку. Не случайно Стрелков увлекается историческими реконструкциями.

Желнов: А инставрация всегда должна сопровождаться военными действиями? Насколько ружье здесь проводник?

Ашкеров: Конечно, нет. Война возникает только в том случае, если какая-то форма справедливости не была реализована очень долго, в том числе, насильственно ей не давали реализоваться. Война – это реакция на то, что определенные представления о справедливости, определенная стратегия справедливости, которая есть у некого поколения, она была очень долго в зажиме, в неком капкане историческом. Этой стратегии не давали никакого выхода.

И вот такая военная реализация этой стратегии справедливости – это реакция на зажим. Реакция может быть очень спорной, очень сложной, очень неаппетитной по многим своим проявлениям. Я совершенно не готов восторгаться историческими реконструкциями войны, на которых могут быть принесены огромные жертвы.

Желнов: Вся эта инставрация на уровне даже терминов и слов, которые в нашу жизнь вернулись…

Ашкеров: И главное, это очень легко можно перепутать с реставрацией. Если вы хотите что-то уничтожить, мы это видим по московской градостроительной политике времен Лужкова, если мы хотим что-то уничтожить, мы делаем новодел, называя это реставрацией, и уже на этом месте ничего не будет. То же самое с политическим режимом, если вы хотите что-то реставрировать, ничего от старого режима не останется.

Когда вернулась после Великой французской революции монархическая власть, династическая, именно тогда старый порядок был окончательно разрушен. И я очень боюсь, что инставрация будет подменена реставрацией.

Желнов: Андрей, этот словарь, вернувшийся к нам, санкции, мир не будет прежним, холодная война. Насколько слова эти громкие точно отражают суть происходящего? Согласны ли вы с заголовками нынешнего времени, что действительно и новая холодная война, что действительно мир не будет прежним? Насколько оправдано употребление этих штампов?

Ашкеров: Я думаю, что употребление всего этого говорит нам о бедности политического языка, соответственно, и бедности понимания. Потому что, чем богаче язык, тем богаче понимание, богаче мышление. Эта бедность – не наша вина, более того, эта бедность, скорее, западного мышления, которая не находит другого для себя выражения, кроме этих очень плоских аналогий с холодной войной, вторая холодная война.

Конечно, за последние 23 года Запад не удосужился, и это видно по светлым умам так называемым Запада, Запад не удосужился понять Россию, понять то, что в ней происходит. А не понимая, нельзя признать, механизмы понимания и механизмы признания – это взаимосвязанные механизмы, это, по сути дела, один механизм. Соответственно, раз ты не понимаешь, ты не можешь признать. А это большая проблема.

Но мы сами виноваты отчасти – мы не умели себя объяснять, и в мировой информационной войне, конечно, мы проигрываем, потому что нашу правду мы не можем никоим образом отстоять, мы не можем подобрать тот язык, тот словарь, с помощью которого себя бы могли выразить. Именно эта неспособность создать язык, предложить его действительно позволяет связывать кому-то на Западе, как, например, принцу Чарльзу Путина с Гитлером, проводить эту примитивную и крайне дурацкую аналогию.

Желнов: Вы – любимый современный философ Владислава Суркова, нынешнего как раз куратора украинской темы, бывшего первого замглавы администрации президента. Как вы тему Украины обсуждаете с Сурковым? Насколько, вам кажется, он влияет там, здесь на ситуацию?

Ашкеров: Я думаю, что Сурков, прежде всего, понимает, что есть эта общность, которую ни в коем случае нельзя рассекать, как бы нам ни хотелось, как бы ни диктовало нам право и сложившиеся международные нормы после распада СССР. Есть некая общность, мы, может, не до конца отдаем себе отчет, в чем она, в чем мы неотличимы от украинцев. Попытки все время сказать, что Украина – не Россия, это какие-то попытки очень судорожные, они как раз свидетельствуют о том, что отделить нельзя. Думаю, что Сурков довольно хорошо это понимает, и в том числе, когда описывает в терминах гибридности то, что происходит, какие-то явления, сочетающие, казалось бы, несоединимое.

Желнов: А он и вы, вы, как я понял, понимаете. Понимает ли он, точнее, соглашается ли с тем, что в данном случае защита общности, и вы сами 3 минуты назад упоминали об этом, требует больших жертв? Мы видим, что это единство ментальное где-то справедливое, конечно же, исторически, тем не менее, оплачивается жертвами, и за эту общность тоже назначена слишком высокая цена. Что он говорит об этом?

Ашкеров: Непосредственного месседжа на эту тему я от него не слышал. Но думаю, что он понимает прекрасно тот парадокс, который должны понимать и все мы. Парадокс, связанный с тем, что отстаивание чего-то живого предполагает то, что по этому живому приходится резать. По сути дела, любой хирург вооружен инструментами убийцы, это острые и режущие предметы, и он наносит увечья, и льется кровь благодаря его действиям. Но пролитие крови позволяет спасти жизнь. Вот здесь эта хирургическая метафора принципиально.

Иногда нужно, и мы знаем это по опыту Советского союза, нужно превентивное насилие, точечное для того, чтобы избежать еще большего насилия и в конечном счете смерти, и социальной смерти, и смерти конкретных людей.

Желнов: Насколько политика была и остается связанной с насилием? Насколько для политика принципиально важно уметь резать, в том числе и по живому?

Ашкеров: Я никогда не верил в эти сказки про soft power, про мягкую власть, про то, что вот наступила ее эпоха.

Желнов: Я к этому веду, да.

Ашкеров: Что эта эпоха наступила бесповоротно, и насилие ушло. Наоборот, чем больше совершенствуются механизмы, связанные с договорными отношениями, с тем, чтобы убеждать, с тем, чтобы что-то доказывать, что-то аргументировать, вот этот арсенал мягкой власти, чем больше это все совершенствуется, тем больше подспудно всегда совершенствуются элементы насилия.

Это всегда спарринг двух видов власти, всегда, если угодно, тандем двух видов власти: мягкой власти, связанной с аргументом, с верой, с побуждением и жесткой власти, связанной с насилием. Чем больше совершенствуются инструменты вызывания веры, инструменты мотивации, тем больше одновременно совершенствуются элементы насилия. Увы, это так. Любой профессиональный политолог должен начинать с признания этого факта, иначе он профнепригоден.

Желнов: Почему война всегда идет бок о бок со спортом? Если мы вспомним 2008 год, тоже август, Олимпиада в Пекине. Если мы вспомним события на Майдане, как раз кульминацию – февраль, Олимпиада в Сочи. Афганистан, если события 25-летней давности  вспомним, тоже Олимпиада-80. Как война коррелируется со спортом? Почему всегда на большие спортивные праздники, я такую закономерность сам для себя выявил, приходятся военные действия?

Ашкеров: Современный спорт берет начало в гладиаторских боях, которые совершенно не были вегетарианскими, футбол, по одной из версии, возник из того, что пираты любили развлекаться с отрубленной головой и перебрасывать от одного к другому, и эта голова истекала кровью. Сам по себе спорт берет начало в насильственных практиках.

Желнов: Это понятно, да.

Ашкеров: Сказать, что он представляет собой только сублимацию насилия тоже нельзя, там тоже много насилия, отсюда все эти эксцессы, связанные с болельщиками. Погромы, которые сегодня устраиваются в самых разных странах, и у нас на Манежной площади это было, и в Великобритании это было. Такой интернационал болельщиков уже возник, это новая совершенно социальная сила.

Желнов: Но большая политика как вписалась контекстуально в мир большого спорта, большого праздника, как декларируют это политики, и при этом война?

Ашкеров: Болельщики стали огромной социальной силой. И осознание этого позволяет этой силой управлять  или, во всяком случае, корректировать ее действия или наоборот провоцировать эту силу на какие-то действия, иногда самые неприглядные, потому что погром тоже может быть политической технологией. Кто сказал, что политика исключает насилие? Наоборот, применение насилия всегда фактор не только жесткой политики, но и мягкой политики, потому что применил насилие, а потом подтолкнул тем самым к переговорному процессу.

Также по теме
    Другие выпуски